Триумф великого комбинатора - Борис Леонтьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
МЫ ДОЛЖНЫ ОРГАНИЗОВАТЬ БЕСПОЩАДНУЮ БОРЬБУ СО ВСЕМИ!
Грянул телефонный звонок.
– Расстрелять! – приказал капитан трубке. – "Дни Турбиных"? Это что, пародия? Нет? Что-то вроде "Евгения Онегина"? Не знаю такого! Снять! А директора театра и всех лошадей блатных под суд! Что? Да ничего подобного! Управу мы на всех найдем. Хотите – расстреливайте! В клинику? То же можно! Вы там, товарищи, сами решайте, чего меня от дел отрывать!
На лице подпольного миллионера на самом деле никакого лица не было.
– Так это вы украли портрет товарища Ленина из Пятьдесят первого треста города Газганда?
– Я не крал, товарищ следователь.
– Разберемся.
– Я коммунист! – Александр Иванович встал и тут же опустился на прежнее место.
– А как быть вот?..
И с этими словами капитан протянул Александру Ивановичу листок бумаги, исписанный крупным, анонимным, почерком.
– Это же анонимка! – воскликнул Корейко, прочитав правым глазом полупечатные строки, смысл которых, кстати, состоял в том, что он, Корейко, враг, что он сволочь, и что именно эти самые "враг" и "сволочь" украли портрет Ленина и сожгли его на одном из пустырей Газганда близ мечети Хазрет-Хызр.
– Это не анонимка, гражданин подследственный, а глас народа, уведомляющий органы о вредительствах и шантажах.
– Я ничего не крал и ничего не сжигал, – улыбнулся грустной улыбкой Корейко.
– Созна-аешься! – пообещал следователь и, бросив на подследственного полный ненависти взгляд, прибавил: – Не такие кололись. Тебе куда палец воткнуть, чтоб полилось? А?
Александр Иванович мучительно простонал, сцепил обе руки ладонь к ладони и сто первым чувством человека, которого должны бить, понял, что у него неприятности.
Между тем капитан встал из-за стола и подошел к плакату с цитатой вождя. Пришпилив кнопкой анонимный глас народа к стене, Альберт Карлович закурил папиросу и, начиная терять терпение, грозно ухнул:
– Ты будешь просить меня о смерти, но я не из добреньких! – Я не жег! Я не крал! – визгливо заныл Корейко. – Это какое-то безумие!
Сперва капитан произвел свой коронный удар по челюсти, затем чуть подушил подследственного, потом мягко ударил поддых и закончил экзекуцию смачной пощечиной и словами:
– Контра недобитая!
Александр Иванович подумал так: "Да пошел ты!", но пробормотал по-другому: – Может, это кто-то другой жег? А, товарищ?
– Ты на кого, петух гамбургский, стрелки переводишь?
– Я не перевожу.
– Как же не переводишь, когда переводишь!
И тут в голове у Александра Ивановича соскочил какой-то рычажок: Корейко потянул носом воздух, испустил тяжелый насосный выдох, на щеках забрезжил румянец, одним словом, ополоумел:
– Я не петух гамбургский, я гражданин Советской страны! – Чего, чего?! Тебе что, мало? Я вижу, что ты мозгов добавлять не хочешь!
После этого восклицания капитан сильным ударом в лицо столкнул подозреваемого с табуретки. Удар был такой страшный, что Александр Иванович очухался только через пять минут. Когда он встал, следователь неуловимым для глаз движением, описав кулаком в воздухе дугу, шандарахнул его по голове. Александр Иванович с глухим стуком вновь свалился на пол. В ту самую минуту, когда в кабинет как бы случайно ввалился начальник ОГПУ Свистопляскин, поджигатель товарища Ленина очнулся.
– Кого мутузим? – без всяких церемоний спросил Свистопляскин.
– Контру, Роман Брониславович. Сжег, собака, портрет Ленина.
– Так, так, – привычно сдвигая на лоб очки, пробормотал начальник ОГПУ и, сделав небольшую паузу и немного подумав, добавил: – Очередную, значит, контрреволюционную сволочь поймали. И когда ж вы, гады, успокоитесь? А? Ведь бесполезно же. Бесполезно! Сколько вас в СЛОН, на Вишеру поотправляли... Ан нет, все равно лезут, вредят. Что, говоришь, он сделал?
– Сжег портрет...
– Ах ты ж стерва! – стиснув зубы, продолжал Свистопляскин. – Ленина жечь?! Не иначе тут, капитан, заговор! Не иначе.
– Я понимаю, Роман Брониславович.
– Я никого не жег! – упирался поджигатель. – Я не понимаю!
Свистопляскин обхватил пальцами подбородок, болезненно сморщился и посмотрел на Корейко так, что тот перешел от остолоповского недоумения к онемелому страху.
– Милое дело! – претенциозно воскликнул начальник. -Мы, значит, тут остатки контрреволюции добиваем, а вы...
