Асмодей нашего времени - Виктор Аскоченский

– Типунъ бы тебѣ на языкъ! Катишь твоя умерла съ досады, что жениховъ упустила.

– Да вѣдь и Пустовцевъ-то…

– А, ну тебя! Толкуй тамъ по субботамъ!

И Онисимъ Сергеичъ уходилъ къ себѣ въ кабинетъ, досадуя, что крѣпколобая его барыня такъ плохо понимаетъ его резоны.

Наступила весна, чудная, обворожительная весна. Въ садахъ и лѣсахъ, одѣтыхъ свѣжей, благоуханной зеленью, весело защебетали разноцвѣтные пернатые пѣвцы, воспѣвая любовь и свободу; въ воздухѣ было что-то разнѣживающее, теплое, упоительное. Міръ Божій праздновалъ обновленіе свое, – и все живущее отъ человѣка до былинки сладко упивалось жизнію…

Ермилъ Тихонычъ Ерихонскій, неистощимый на выдумки, устроилъ пикникъ, амфитріономъ котораго вызвался быть самъ своею персоною. Съ обязательной любезностью онъ объѣздилъ всѣхъ знакомыхъ, разнообразя до высшей степени свои пригласительныя фразы, и заставляя иныхъ помирать со смѣху, а другихъ, не столько понятливыхъ, требовать у него объясненія вычурному приглашенію. Командиръ квартировавшаго въ городѣ полка обѣщалъ прислать свою музыку, съ уговоромъ однакожь, чтобъ не поить музыкантовъ допьяна и особенно не подносить флейтѣ, у которой въ противномъ случаѣ всегда портился амбушюръ. Ермилъ Тихонычъ далъ слово во всемъ строго слѣдовать предписаніямъ его высокоблагородія, и въ заключеніе просилъ его пригласить отъ себя лучшихъ офицеровъ, которые, по выраженію Ерихонскаго, "могли бы съ честію шмыгнуть по паркетному полу, въ удовольствіе прекрасному полу". Такой восхитительный каламбуръ не совсѣмъ однакожъ, понравился его высокоблагородію; его высокоблагородіе было до крайности раздражительно и чрезвычайно дорожило честію своего полка; потому-то его высокоблагородіе съ нѣкоторою язвительностію изволило замѣтить, что выборъ такого рода офицеровъ для него очень затруднителенъ, что сортировать такимъ образомъ можно только "штафирокъ", а что въ полку его высокоблагородія всѣ офицеры отличные танцоры и бонмотисты, но что впрочемъ онъ постарается привезти въ собой самыхъ лучшихъ, "съ тѣмъ что останетесь довольны", прибавилъ шутливо его высокоблагородіе, потряхивая эполетами и пожимая на прощанье руку Ермила Тихоныча.

Пикникъ назначенъ быль въ нѣсколькихъ верстахъ отъ города въ одномъ благопріобрѣтенномъ участкѣ лѣса, принадлежавшемъ наслѣдникамъ умершаго совѣтника Губернскаго Правленія и носившемъ названіе Райскія Двери. И точно, что за рай было это мѣсто! Широка наша родная Русь-матушка: но немного есть въ ней такихъ чудныхъ удолій. Узкой, но длинной дорогой, пролегающей между огородами, вы выѣзжаете во дворъ, примыкающій къ опушкѣ лѣса; до колѣнъ прячутся ноги коней вашихъ въ густой, шелковистой муравѣ, и жаль давить эту ярко-зеленую мураву грубыми колесами вашего легкаго экипажа. Васъ не манитъ къ себѣ красивый домикъ, главный фасадъ котораго украшенъ фантастически уродливыми, собственно русскаго ордена, колоннами, выкрашенными голубоватой краской; вы бросаетесь съ экипажа, и бѣгомъ уходите въ прохладную тѣнь густаго орѣшника и раскидистой липы. Вы съ наслажденіемъ бросаетесь на зеленый коверъ, постланный передъ вами во всю ширину лѣса доброй матерью-природой, которая тутъ обнимаетъ, гладитъ, ласкаетъ и заглядываетъ вамъ въ очи изумрудной зеленью своихъ лѣсовъ. Но шаловливое и непосѣстное дитя, вы срываетесь съ вашего мягкаго ложа, мчитесь въ глубину прохладнаго лѣса, и съ біющимся отъ наслажденія сердцемъ останавливаетесь при этомъ видѣ чудъ чудныхъ, дивъ дивныхъ. Вотъ передъ вами прихотливо брошенная дорожка, которая узкой тесьмой своенравно вьется далѣе и далѣе, и уходитъ Богъ знаетъ куда; она манитъ васъ впередъ, и въ медленномъ ходѣ вы осматриваетесь вокругъ, отводя рукою нависшія вѣтви, какбы загораживающія дорогу къ заповѣдному сокровищу. Вотъ утлый мостикъ, перекинутый черезъ оврагъ, прорытый весенними ручьями; онъ колеблется подъ вашими ногами; вы ступаете боязливо: но и боязнь эта – наслажденіе! За мостикомъ вы вздыхаете полной грудью, бросаете невнимательный взглядъ въ пропасть, которую вы такъ храбро переступили, и идете далѣе. Вотъ полуразрушенная башня, остатокъ временъ владычества Турокъ; она, какъ ласточье гнѣздо, прильнула къ гордой скалѣ, и вы спускаетесь къ ней осторожно, цѣпляясь за деревья, дружелюбно протягивающія къ вамъ свои вѣтви. Вотъ вы уже среди развалинъ, покрывающихъ обувъ вашу известковой пылью, – Боже, что за картина! Прямо подъ ногами у васъ вьется и сердито воетъ потокъ, перебѣгающій по камнямъ, оторвавшимся отъ сосѣднихъ скалъ и непрошено упавшимъ въ его ложе. Не глядите внизъ, если вы боитесь круженія головы; смотрите лучше прямо: передъ вами дикія скалы, съ изумительной правильностью прорѣзаннныя вдоль цѣлыми вѣками; – читайте ихъ, – эти прорѣзи-іероглифы природы. За скалами поле; сливаясь съ небомъ, оно будитъ въ душѣ вашей мысль о безпредѣльности, – и если въ эти минуты не заблеститъ слеза въ очахъ вашихъ, если покрайней мѣрѣ сердце ваше не забьется до пресыщенія сладкимъ восторгомъ: то, извините, вы не человѣкъ въ благородномъ значеніи сего слова, а только Иванъ Антоновичъ Страбинскихъ, {См. Ученое Путешествіе на Медвѣжій островъ, Брамбеуса.} или еще хуже, рыжій Джонъ-Буль.

