Анна Каренина. Черновые редакции и варианты - Лев Толстой

— Я не спорю, я его очень люблю, отличный малый, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ про зятя такимъ тономъ, который показывалъ, что онъ не любилъ его, на сколько могъ Степанъ Аркадьичъ не любить кого нибудь. — Но Анна — это такая прелесть. Я не знаю женщины лучше, добрѣе ее.

Вронскій смотрѣлъ прямо на Алабина своими большими прекрасными глазами и, такъ какъ нечего было сказать на это, ничего не сказалъ; но въ душѣ онъ удивлялся этой нѣжности брата къ сестрѣ, тѣмъ болѣе, что[595] онъ особенно не любилъ тотъ петербургскій кружокъ, котораго Анна Аркадьевна составляла украшеніе. Если онъ бѣжалъ подъ предлогомъ болѣзни отъ почестей, которыя его ждали въ Петербургѣ, то преимущественно вслѣдствіи отвращенія къ тому могущественному кружку, котораго главнымъ лицомъ былъ Алексѣй Александровичъ и который казался ложнымъ, фальшивымъ, напыщеннымъ Вронскому. Это былъ тотъ кружокъ, который Вронскій называлъ шуточно: утонченно-хомяковско-православно-женско-придворно-славянофильски добродѣтельно изломанный. И ему много лжи, притворства, скромности и гордости казалось въ этомъ тонѣ, и онъ терпѣть не могъ его и лицъ, какъ Каренины, мужа, жену и сестру, которыя составляли его. Отъ этаго онъ ничего не отвѣтилъ Алабину.

— Ты взойди сюда, Михайла, — сказалъ Вронскій къ высокому старому материному лакею, пріѣхавшему съ нимъ. — Для матушки вѣдь переѣздъ изъ Петербурга въ Москву теперь кажется труднѣе, чѣмъ на лошадяхъ, — улыбаясь своей кроткой и тихой улыбкой, сказалъ Вронскій. — Тамъ братъ посадилъ ее въ вагонъ съ дѣвушкой и съ Джипомъ, приказалъ кондуктору дѣлать такъ, чтобы какъ можно было похоже на карету, здѣсь мы съ Михайлой встрѣтимъ.

— Вѣрно, въ особомъ отдѣленіи?

— Ну, разумѣется. Чтобъ она была довольна, надо, чтобы провезти ее изъ Петербурга въ Москву такъ, чтобы она не чувствовала, что смѣшалась съ другими, чтобы ее мірокъ, атмосфера ѣхали съ нею...

— Ну да, ну да, — говорилъ Степанъ Аркадьичъ, сіяя глазками. — Что, скоро ли? Лучше бы пройти туда на платформу.

Такъ говорили они, ходя взадъ и впередъ по залѣ и ожидая прихода поѣзда.[596]

[597]Приближеніе время прихода поѣзда все болѣе и болѣе обозначалось движеніемъ, приготовленіемъ[598] на станціи, бѣганьемъ артельщиковъ, прислуги, отпираніемъ шкапчиковъ, съ газетами, появленіемъ жандармовъ, служащихъ и подъѣздомъ встрѣчающихъ. Степанъ Аркадьичъ и[599] Вронскій[600] были не только пропущены, но приглашены на платформу за тѣ самыя двери, отъ которыхъ[601] отгоняли другихъ, желавшихъ пройти туда же.

Морозный паръ лежалъ на всемъ. Холодно было смотрѣть на рельсы. Рабочіе въ шубахъ съ обиндѣвшими усами дѣлали что то. Закутанный стрѣлочникъ пробѣжалъ. Какой то паровикъ свистя проѣхалъ по дальнимъ рельсамъ. Наконецъ засвистѣлъ вдали паровозъ, загудѣла труба, задрожала платформа и, пыхая сбиваемымъ книзу паромъ, сталъ подкатываться огромный тендеръ съ своимъ кланяющимся начальнику станціи крѣпышомъ машинистомъ, обиндѣвшимъ и обвязаннымъ, въ курткѣ, и медленно и мѣрно насупливающимся и растягивающимся рычагомъ средняго колеса, и за тендеромъ, все медленнѣе и медленнѣе и болѣе колебля платформу, стали проходить почтовый вагонъ, вагоны съ багажами и съ визжавшей собакой, потомъ классы съ высовывающимися [?] изъ-за оконъ пасажирами — коричневые 2-го, потомъ синій 1-го класса. Молодцоватый кондукторъ, на ходу давая свистокъ, соскочилъ сзади, и вслѣдъ за нимъ стали по одному на останавливающемся ходу сходить нетерпѣливые пасажиры — Гвардейскій офицеръ, прямо держась и строго оглядываясь, и купчикъ съ сумкой, весело улыбаясь.

[602]Навстрѣчу выходившимъ толпились встрѣчающіе и влѣзали въ вагоны въ фартукахъ и съ бляхами на грудяхъ артельщики. Толпа, все увеличиваясь и увеличиваясь, загромоздила платформу.[603] Вронскій стоялъ рядомъ съ Алабинымъ, и оба оглядывали вагоны, отъискивая тѣхъ, кого они встрѣчали.[604]

III

— Графиня Вронская въ этомъ отдѣленіи, пожалуйте, — сказалъ молодой кондукторъ, прикладывая руку къ шапкѣ, подходя къ Вронскому.[605] Видно было, что хотя онъ и шутилъ только что о привычкахъ своей матери, свиданье съ ней занимало его всего.

