Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты Гитлера убил?
Парень улыбнулся, но улыбка вышла какой-то невеселой.
— Знаешь, я бы с радостью это сделал хоть в первый день войны, но не пришлось. Ничего, другие убьют.
С тех пор я каждый день приходила в этот двор. Мухтар копал землю, убирал камни, ремонтировал дом. Сначала я приходила сюда потому, что Мухтар был для меня живой герой, самый первый солдат, вернувшийся в аул с фронта. И я помогала ему как могла.
А потом, потом… получилось вот что.
На окраине нашего аула, по другую сторону реки, стоял небольшой заброшенный домишко. В войну в нем стали собираться старые женщины. Искупавшись в родниковых водах, они заходили туда, чтобы просить аллаха о скорейшем окончании войны, а также вызывать гнев аллаха на Гитлера. Скоро к ним примкнули молодые женщины и даже старики, которые по возрасту уже не могли воевать. Вечерами этот домишко был окружен людьми. И, что самое странное, с наступлением сумерек окна его начинали светиться, хотя дом был пуст и никто не вносил туда лампы. Говорили, что в доме поселился сам святой дух. С тех пор уже никто не смел войти внутрь: это считалось бы неуважением к святому духу. Поговаривали даже, что сюда приходила женщина из самого райкома и тоже ушла в полном смятении.
Но Мухтар заявил, что все это ерунда. Он сказал, что войдет в дом и дознается, откуда там свет.
— Я не хочу, чтобы вас обманывали, — заявил он. — За то время, что вы здесь ходите вокруг этого святого места, можно было бы сделать много полезного и для себя и для колхоза.
И под отчаянный вопль женщин он ударом солдатского сапога распахнул дверь… Мы, затаив дыхание, смотрели, как по стенам металась его большая тень. Наконец он вышел и мрачно признался, что там ничего нет.
— Теперь ты видишь, сынок, что это не нашего ума дело, — закричали, бросаясь к нему, женщины. Но Мухтар, отстранив их, взбежал на холм, а оттуда прыгнул на крышу дома.
— Что же он делает? — в страхе кричали женщины. — Разве можно наступать на крышу дома, в котором поселился сам святой дух?
Мухтар встал на середину крыши и в раздумье посмотрел вдаль. Его огромная тень легла на всю гору и покачнулась, словно тень поднимающегося в полет орла. Затем Мухтар спрыгнул с крыши и скрылся в небольшом лесочке.
И вдруг на глазах у всех свет в доме погас.
А из леса вышел Мухтар с зажженным фонарем в руке.
— Вот, — сказал он, — спрятали между ветками на верхушке дерева, — и захохотал так сильно, что, казалось, с грохотом рушатся горы. Первый раз я слышала его смех, но от него у меня мурашки пошли по телу.
С этого вечера я и потеряла покой. Мухтар был в моих глазах не только самым мужественным, но и самым умным человеком. Он один из всех разгадал тайну «святого» дома. А как храбро вошел он в этот дом! Я представляла, как он сражался с фашистами, если не побоялся даже самого святого духа.
А Мухтар ставил подпорки к своему старому дому, чинил крышу, красил стены и не обращал на меня никакого внимания. Он, конечно, был уверен, что я прихожу за синими колокольчиками. Ведь другие мужчины еще не вернулись с фронта, и мы по-прежнему слали им в письмах засушенные цветы.
Я совсем потеряла голову. По ночам мне чудился шепот Мухтара, и цокот конских копыт, и бешеный стук собственного сердца в тот миг, когда Мухтар набрасывал на меня черную бурку и бросал поперек седла. В школе, на уроках, я читала стихи Махмуда и Чапки[18]. Все песни любви, еще до моего рождения созданные нашими страдающими поэтами, словно вылились из моей взбудораженной души. Голос учительницы Хажи доносился до меня как из другого мира, с другой планеты…
Как-то на истории я услышала, что класс грохнул от хохота. Я вздрогнула, затравленно покосилась по сторонам, неужели надо мной? Учительница смотрела на меня и тоже смеялась. Оказывается, я так увлеклась, что зашептала вслух:
Отправившись в горы, увидеть бы мне
Павлина, унесшего долю мою.
Орла бы в хунзахской найти стороне,
Того, о ком слезы горячие лью.
— Ашик! — выкрикнул кто-то.
— Махмуд! — сквозь хохот подхватил другой.
Я готова была сквозь землю провалиться.
Хажа молча взяла с моих колен книгу Чапки «Соперница звезд» и стала продолжать урок.
А ребята еще косились на меня и подхихикивали.
С того дня я и получила прозвище Ашик, что означает — поэт-страдалец.
Но даже мое меткое прозвище не вмещало всю остроту моих страданий. Каждая жилочка во мне горела и трепетала. По ночам я молила о рассвете: ведь ночью я не могла бежать к Мухтару. Я вновь и вновь принимала решение сказать ему все. Но стоило мне увидеть его суровое лицо, как смелость покидала меня.
Что это было? И откуда? Во мне журчали тысячи ручьев. Меня качало, как на морской волне. Меня поднимали огненные крылья. «Пиши!» — приказывал мне кто-то. И я писала:
Что за голос слышу, слышу —
То воркует, то хохочет,
То звенит капелью с крыши…
Голос, что ты мне пророчишь?
Ты куда зовешь, скажи мне,
Ты о чем, скажи мне, шепчешь?
То звучишь, как будто в гневе,
То сосульки ломкой легче,
То выходишь из-под снега
Стебельком со звонкой чашей.
Чья любовь — цветок под небом?
Голос чей, кому звучащий?
Темнело за окном. Из-за гор выкатилась луна. Уже давно спят в доме. Спит аул: нигде не видно света. А я все пишу. Пишу, как лечу. Лечу — и звезды подмигивают мне. Лечу — и луна говорит со мной. Я лечу, и крылья мои сильнее и крепче, чем крылья орла. Вижу скалы, они не в трещинах, они в ранах. И тишина ночи полна звуков и шорохов. Следы пчелиных поцелуев я различаю на лепестках. Я пишу…
…А утром я увидела Мухтара. Рядом с ним стояла Супайнат. В зрачках ее сияющих глаз был Мухтар. Ее маленькая рука, пахнущая сенокосом, лежала в его загрубевшей руке.
Сердце мое, куда ты падаешь?! Где она, бездна моей души?
Холодный кинжал воткнули в меня — это Мухтар что-то шепнул ей.
Зажимая рукой рану, бегу из аула. Падаю. Встаю. Карабкаюсь по скале. Кровь
