Кумуш-Тау — алые снега - Зоя Александровна Туманова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из резного сундучка, выдвинув дверцу в его передней стенке, достал Бакиджан лепешку, крепкую, словно кожа. Сунул ее в дорожный мешок — хурджин. Смочил обрывок веревки кунжутным маслом — и тоже в хурджин. Подумав немного, снял со стены дедову пороховницу из рога киика — горного козла. Хотя ружья нет, все-таки...
Зебихон, подглядывая в дверь за его сборами, вьюном вилась от нетерпенья.
— Видишь — иду! — сказал Бакиджан. — Что мне твоя албасты — тьфу!
И зашагал, не оглядываясь.
А девочка — за ним.
Ну, с братиком на руках далеко не уйдешь. На краю кишлака Зебихон отстала, крикнув вслед:
— Принеси белый камень с Яман-Коя!
— Принесу-у-у!..
* * *
Он шагал и шагал, и тропа кружила его, знакомые холмы вставали то справа, то слева, блеск синего неба бил в глаза.
Он шагал и шагал, а люди не попадались навстречу и не догоняли; одни поползни с резким криком суетились на изломах скалы, да ящерка, застыв — то ли живая, то ли каменная, — провожала путника немигающим взором...
Он шагал — и все ближе подступала тишина, словно ватой окутывала, зачарованная тишь пустоты и безлюдья...
Тропинка нырнула под зеленую стену колючих, перепутанных кустов. Человек в такой чаще — что кошка в зарослях репейника. Сто раз Баки умылся по́том, сто раз проклинал эту подстрекательницу Зеби — отсохли бы у нее руки и ноги!
Голубая ежевичина блеснула под листом. Баки наклонился, кинул ягоду в рот. Выпрямился. И закостенел на месте.
Кто-то молча, крепко держал его за ворот.
Бывает же так — ни шевельнуться, ни крикнуть, только рот разеваешь, ловя ускользающий воздух...
Потом взвизгнул Бакиджан по-щенячьи:
— И-и-и-ий!.. — К-а-ак рванет!
Ветка боярышника, что вцепилась своими колючками в ворот его халата, с треском сломалась, и мальчик с разлёту шлепнулся в сырую траву.
Да что там — упал, что там — ушибленная коленка!
Потирая ее, Бакиджан смеялся от радости. Все вокруг сразу стало простым, обыкновенным. Вот — шиповник в бледно-розовом цвету. Вот — семейство грибов-поганок, словно толпа мальчишек в киргизских шапочках. Суетливый муравей вполз на руку, заметался...
Нечего тут бояться.
И ничего страшного на свете нет.
* * *
Ничего нет страшного.
Вот сейчас посидит Бакиджан на пригорке, поглядит, пожует лепешку...
Спешить некуда.
Не обвалится же она, эта Яман-Коя, не оживут, не покатятся серой рекой застылые каменные бараны...
Не торопясь, Баки поел. И слышит: кто-то пыхтит. Сыплются камешки. Неизвестный путник одолевает крутизну, по которой только что взобрался он сам.
Вот показалась высокая тюбетейка.
И два глаза — узкие. Блестят, как вода на солнце.
И птичий, тоненький носик.
И рот, синий от ежевичного сока.
Зеби!
Кому же и быть. Это же не девчонка — смола: прилипнет, и с песком не отмоешь.
Отдышаться не успела, а уже выпалила:
— Что сидишь? Храбрость свою дома оставил? Сбегать, принести?
Баки повел на девчонку глазом — свысока, словно петух на воробья. Ничего не ответив, закинул на правое колено левую ногу, стал разглядывать ее, трогать, как человек, в ступню которого вонзилась колючка.
Зеби — стоит над душой, ждет...
Должно быть, навязала Искандера тетке или сестре — и в горы. Проверять... Ну, к самой Яман-Коя не пойдет она — побоится...
Но Зеби двинулась за ним. Бывают ведь такие упрямые: если ноги оторвут — доползет!
* * *
Вот она, черная дыра. Холодом веет оттуда.
Бакиджан вытащил из хурджина свой самодельный светильник — веревку, смоченную маслом. Выбил кремнем искру, зажег. Зеби громко дышала у него за спиной.
— Баки, а Бакиджан! — жалобно прозвучал голосок, словно и не она это, сорока. — Вот еще говорят: поймает албасты — и мясо в клочья, и кости в порошок!
Бакиджан ничего не ответил. Подпоясал потуже изодранный свой халатишко. И полез, думая о себе: «Словно мышь в горлышко кувшина...»
Свет дня остался позади. Тьма впереди густела. На полшага только рассеивал ее зыбкий огонек, танцуя на кончике веревки. Туго сжимал ее Баки в левой руке, а правой он касался стены. Проход то расширялся, то сужался. Хрустела каменная мелочь под ногами, точно шелуха земляных орехов. «Вот она, Яман-Коя, — думал Бакиджан, — люди приблизиться к ней боятся, а я — иду... Камень да камень кругом, вот и все».
И вдруг — словно раздвинулись стены прохода, рванулся кверху каменный потолок.
Ой-бо, какая пещера! Пять кишлачных домишек поместились бы в ней. А то и больше.
Баки поднял свой светильник. Заплясали тени по углам. И пусть себе пляшут.
Пустая пещера. Камень кругом — спокойный, холодный.
И вдруг...
Зазнобило спину.
Оно было — как ожившая тьма. Рваный кусок мрака.
Ударило ветром в лицо — и пронеслось.
И тотчас страшными голосами заухала, заговорила пещера...
* * *
Исцарапанный, в синяках, задыхаясь — выкатился Бакиджан из каменного зева. Сердце в груди совсем стало маленькое, хоть в пригоршню бери его. Солнце, как плетью, ударило по глазам. А когда проморгался — увидел Зеби.
Ну, сейчас заработает язычок!..
Бакиджан зажмурился. Вытянулся, как неживой.
— Вай, жертвой мне стать за тебя, беленький!
И слеза — тяжелая, как стеклянная бусина, упала на его лицо.
— Погубила я тебя, в лапы чудовищу отпустила...
Причитает, как старуха. Слезы — кап, кап. Разберись-ка с этими девчонками...
Бакиджан сел, встряхнулся.
— Ну, чего зря соленую воду льешь? Упал я... Оступился... Огонь погас... Сейчас зажгу — и опять пойду!
— И я — с тобой!..
Пойми этих девчонок...
* * *
Уже прошли они ту пещеру, где спугнул Бакиджан летучих мышей, где проснулось — всполошилось голосистое эхо.
...Пока Зебихон его оплакивала, успел приметить цепкий глаз: черная дыра, что повыше входа в Яман-Коя, вдруг задымила.
Сизый дымок все редел, и вот уже видно — один за другим выскакивают из дыры лопоухие трепыханчики...
Коршапалак — летучая мышь!..
Вот кого он принял за исчадие ада! Вот от кого бежал, словно курица, обжегшая лапки, — великий храбрец Бакиджан! А эти чудны́е мыши — не то звери они, не то птицы — испугались его. Вон, даже вылетают, не дождавшись вечера...
Тогда же он решил, что снова зайдет в пещеру. А оттого, что Зеби увязалась за ним, еще веселее и тверже шагалось.
Девчонка беспрерывно ойкала. Смешно даже, что