Но обзоръ конченъ. Вы возвращаетесь, избравъ по произволу тотъ или другой путь между деревьями; вы громко смѣетесь, замѣтивъ, что заблудились, и испуганная птичка взлетаетъ быстро, трепеща крылушками и сердито троля надъ вашей головой. Но вотъ вы вышли на просторъ, и спѣшите въ толпу, гдѣ ждутъ васъ жалкія веселости, людьми выдуманныя, гдѣ ждутъ васъ радости, возбуждаемыя трескотнею насильно вырываемыхъ тоновъ изъ звенящей мѣди; а для возбужденія въ васъ восторга готова отравительная выжимка изъ виноградной лозы…

Пикникъ былъ уже въ полномъ разгарѣ. Полковые музыканты, стоявшіе на открытомъ воздухѣ, подъ окнами лѣтняго домика, усердно исполняли свое дѣло. Набѣжавшіе изъ сосѣдней деревушки ребята цѣплялись за изгороди и ухмылялись, выставивъ глупыя рожи; нѣкоторые изъ офицеровъ прогуливались по двору, обмахивая раскраснѣвшіяся лица фуляровыми платками; видно было по всему, что молодцы поработали на порядкахъ ногами и всемъ корпусомъ. Въ домикѣ раздавался шумъ и хохотъ.

Солнце уже садилось огромнымъ шаромъ на краю небосклона, подернутаго алымъ отливомъ вечерней зари. Группы гуляющихъ расхаживали по широкому двору; многіе расположились съ стаканами чаю у опушки лѣса на коврахъ, раскинутыхъ по мягкой муравѣ. Тонкій дымокъ отъ сигаръ и офицерскихъ трубокъ кокетливо пробирался между листьями орѣшника и изчезалъ въ глубокой синевѣ неба.

Вдали отъ всѣхъ расхаживалъ Пустовцевъ. Онъ былъ мраченъ, и какая-то безпокойная дума поминутно измѣняла черты его блѣднаго и исхудавшаго лица. Гнѣвные взоры, бросаемые имъ на всякаго, кто рѣшался близко подойти, удерживали въ почтительномъ отдаленіи отъ него даже и такихъ людей, какъ Ерихонскій. Нетерпѣливыя движенія Пустовцева показывали ясно, что онъ ждалъ кого-то.

Вдругъ онъ остановился, взглянулъ на окно домика и лицо его зардѣлось. Сдѣлавъ два-три поворота съ какою-то напряженной медленностью, онъ тихими шагами пошелъ по тропинкѣ, уходившей въ глубину лѣса.

Чрезъ минуту на крыльцѣ появилась Marie. Быстрыя движенія танцевъ облили яркимъ румянцемъ пылающія ея щеки; коралловыя губки были полуоткрыты и выказывали ровный рядъ чистыхъ, какъ снѣгъ, жемчужинъ. Она шаловливой рукой поправила волосы, проворно подхватила подъ руку подошедшую къ ней одну изъ дѣвицъ, и, спрыгнувъ вмѣстѣ съ него съ лѣстницы, помчалась въ лѣсъ тоюже тропинкой, которою пошелъ Пустовцевъ. Нѣсколько минуть слышенъ былъ ихъ звучный хохотъ, потомъ все стихло, и менѣе чѣмъ черезъ четверть часа mademoiselle Ольга выходила одна изъ лѣсy, потерявъ шаловливую свою подругу.

Онисимъ Сергеичъ, давно ужо сидѣвшій за ералашемъ, сильно горячился въ эту минуту, и чуть не бранилъ своего партнера, между рукъ упустившаго случай дать большой шлемъ противной сторонѣ. "Въ бабки бы вамъ играть! кричалъ онъ: въ свайку, коли хотите! А то тудажь игроки называются, право!"

Соломонида Егоровна, очень хорошо знавшая характеръ Онисима Сергеича, который въ такихъ важныхъ случаяхъ не любилъ щадить никакого лица и не слишкомъ стѣснялся въ выборѣ выраженій, подошла къ столику, съ намѣреніемъ удержать своего супруга отъ другихъ болѣе горячихъ вспышекъ. Но не просидѣла она и четверти часа, какъ Онисимъ Сергеевичъ громко вскрикнулъ:

– Да вотъ отъ чего и несчастье-то! Она возлѣ меня. Отойди пожалуста! Ну чего ты тутъ торчишь? Твое бы дѣло за дочерьми глядѣть. Ну, гдѣ Маша, напримѣръ?