Современники и потомки о восстании С.Т. Разина - Владимир Соловьев

Однако при целом ряде нонсенсов и неточностей в упомянутой главе присутствуют замечания и характеристики, которые трудно оставить без внимания. Так, К. Валишевский рассматривает разинское восстание в одном ряду с народными движениями той эпохи, причем в разных странах[335]. Он, в частности, проводит параллели между событиями в России и во Франции, имея, вероятно, в виду (у него на этот счет сказано очень невнятно) восстание «босоногих» в 1638–1639 гг., когда вся Нижняя Нормандия оказалась в руках инсургентов. Впрочем, вполне возможно, что К. Валишевский сравнивал крестьянскую войну под предводительством С. Т. Разина с Фрондой. Но не будем спешить уличать его в поисках неоправданных аналогий между двумя столь существенно отличающимися друг от друга явлениями. Тут важнее иное: осмысление истории России не в изоляции и не в отрыве от истории Европы и всемирно-исторического процесса, а в связи с ними.

Много общего находит К. Валишевский между походом С. Т. Разина и экспедицией Ермака. «Ермак со своими товарищами, — пишет он, сравнивая действия этих казачьих атаманов, — начал совершенно таким же образом покорение Сибири, с той только разницей, что те не встретили там правильно организованной власти…» Подмеченное К. Валишевским сходство действительно имело место, хотя он сопоставляет события 80-х годов XVI и 70-х годов XVII в. очень поверхностно, по чисто внешним признакам[336]. Однако вспомним, что в народных преданиях имена Разина и Ермака стоят рядом. Очевидно, сам того не подозревая, К. Валишевский вышел на очень интересный вопрос о переносе вольных казачьих общин с берегов Дона и Яика на обширные неосвоенные пространства. Советской историографии еще предстоит объяснить, почему Ермак, которому ничто не мешало учредить в Сибири порядок, отвечавший вековой мечте народа о воле, этого не сделал, а стал управлять именем царя, привел местное население к присяге на государево имя и обложил его ясаком и почему С. Т. Разину удалось сломать уже действующий механизм управления и заменить его традиционным казачьим — с кругом, выборами атаманов, равным дележом военной добычи (дуваном) и т. п.

К. Валишевскому справедливо ставят в вину чересчур свободное обращение с источниками и их вольную интерпретацию, но при этом нередко упускают, что одновременно ему присущ весьма критический подход к исходному материалу. Например, он подвергает сомнению сообщения иностранных хронистов о мотиве мести С. Т. Разина за своего казненного старшего брата Ивана. Недостоверным представляется К. Валишевскому и широко известная история с персидской княжной. Он считает, что тут явно преобладает фольклорное начало. По его мнению, эпизод с выброшенной Разиным за борт девой напоминает эпос о Садко[337].

Действительно, в былинах про богатого новгородского купца есть два похожих сюжета: первый, когда Садко, плывя по Волге, отрезал великий сукрой хлеба, посылал его солью и опустил в воду со словами: «Спасибо тебе, матушка Волга! гулял я по тебе двенадцать лет — никакой скорби над собой не видывал»; и второй, когда плывший по синему морю корабль Садко вдруг остановился — и с места не двинется. Стали тогда бросать жребии, чтобы узнать, кто тому виной; пал жребий на самого хозяина. Признался Садко: «Бегаю, — говорит, — я по морю двенадцать лет, не платил я Царю Заморскому дани-пошлины, не опускивал хлеба-соли в сине море Хвалынское!» Бросили корабельщики Садко в воду, и тотчас поплыл корабль своей дорогою. В данном случае ссылка К. Валишевского на устное народное творчество вполне оправданна: песенные сказания сохранили живое воспоминание о жертвенных приношениях морю и рекам. Как Садко чествовал хлебом-солью Волгу, так Илья Муромец — свою родную Оку, а любой русский человек после счастливого плавания считал своим долгом отблагодарить и задобрить реку или озеро хоть корочкой хлеба. Не отсюда ли восходит и давний обычай бросать в воду монету при прощании с морем?

Думается, прав К. Валишевский, разграничивая в свидетельстве Я. Стрейса о прекрасной полонянке литературное и историческое. Отделяя то, что Стенька Разин принес в дар Волге персидскую княжну, Валишевский готов допустить, что повстанческий атаман в самом деле мог убить свою пленницу, но, конечно, не при тех мелодраматических обстоятельствах, которые приведены в книге Я. Стрейса[338]. Согласно Валишевскому, прекрасная персиянка скорее всего в чем-то провинилась перед Разиным и он со свойственной ему непреклонностью предал ее смерти, точно так же, как однажды приказал повесить за ноги женщину, виновную в прелюбодеянии, и утопить ее сообщника.

