Дело №346 - Лариса Капицына

Хозяева жизни. Она их ненавидела.

Вот такие и развалили страну. Ради собственного благополучия, ради шмоток, дорогих машин, идиотских игрушек готовы продать родину по кускам. Сытые, довольные, равнодушные…

Но она знала, прекрасно знала – слишком давно она живет на этом свете! – рано или поздно произойдет что-нибудь особенное. Что-нибудь, что заставит их с удивлением оглянуться по сторонам, напугает их, встряхнет.

Правда всегда себя покажет.

И с этими красивыми, наглыми, самоуверенными людьми произойдет что-нибудь плохое, и тогда она скажет свое слово. И они посмотрят на нее с изумлением и еще пожалеют, что отмахивались от нее как от назойливой мухи.

И вот это случилось. Сегодня в клинику явился следователь. А следователь – это серьезно. Это вам не уборщица. От него не отмахнешься. Он будет задавать вопросы, и им придется объяснить, почему человек, работая в таком прекрасном коллективе, среди таких замечтальных людей, вдруг решил покончить с собой? В чем тут дело? А может, коллектив вовсе не прекрасный, а люди не такие уж замечательные? Следователь разберется. А она ему поможет. И ей было что сказать.

Проблема заключалась в том, что если долго быть в чьих-то глазах пустым местом, то постепенно вы и сами ничанаете в это верить.

Она решила поговорить с этим следователем и его молоденьким напарником, не дожидаясь, когда ее пригласят для беседы. Потому что, если вы – пустое место, не стоит рассчитывать, что за вами станут бегать, чтобы узнать ваше мнение, даже если то, что вы собираетесь сказать очень важно.

Она поднялась на второй этаж, прошла мимо изумленных сотрудников, и долго переминалась с ноги на ногу перед массивной дверью. Ее дешевые босоножки на плоской прорезиненной подошве, соприкасаясь с гладкой, сверкающей поверхностью пола, издавали противный скрип.

Она откашлялась, постучалась и, приоткрыв дверь, заглянула в просторный кабинет.

Она решила сказать эту фразу, которую придумала заранее и произнесла ее несколько раз про себя, чтобы голос прозвучал внушительно и официально, чтобы этот высоченный следователь и его напарник уже не смогли от нее отмахнуться.

– Я хочу сделать заявление. Я знаю, кто убил его.

И с вызовом посмотрела на двух мужчин.

Мешков – а она сразу поняла, что он здесь старший, – посмотрел на нее заинтересовано и пригласил к столу:

– Зачем же так официально?

– Я хочу сделать заявление, – упрямо повторила она, сбитая с толку его спокойным мягким голосом. – Моя фамилия Иванютина. Полина Ильинична. Я здесь гардеробщица и уборщица по совместительству.

– Очень хорошо.

– Так вот… – уже не так уверенно произнесла вахтерша. – Во всем виноваты они.

– Кто они?

– Люди, что работают здесь. Они довели Егора Ивановича до такого отчаянного шага.

– Да вы присядьте. – тот, что был постраше, показал ей рукой на стул. Она неуверенно шагнула к нему и присела, сложив руки на коленях, и стала оглядываться по сторонам, как-будто никогда здесь не бывала, хотя каждый день приходила сюда убираться и мыть полы.

Шикарная обстановка, дорогая кожаная мебель только подчеркивали ее бедность. Заношенная белая блузка и черная юбка с обвисшим подолом не сочетались с изящным, с причудливо выгнутой спинкой модным стулом, на край которого она аккуратно присела.

– Вы хотели поговорить со мной о Тучкове? – голос у следователя был мягкий, располагающий.

Она кивнула.

– Слушаю вас.

Она вдруг поняла, что совершенно не знает с чего начать, поэтому в третий раз повторила эту дурацкую фразу. Она сказала, что хочет сделать заявление, и что ей наплевать, если она потеряет работу. Наверняка так и будет, и ее попрут отсюда, но она не станет молчать, выведет всех на чистую воду и не позволит очернить в глазах правосудия такого хорошего человека, как Егор Иванович.

Но следователь посмотрел на нее очень внимательно и неожиданно сказал, что сам собирался с ней поговорить. Именно с ней, а не с кем-нибудь еще. Ее мнение для него очень важно. Он сразу понял, что она человек серьезный, внимательный, с большим жизненным опытом. Но сначала нужно было поставить в известность ее начальника. Таковы правила. Она же понимает.

Она понимала и, чувствуя себя приободренной, устроилась на стуле посвободнее.

– Вы работали здесь в пятницу?

Она кивнула снова.

– Расскажите, как прошел день, не было ли чего-то необычного?

Егор Иванович пришел в половине второго. Она это хорошо запомнила. В молодости она работала на проходной военного завода, и у нее навсегда сохранилась привычка отмечать опоздавших. Конечно, здесь от нее никто ничего такого не требовал, она посмотрела на часы машинально.

Почему он опоздал, она не знала. Они не разговаривали, даже не поздоровались. Но ей показалось, что он был какой-то взвинченный. Дерганный, в общем… И весь мокрый от пота, рубашка, лицо. Хотя в то утро было совсем не жарко. И вообще, у нее сложилось впечатление, что на работу он прибежал, а не пришел спокойно, как всегда.

Вадик и Мешков переглянулись.

Чем он занимался у себя в кабинете, она, конечно, не видела, потому что не покидала свой пост, но точно знает, что Егор Иванович никуда не выходил, в отличии от «проститутки» Кристины. Та просто шлялась целый день туда-сюда и ушла раньше положенного, в половине четвертого. На вопрос почему она называет администратора проституткой, старуха изумленно уставилась на Мешкова бледно-голубыми глазами:

– А кто же еще? Проститутка и есть. Шалава высшей пробы. – и добавила, смутившись, – Простите, конечно. Вы видели как она одета? У пожилых посетителей, и у тех, глаза на лоб лезут, а уж молодые мужчины, те просто забывают зачем сюда пришли. Каждый вечер за ней приезжает новый хахаль. Что это, по вашему, как не проституция? Если бы я была ее матерью…

Вадик заскучал. Подошел к окну, раздвинул двумя пальцами жалюзи, рассматривая стоящие под окном иномарки.

– Что было, когда она ушла?

Егор Иванович остался один. Она тоже стала собираться домой. Но тут услышала, что он с кем-то разговаривает. При чем на повышенных тонах. Это ее очень удивило, потому что она не видела, чтобы кто нибудь входил, а попасть на второй этаж, минуя ее пост, невозможно.

– Может быть, он говорил по телефону? – высказал предположение Вадик. Он терпеть не мог старух.

И ему всегда казалось, что все они туговаты на ухо. Поэтому он подошел к ней поближе и высказал свое предположение, чуть повысив голос, растягивая слова, просто, чтобы ей легче было понять.

Она немедленно оскорбилась, посмотрела на него злобно и сказала: