История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2) - Уильям Теккерей

Ночь больной провел очень плохо, так сказала его… его сиделка; одно время бредил. Дело может кончиться скверно; лучше немедля вызвать мать. Майор с великой поспешностью, хоть и со всеми предосторожностями, написал письмо миссис Пенденнис. Поехать к Пену самому? Об этом не могло быть и речи, при его-то состоянии.

— Ну скажите, дорогой доктор, разве я могу ему чем-нибудь помочь?

Доктор, усмехнувшись, отвечал, что едва ли, что майору следует заботиться о собственном драгоценном здоровье и пусть лучше едет за город: он будет навещать больного два раза в день и сделает для него все, что в его силах.

Майор поклялся, что, если б мог быть полезен, тотчас полетел бы к Пену. Но раз так — пусть у него побывает Морган, узнает, не нужно ли чего. Пусть доктор с каждой почтой пишет ему в Стилбрук, ведь это всего сорок миль от Лондона, и, если понадобится, он приедет, чего бы это ни стоило.

Майор Пенденнис творил добрые дела через поверенных и по почте.

— А что мне остается? — оправдывался он. — Вы же знаете, в таких случаях человека лучше не беспокоить. Если бедняге конец — ну, значит, так тому и быть. Но чтобы поправиться (думаю, дорогой мой доктор, что в этом вы со мной согласны), самое лучшее для него — покой, полный покой.

Так этот старый джентльмен старался ублаготворить свою совесть. И в тот же день он отбыл поездом в Стилбрук (ибо с тех пор, как начался наш рассказ, в Англии появились железные дороги, только в родные места Пена они еще не проникли) и, как всегда, в полном параде и в завитом парике присутствовал на обеде у лорда Стайна. Однако справедливость требует отметить, что за обедом он был печален и угрюм. Уэг и Уэнхем трунили над его унылостью, спрашивали, не страдает ли он от несчастной любви, и всячески прохаживались на его счет. После обеда он проиграл в висте — дошел до того, что покрыл козырем пикового туза своего партнера. И мысли о больном племяннике, которым он гордился и которого по-своему любил, полночи не давали ему спать, держали в лихорадочной тревоге.

Наутро он получил письмо, почерк был ему незнаком: это мистер Бауз писал, что мистер Артур Пенденнис провел ночь получше, о чем он, Р. Б., и спешит сообщить майору, поскольку он, по словам доктора Бальзама, изъявил желание быть осведомленным о здоровье племянника.

На следующий день, около полудня, майор собрался ехать на охоту с несколькими другими гостями лорда Стайна; в ожидании колясок охотники собрались на террасе, и в это время к дому подъехала пролетка с ближайшей станции, из нее выпрыгнул седой, более чем скромно одетый человек и спросил майора Пенденниса. Это был мистер Бауз. Он отвел майора в сторонку и что-то ему сказал; по тревоге, изобразившейся на лице майора, многие поняли, что дело серьезное.

Уэг сказал:

— Это от шерифа, сейчас майора сцапают за долги. — Но никто не посмеялся его шутке.

— Эй, что там у вас, Пенденнис? — прокричал лорд Стайн своим скрипучим голосом. — Несчастье случилось?

— Мой… мой мальчик умер, — выговорил майор и всхлипнул, обуянный горем.

— Не умер, милорд, но ему было очень плохо, когда я уезжал, — вполголоса произнес мистер Бауз.

Пока он говорил, подали первую коляску. Лорд Стайн посмотрел на часы.

— Через двадцать минут отходит почтовый поезд. Садитесь, Пенденнис, живо. А ты гони как дьявол, слышишь?

Коляска помчалась, увозя Пенденниса и его спутника. Будем надеяться, что на атот раз с маркиза Стайна не взыщется за грубость выражений.

С вокзала майор покатил в Темпл и увидел, что впереди него, загородив узкий переулок, уже остановилась дорожная карета. Две женщины, выйдя из нее, о чем-то расспрашивали привратника; случайно взглянув на дверцу кареты, майор заметил полустершийся герб — орел, глядящий на солнце, — и под ним слова — "Nec tenui penna". Это была старая карета его брата, сооруженная много-много лет тому назад. Это Элен и Лора справлялись, как пройти к бедному Пену.

Майор подбежал к ним, судорожно стиснул локоть невестки и поцеловал у ней руку, и все трое вошли в Лемб-Корт и поднялись по длинной, полутемной лестнице.

Они тихонько постучали в дверь, на которой значилась фамилия Артура, и на стук вышла Фанни Болтон.

Глава LII

Критическая

При виде двух дам, при взгляде на взволнованное лицо старшей из них, глядевшей на Фанни с недоверием и ужасом, бедная девушка сразу поняла, что перед ней мать Артура; в измученных глазах вдовы было даже сходство с глазами Пена, какими они стали во время болезни. Фанни робко перевела взгляд на Лору — у той лицо выражало не больше, чем камень. Обе приезжие были неприступно угрюмы; ни искры милосердия или сочувствия не прочла Фанни на их лицах. В отчаянии она обратила взгляд на майора, вошедшего следом за ними. Старый Пенденнис тотчас опустил глаза, однако украдкой продолжал разглядывать юную Артурову сиделку.

— Я… я вам вчера писала, сударыня, — пролепетала Фанни, дрожа всем телом и такая же бледная, как Лора, чье хмурое, строгое лицо выглядывало из-за плеча миссис Пенденнис.

— Вот как, сударыня? — отозвалась Элен. — Что ж, теперь я могу освободить вас от ухода за моим сыном. Я, как вы догадываетесь, его мать.

— Слушаю, сударыня. Я… вот сюда пожалуйте… ох, минуточку погодите! — воскликнула она вдруг. — Я вам должна рассказать, как он…

Тут вдова, до сих пор хранившая неприступно жестокий вид, вздрогнула и коротко вскрикнула.

— Он со вчерашнего дня такой, — сказала Фанни дрожащим голосом и стуча зубами.

Не то вопль, не то хохот донесся из спальни Пена; испустив еще несколько воплей, бедняга затянул студенческую застольную песню, потом стал кричать ура, как на пирушке, и стучать кулаком в стену. Он был в бреду.

— Он меня не узнает, сударыня, — сказала Фанни.

— В самом деле? Но родную мать он, может быть, узнает; будьте добры, пропустите меня к нему.

И, отстранив Фанни, вдова быстро прошла из темной прихожей в гостиную Пена. За ней без единого слова проплыла Лора, за Лорой — майор Пенденнис. Фанни опустилась в прихожей на скамеечку и заплакала. Она готова умереть за него, а они ее ненавидят. Ни благодарности, ни доброго слова не нашлось для нее у этих важных леди. Она не знала, сколько времени просидела в прихожей. Никто не вышел, не заговорил с ней. Когда приехал доктор Бальзам, уже побывавший у Пена утром, он застал ее у дверей.

— Ну, сестрица, как ваш больной, поспал? — приветливо осведомился доктор.

— Их спросите. Они там, — отвечала Фанни.

— Кто? Его мать?

Фанни молча кивнула головой.

— Вам бы отдохнуть, бедняжка моя, — сказал доктор. — Не то и сами свалитесь.

— Ах, неужто мне нельзя его навещать? А я так его люблю! — И, упав на колени, девочка стиснула руку доктора с такой мукой, что у этого добряка сжалось сердце и очки застлало туманом.

— Полно, полно! Что за вздор. Ну-с, сестрица, лекарство он выпил? А поспать поспал? Конечно, вы его навестите. И я тоже, даже сейчас.

— А здесь они мне позволят сидеть, сэр? Я не буду шуметь. Мне бы только здесь остаться, — сказала Фанни, и доктор, назвав ее дурочкой, усадил на табуретку, где обычно дожидался мальчишка из редакции, потрепал по бледной щечке и заспешил в комнаты.

Миссис Пенденнис, бледная и торжественная, расположилась в большом кресле у постели Пена. Часы ее лежали на столике, возле склянок с лекарствами. Шляпка и накидка были сложены у окна. На коленях она держала Библию, без которой никогда не пускалась в путешествия. Войдя к сыну, она первым делом взяла с комода шаль и шляпку Фанни, вынесла их из спальни и бросила на его рабочий стол. Майору Пенденнису и Лоре она тоже указала на порог и безраздельно завладела сыном.

Ее страшило, что Артур может ее не узнать, но от этой боли она была избавлена, хотя бы отчасти. Пен сразу узнал мать, радостно ей улыбнулся и закивал. При виде ее он вообразил, что они дома, в Фэроксе, и стал смеяться и болтать что-то несвязное. Лора слышала его смех — он разил ее сердце, как отравленные стрелы. Значит, это правда. Он согрешил — и с этой девчонкой! — завел интрижку с горничной; а она когда-то любила его… и теперь он, наверно, умирает — в бреду, без покаяния. Майор изредка бормотал слова утешения, но Лора его не слышала. Время мучительно тянулось, и когда приехал Бальзам, для всех это было, как явление ангела.

Не только к страждущему приходит врач, он приходит и к его близким. Бывает, что они ждут его с большим нетерпением, чем сам больной, и облегчения он им приносит не меньше. Сколько раз нам всем доводилось его поджидать! Как волновал нас стук колес под окном и — наконец-то! — его шаги на лестнице! Как мы ловим каждое его слово, как утешает нас его улыбка, если он находит возможным озарить этим светочем мрак, в котором мы пребываем! Кто не видел, как вглядывается в его лицо молодая мать, силясь догадаться, есть ли надежда для младенца, который еще и сказать-то ничего не может, только весь горит в своей кроватке? Ах, как она смотрит ему в глаза! Сколько благодарности, если в них теплится свет; сколько горя и боли, если он их опускает, не смея сказать: "Надейтесь!"