Вербное воскресенье - Курт Воннегут

И если это хорошие историки, они особенное внимание уделят Бобу и Рэю, чья книга нас сегодня собрала. Прежде всего они отметят, что юморески Боба и Рэя удивительно литературны, читать их так же весело, как и слушать. Еще они скажут, что Боб и Рэй были так настойчивы и энергичны, что продолжали писать материал для радиопрограмм, когда во всех остальных отношениях радио стало творческим трупом.

Я уже много лет слушаю Боба и Рэя — в Новой Англии, в Нью-Йорке. Мы почти ровесники, нас вдохновляли одни и те же святые — Джек Бенни, Фред Ален, У. К Филдс, Ступнагл и Бад и так далее. Если собрание моих сочинений уместится в котелок Оливера Харди, то их труды заполнят стадион.

В этой книге собрана, наверное, одна десятитысячная их творений. Есть соблазн сказать, что в нее попали сливки сливок их шуток. Но правда состоит в том, что их творчество поразительно ровное. Я, к примеру, помню передачу десятилетней давности, которая с тем же успехом могла стать частью этого сборника.

Тот выпуск я увидел и услышал прямо в студии. Предполагалось, что я мог бы писать репризы для Боба и Рэя. Мы собирались обсудить этот вопрос в перерывах между сценками, когда микрофоны выключены. Помню, в одной из сценок говорилось о продаже рекламного места на спутнике Боба и Рэя, который должен был летать в восьми метрах над землей.

Потом они сделали объявление, что Переполненный оптовый склад Боба и Рэя устраивает распродажу свитеров с буквой «О». Если имя покупателя начинается на другую букву, Боб и Рэй могут помочь ему сменить имя.

И так далее.

Затем шел эпизод с Мэри Бэкстейдж. Сценический муж Мэри, Гарри, пытался получить роль в спектакле. По словам его знакомых, у Гарри несомненный талант — отличная память.

Следующим выступал имитатор голосов животных — он сказал, что свиньи делают «хрю-хрю», коровы — «муу», а петух по утрам кричит «кукареку»!

Я чуть живот себе не надорвал. Очень уж я чувствителен к таким шуткам. Видимо, рано или поздно умру со смеху. Я сказал Бобу и Рэю, что никогда не напишу ничего подобного, что мои шутки не сравнятся с тем, что они выдают на обычной передаче в обычный день.

В тот день меня удивила меланхоличность Боба и Рэя. Мне-то казалось, что они должны быть счастливейшими людьми на Земле, но по их лицам время от времени пробегала тень рассеянного уныния. Потом я не раз еще замечал за ними такое, и у меня есть своя теория на этот счет.

Я полагаю, что Бобу и Рэю кажется, будто на них наложено загадочное заклятие — как на матросов «Летучего голландца» или на белку в колесе. Они так чутко настроены на настоящее, друг на друга, что могут оставаться невероятно смешными сколь угодно долго.

От таких сверхъестественных способностей веселить людей волей-неволей начнешь уставать.

Листая эту изумительную книгу, я замечаю про себя, что остроты Боба и Рэя невозможно позаимствовать. В отличие от шуток большинства современных комиков сценки Боба и Рэя не привязаны к шоу-бизнесу, новостям или кинозвездам. В них вы встретите американцев из самых низов, которые пускаются во всякие дурацкие, если не предосудительные, предприятия.

И если другие комики и юмористы показывают нам персонажей, которых преследуют неудачи, враги и тому подобное, герои Боба и Рэя вот-вот сломают себе шею и разнесут все вокруг по единственной причине — собственной глупости. В юморе Боба и Рэя есть что-то от свежей и прекрасной невинности.

Человек не зло, говорят они. Он просто слишком глуп, феноменально глуп для того, чтобы выжить.

Я им верю.

Спасибо.

Эти слова были произнесены 24 августа 1979 года на нью-йоркской панихиде по моему другу Джеймсу Т. Фарреллу. После панихиды его тело отвезли в Чикаго, чтобы похоронить на тамошнем католическом кладбище.

Я выступаю здесь по просьбе членов семьи — возможно, как представитель поколения американских писателей, на которых Джеймс Т. Фаррелл оказал наиболее сильное влияние. Он был достоин любви и восхищения. Мы не стали близкими друзьями в отличие от многих из вас, собравшихся здесь, — я завидую вам. Он на восемнадцать лет старше меня. Я был просто знаком с ним.

Вот что сделал он для меня и для многих других во времена моей юности: своими книгами он показал, что нормально, иногда даже полезно и прекрасно, говорить о том, как жизнь выглядит без прикрас, что люди на самом деле говорят, чувствуют и делают, — на что похожа действительность. Пока я не прочел этих книг, верхом устремлений для меня был благосклонный прием в вежливой компании.

Мы оба окончили Чикагский университет.

Я заметил крест на крышке гроба. Конечно, попытка не пытка, но на небесах-то точно знают, что Джеймс Т. Фаррелл, житель Чикаго и Нью-Йорка, не принадлежал к истовым святошам. Если в данный момент он слышит укоры у райских врат, то причиной тому его предпочтения: рационализм, сострадание и достоинство, а не набожность. Но я за него спокоен. Побеждать в этом споре ему не впервой.

Я посещал сию юдоль скорби для прощания с Джанет Планнер, другой уроженки Среднего Запада, ставшей гражданкой всего мира. Мисс Планнер и мистер Фаррелл были членами Американской академии искусств и литературы. Мисс Планнер регулярно посещала ежегодные собрания этой организации. Джеймс Т. Фаррелл не пришел ни разу. Я как-то спросил его — почему? Он ответил, что не хотел сталкиваться лицом к лицу с некоторыми критиками, коллегами-писателями, которые прокляли его книги много лет назад; прокляли якобы за отсутствие таланта, но на самом деле — за политически некорректные позиции, которые он занимал. Он был преждевременным антисталинистом. Он был и оставался до самой смерти человеком с левыми взглядами.

Нападки не сделали его покорнее, это было невозможно, ведь он ирландец. Однако они запятнали его репутацию настолько, что масштаб его творчества нам только предстоит оценить. А он ведь гигантский, сравнимый с масштабом Бальзака, я бы сказал. Два года назад я выступил на его семьдесят третьем дне рождения. Тогда я предположил — создай Джеймс Т. Фаррелл свои труды в другой стране, поменьше, он бы давно уже получил Нобелевскую премию. Это смелое заявление. Но в нем прозвенел металл правды.

Древние греки (возможно, не все) верили, будто нельзя сказать, что человек прожил хорошую жизнь, если он умер при скверных обстоятельствах. В Америке такой подход заслуженно непопулярен, ибо множество людей заканчивают свою жизнь препаршиво, это почти норма. Но допустим, что греки были правы. Мы можем сказать, что, по их жестким стандартам, американский писатель Джеймс Т. Фаррелл прожил замечательную жизнь. Он скончался во сне, окруженный трогательной любовью, которая нечасто встречается в жизни, и совесть его была чиста.