Онъ, никого не видя, быстро пошелъ за кондукторомъ. Въ самыхъ дверяхъ вагона онъ почти столкнулся съ невысокой дамой въ бархатномъ платьѣ, обшитомъ мѣхомъ, съ необыкновенно тонкой таліей и широкими плечами. Остановившись, чтобы извиниться и дать ей пройти, онъ взглянулъ въ ея лицо, скромно выглядывавшее изъ овальной рамки бѣлаго платка, которымъ была обвязана ея голова и шея.[606] Задумчивые сѣрые глаза изъ-подъ необыкновенно длинныхъ рѣсницъ смотрѣли на него дружелюбно внимательно. И дама отстранилась, давая ему дорогу. Онъ поклонился и прошелъ къ своей матери, которая, сбросивъ съ колѣнъ собачку, съ трудомъ поднимала свое одѣтое въ малиновую бархатную шубку тяжелое старческое тѣло съ диванчика и радостно улыбалась ему и съ своей одышкой уже тяжело дышала отъ всего того, что она хотѣла только сказать любимому сыну.

— Получилъ телеграмму? Здоровъ? Ну, слава Богу.

— Хорошо доѣхали? — слушалъ и говорилъ онъ, цѣлуя пухлую руку матери и вмѣстѣ съ тѣмъ думалъ: «Ахъ, это вѣдь Каренина, а я и не узналъ». И онъ оглянулся.

Каренина стояла у двери, слегка улыбаясь красными, изогнутыми губами, и глядѣла тѣми же задумчивыми глазами въ дверь, ожидая, вѣроятно, брата и, очевидно, стараясь не мѣшать свиданію сына съ матерью.

— Анна! А вашъ братъ? Неужели его нѣтъ, — сказала старуха, за взглядомъ сына перенеся свои глаза на Каренину.

Каренина поразила въ первую минуту Вронскаго своими таинственными глазами и особеннымъ страннымъ, но сильнымъ и вмѣстѣ граціознымъ сложеніемъ; теперь, когда онъ посмотрѣлъ еще разъ на нее, его поразило необыкновенное спокойствіе граціи въ ея позѣ. Она ждала и не торопилась.

Улыбка, какъ будто много знающая и относящаяся къ нему и немного насмѣшливая, почему то тревожила Вронскаго.

— Братъ вашъ здѣсь.

— Да, онъ всегда ищетъ тамъ, гдѣ не надо, — сказала она, — онъ 2 раза пробѣжалъ мимо нашего вагона, — сказала она, и звуки ея голоса, густаго, нѣжнаго и чрезвычайно естественнаго (что, къ несчастью, онъ слышалъ такъ рѣдко), опять, какъ неожиданностью, поразили его.

— Извините меня, я не узналъ васъ въ первую минуту, да и вы, вѣроятно, не помните меня.

— О нѣтъ, — сказала она, — я бы узнала васъ, потому что мы съ Графиней, кажется, всю дорогу говорили про васъ, — и она улыбнулась опять, и опять въ этой улыбкѣ ему показалась насмѣшливость, и онъ подумалъ: «Вѣроятно, матушка разсказывала ей и мои планы женитьбы», и почему то это ему непріятно показалось.

Онъ быстро вышелъ на крылечко и крикнулъ:

— Алабинъ, твоя сестра здѣсь![607]

И Степанъ Аркадьичъ, толкая народъ, улыбаясь, быстрымъ шагомъ прошелъ мимо оконъ, но опять, къ удивленью Вронскаго, Каренина не дождалась его, а быстрой, легкой походкой подошла навстрѣчу брату и, просіявъ лицомъ, какъ будто попавъ подъ лучъ свѣта, обхватила его правой рукой за шею, крѣпко и быстро притянула къ себѣ и, громко чмокнувъ, поцѣловала.[608]

Что то въ быстрыхъ, но всегда граціозныхъ въ своей простотѣ движеніяхъ и въ походкѣ, такъ странно легко носившей довольно полное тѣло, было опять особенно ново и поразительно для Вронскаго.[609]

— Прелесть! — сказала старушка про Каренину. — Ее мужъ со мной посадилъ, и я такъ была рада, такая милая, добрая. Прелестная женщина, — продолжала старушка, не прерывая своихъ похвалъ, несмотря на то, что предметъ ихъ, Каренина, опять вошла въ вагонъ, чтобы проститься съ Графиней.

— Ну, вотъ вы, Графиня, встрѣтили сына, а я брата, и теперь прощайте, благодарю васъ очень, очень, — сказала она по французски. — И всѣ исторіи мои пришли къ концу, а то бы нечего ужъ разсказывать.

— Ну, нѣтъ, милая, — сказала старушка, трепля и гладя руку сына, которую она держала въ своей рукѣ. — Я бы съ вами объѣхала вокругъ свѣта и не соскучилась. Вы однѣ изъ тѣхъ милыхъ женщинъ, съ которыми и поговорить и помолчать пріятно. А объ сынѣ, пожалуйста, не думайте. Нельзя такъ не разлучаться никогда. У Анны Аркадьевны — сказала Графиня, объясняя сыну, — есть сынокъ 8 лѣтъ, кажется, и она никогда съ нимъ не разставалась и все мучается, что оставила его.

— Да, мы всю дорогу съ Графиней говорили — я о своемъ, она о своемъ сынѣ, — сказала Каренина, поправляя неловкое положеніе, въ которое ихъ ставила старушка, и опять насмѣшливая улыбка показалась на ея губахъ.

«Зачѣмъ мама ей разсказывала про мою любовь», подумалъ онъ.

— Ну, прощайте, прощайте, милая. Дайте поцѣловать ваше хорошенькое личико. Безъ васъ бы я пропала.