– Бандитствует... – сорвалось с языка Ишаченко.
– Я не бандитствую!
– Молчи, тварь! – жестко приказал капитан.
– Не кричите, Альберт Карлович, не надо!
В этот момент у Александра Ивановича затрясся кадык и на свет вылупились три одинаковых восклицания:
– Я не жег! Я не жег! Я не жег!
– Жег и бандитствовал! – отрывисто настаивал капитан.
– Бандитствовать, значит, решили, гражданин? – почти мирным голосом пропел начальник. – Строить социализм не хотим, значит? Ну мы из вас душу вытрясем!.. Вот что, Альберт, с кондачка мы это дело решать не будем. Давай-ка этого сначала в камеру, так сказать, на обработку, а завтра с утречка мы его вместе и допросим...
– Есть, товарищ начальник!
Вошел молоденький лейтенант с полусонной гримасой. Залязгали наручники.
– На выход, собака! – утомленно провыл он. – По сторонам не смотреть!
Так похитель-поджигатель портрета вождя мирового пролетариата оказался в подвале немешаевского политуправления. Ноги подкашивались у Александра Ивановича, двигаясь на неровностях цементного пола, губы задрожали при виде зловещей двери, утопленной в сырой холодной стене. Дверь открылась тяжело, с душераздирающим скрежетом. Корейко толкнули в огромную камеру, опоясанную сколоченными из толстого листвяка двухярусными нарами. Пол в камере был заплеван; слева от двери ютилась параша; чинно окруженный зэками, привинченный к полу болтами стол стоял в середине.
С пугающим скрежетом звякнул засов: дверь закрылась, кошмар продолжался.
– Ты на чем рога замочил? – холодно и спокойно спросил у новенького толстый зэк с желтыми зубами, в которых болталась потухшая папироса.
– Я, товарищи, не виновен!
– Цацачка! – послышалось с верхних нар.
– Придержи язык, Червь! Не мути поганку. Червь закрыл рот и сделал серьезное лицо. – Ты какой масти?
– Я не понимаю... – слабо улыбнувшись, ответил новенький.
– Политический, что ли?
– Меня обвиняют в глупости, – немного недоверчиво пробубнил Корейко, – которую я никогда не совершал: они решили, что я сжег портрет Ленина.
– Стало быть, мастью ты не вышел! – восторженно грянул толстый зэк, обращаясь к сокамерникам. – Политический!
И тут со всех нар послышались возбужденные голоса.
– Кто? Этот-то пистон – политический?
– Кидала он!
– Крыса он, которая тошнит!
Корейко стоял, оперевшись о дверь, как оплеванный.
– Конь педальный!
– Рогопил!
– Ты только посмотри на него – зажрался в корень!
"Щас морду набьют", – вглядываясь в пустоту, подумал Александр Иванович.
Когда страсти поутихли, новенькому указали место.
В камере пахло прелой кожей и парашей. За столом сидел хмурый зэк с наколотой на правой руке той еще фразочкой: "Не забуду мать родную!" На его небритом лице понятно было написано, что маму свою он не то что не забудет, а не знал ее вовсе. В лице его, кроме этого, было что-то дерзкое открытое, удалое. С одной стороны, тип этот походил на амбала, но с другой – на прокоцаного барахольщика. В темноте трудно было разобрать.
"Пахан!" – почему-то подумал про него Корейко.
Пахан своими рысьими глазами посмотрел на новенького. Корейко взглянул на пахана.
– Хочешь классно выпить и классно закусить? – заранее улыбаясь, спросил пахан, обращаясь к новенькому.
Новенький был угрюм, бледен и сильно подавлен.
– Ну, допустим, хочу... – ответил он, пытаясь уйти из поля зрения пахана.
– Так вот, это будут твои похороны!
Залп, громкий залп визгливого смеха огласил всю камеру. На лице у Корейко, ко всему прочему, появилось тоскливое выражение.
– Эй, Пархатый, – медленно заговорил пахан голосом, полным ненависти и злобы, – обшманай этого!
– Этого? – сложив губы сердечком, угодливо произнес Пархатый.
– Его!
Пархатый, он же зэк с крупным тупоумным лицом, подвалил к новенькому.
– А ну-ка, цацачка, напряги ноги! – приказал он.
Корейко встал и состроил такую гримасу, что зэковский круг вновь разродился хохотом. Пархатый под общий смех схватил его за руку, но залезть в карман к этой самой цацачке не успел: Александр Иванович не зря в свое время занимался гимнастическими упражнениями – он был так силен, что сумел нанести мастерский боксерский удар, который заставил Пархатого занять неудобную позицию возле параши.
– Ах ты, фуфло! – отплевываясь, взвизгнул Пархатый. -Пахан, это ж фуфло, а под цацачку косит.
– Пархатый! По-новой!
Корейко залепил по тупоумному лицу оглушительную плюху.
– Червь, помоги Пархатому!
Коренастый длиннорукий Червь спустился с нар.
