Говорит Гитлер. Зверь из бездны - Герман Раушнинг

Гитлер молчал. Трудно было понять слышит он меня или нет. Наконец он прервал меня: "Мне и в самом деле очень приятно, что на Востоке я могу действовать совместно с Польшей, а не против Польши". Потом он снова задумался и продолжил: "Во всяком случае, я дам полякам шанс. Мне кажется, они реалисты и относятся к демократам точно так же, как и мы. Но пусть эти господа будут великодушны. Только тогда они могут рассчитывать на великодушие с моей стороны". Гитлер спросил, готова ли Польша обменять некоторые области на равноценные области Германии. Я ответил, что не стоит начинать отношения с Польшей с такого вопроса — напротив, следует наладить отношения, и тогда этот вопрос решится сам собой. Гитлер никак не отреагировал на мои слова. "Борьба с Версальским договором — это только средство, а не цель моей политики, — продолжил он свою мысль. — Прежние границы Рейха меня не интересуют. Восстановление довоенных размеров Германии — не та задача, которая может оправдать нашу революцию".

"Вы собираетесь объединиться с Польшей и напасть на Россию?" — спросил я.

"Вполне возможно", — ответил он.

"Разве не это вы имели в виду?"

"Советская Россия — это очень трудно. Вряд ли я смогу с нее начать".

Я возразил, что поляки вряд ли согласятся принять русские территории в качестве компенсации за свои западные, если им не предложить тех земель, которые их безусловно заинтересуют. Они вряд ли удовлетворятся одной лишь Белоруссией. Им нужны Прибалтика и Причерноморье.

"Об Украине пусть и не мечтают", — прервал меня Гитлер.

Впрочем (продолжал я), все эти планы, очевидно, несколько преждевременны, так как сначала нужно посмотреть — возможно ли вообще сотрудничать с ними и если да, то до какой степени. Я не сомневаюсь, что Польша, так же, как и Германия, заинтересована в дальнейшем вытеснении Советской России из Европы. Однако я опасаюсь, что Польша едва ли сможет с пониманием отнестись к украинской тактике Германии. Во время моего первого визита в Варшаву мне дали понять, что нам следовало бы снять с повестки дня идею Розенберга об Украине под германским руководством. Если Польша в определенной степени поступится своими интересами на Западе, то она, я полагаю, захочет сама реализовать свои территориальные претензии к Украине и — по меньшей мере — к Литве, а может быть, даже к Латвии. Польские политики видят в контурах Великопольской империи, протянувшейся от Балтийского до Черного моря, неизбежное будущее своей нации — и это не исторический романтизм, а вполне реальная, географически обусловленная тенденция.

"Мне не нужно, чтобы мы соседствовали с военной мощью новоиспеченной польской империи, — грубо прервал меня Гитлер. — Если так, то какой мне интерес воевать с Россией?"

"Но не учитывая интересов Польши, мы едва ли сможем уговорить ее поступиться западными территориями", — возразил я.

"Тогда я заставлю поляков отдать эти земли. Я уже сейчас в состоянии заставить их соблюдать нейтралитет. И я думаю, что разделить Польшу мне тоже не составит труда".

Я спросил, как Гитлер рассчитывает это сделать.

"Все договоры с Польшей имеют лишь временную ценность. Я вовсе не собираюсь добиваться взаимопонимания с поляками. Мне нет нужды делить власть с кем бы то ни было". Гитлер в молчании прошелся по кабинету. "В любой момент я могу найти общий язык с Советской Россией. Я могу разделить Польшу в любое удобное для меня время и любым способом. Но я этого не хочу. Это будет слишком дорого стоить. Я не стану делать этого, пока я могу без этого обойтись. Польша нужна мне до тех пор, пока существует угроза с Запада".

"Вы всерьез собираетесь выступить против западных государств?" — спросил я.

Гитлер встал как вкопанный. "А зачем же мы вооружаемся?" Я сказал, что агрессия в западном направлении определенно вызовет создание мощной антигерманской коалиции, и мы просто не сможем с нею справиться.

"Именно в том и состоит моя задача: предотвратить это, продвигаясь постепенно, шаг за шагом, так, чтобы никто не мог помешать нашему продвижению. Каким образом все это получится, я еще не знаю. Но я, безусловно, добьюсь своего — порукой тому нерешительность Англии и внутренняя разобщенность Франции". Тут Гитлер перешел к особенно любимой теме — пацифистским настроениям Англии и Франции. Ничто не могло поколебать его уверенности, будто Англия абсолютно неспособна к новой войне, а Франция, даже имея превосходную армию, едва ли сможет своевременно воспользоваться ею, если мы возбудим в этой стране внутренние беспорядки или посеем раскол в ее общественном мнении. Я возразил ему, что рассуждения о небоеспособности Англии и Франции на поверку могут оказаться весьма грубой ошибкой.

Гитлер рассмеялся. Он сказал, что едва ли доживет до новой англогерманской войны. "Англии нужна сильная Германия. Англия и Франция никогда больше не объединятся, чтобы воевать против Германии".

"Вы собираетесь прорвать линию Мажино? — спросил я. — Или вы пойдете через Голландию и Бельгию? В последнем случае Англия наверняка вступится за французов".

"Если успеет, — ответил Гитлер. — Впрочем, я не собираюсь ни прорывать линию Мажино, ни устраивать поход через Бельгию. Я вытряхну Францию из линии Мажино, не потеряв при этом ни одного солдата.

Когда невостребованная революционная энергия штурмовиков, чувствовавших, что у них обманом похитили победу, все сильнее пробивала себе дорогу, а слухи о "второй революции" не желали утихать. Гитлер, при поддержке министра рейхсвера фон Бломберга и Генриха Гиммлера, ударил 30 июня 1934 г. внезапно и жестоко. Безо всяких законных оснований был убит Рем (справа на фото) и еще более 150 потенциальных противников национал-социализма.

У меня есть одно тайное средство, — продолжал он, заметив мой скептицизм. — Я, конечно же, сделаю все возможное, чтобы не дать Англии и Франции сговориться между собой. Если мне удастся склонить на нашу сторону Англию и Италию, то первый этап нашей борьбы за власть пойдет очень легко. Вообще-то здесь нечего бояться: все эти запархатевшие демократические республики так же нежизнеспособны, как Франция или США. Моя задача — попытаться без конфликтов овладеть наследством этих разваливающихся империй. Но я не испугаюсь, если придется воевать с Англией. Я смогу сделать то, что недоделал Наполеон. Для нас не существует никаких островов. Я высажусь в Англии. Я буду уничтожать ее города обстрелами с материка. Англия еще не знает, насколько она уязвима".