Об отношении К. Валишевского к предводителю крестьянской войны — разговор особый. Признавая Разина выдающейся фигурой и обаятельной личностью, польский историк в то же время отмечает, что как человек повстанческий атаман был гораздо мельче тех событий, во главе которых он оказался, хотя красивая и яркая народная легенда и создала вокруг него завидный ореол. С другой стороны, и сам С. Т. Разин, с точки зрения К. Валишевского, «слишком заблуждался в своих способностях, чтобы суметь сыграть ту роль, которую ему хотелось играть. У него не было для того никаких подходящих качеств: ни выдающегося ума, ни настоящего военного таланта, никакого даже сознания принятой на себя задачи. Воспитанный и выросший среди разбойников, — продолжает К. Валишевский, — он оставался разбойником. Пустив в ход для поднятия им вызванного движения все данные, которым он был обязан своими предшествовавшими успехами — храбрость, смелость, быстроту действий и верный глазомер, — он дал ему сначала могучий толчок, но не умел ни направить его, ни обеспечить ему дальнейшее развитие». К. Валишевский не скрывает своего резкого неприятия С. Т. Разина, подчеркивает его полную несостоятельность как предводителя крупнейшего восстания. Разин в его глазах — это прежде всего опасный авантюрист, «и вся его жизнь представляла из себя только кровавую оргию».

Отказывая С. Т. Разину в качествах большого лидера, К. Валишевский столь же невысокого мнения и о его полководческих способностях на том основании, что он был совершенно бессилен перед так называемым правильным боем[339].

Таким образом, К. Валишевский не только приписывает С. Т. Разину поистине роковую роль в событиях крестьянской войны, но и пытается даже низвести его до уровня банального и незадачливого разбойника. Однако противореча своей собственной позиции, К. Валишевский в другом месте, в заключительной части главы, фактически сводит основной смысл народного движения в России на рубеже 60–70-х годов XVII в. именно к фигуре повстанческого предводителя. «Бунтом, — пишет он, — был сам Стенька Разин, престиж, связанный с его именем, слава его побед, соблазняющие слухи об его богатствах, притягательная сила добычи, которую он делил со своими товарищами, надежда на постоянные кутежи в его компании»[340]. Это чрезмерно упрощенное понимание сущности восстания тем не менее в данном случае как раз свидетельствует о признании автором за С. Т. Разиным особого места в известных событиях.

В зарубежных справочно-энциклопедических изданиях как в прошлом, так и теперь нашли отражение далеко не все значительные имена и события российской истории. Но к Степану Разину и возглавленному им движению это явно не относится. Так, в знаменитом «Большом универсальном словаре XIX в.» (1865–1876) Пьера Ларусса история восстания изложена довольно-таки подробно[341]. События освещаются в основном в нейтральном тоне, однако проскальзывают все же осуждающие интонации. Отряды разинцев названы бандами, сделан упор на нападения повстанцев на торговые караваны и наиболее богатых людей, на захват и раздел их имущества и ценностей. Особо подчеркнут кровопролитный характер борьбы, большое число жертв. Масштабы движения несколько преувеличены. В частности, указано, что им были охвачены все уезды страны, что в ряды донских влились также уральские казаки и т. д. В последних «Ларуссах» характеристика восстания заметно смягчена, сам С. Т. Разин назван уже не разбойничьим главарем, а героем крестьянского выступления. Однако здесь же говорится и о поголовной резне, которой в это время якобы были подвергнуты все собственники[342].

Примерно таково же освещение крестьянской войны и в других крупнейших современных энциклопедиях[343]. Как бы сжата ни была включенная в них информация о разинском движении, она тем не менее страдает мелкими неточностями и фактическими ошибками. В одних случаях смещена хронология событий — на 1671 г. они уже не распространяются; в других даны неверные сведения о географии восстания и т. д.

Определенное место разинское выступление занимает и в западной учебной литературе, в общеисторических курсах для школьников, студентов и массового читателя. Правда, в такого рода изданиях о народном движении в России в последней трети XVII в. сказано, как правило, лишь мимоходом[344].