Коготки Галатеи - Александр Андрюхин

Дня через два ей принесли пакет. Развернула — а там собачонка с отрезанными лапами и головой. Она пожаловалась пацанам. Пацаны его избили. После этого он сказал Оле: «Когда-нибудь и тебя найдут по частям». Окончив школу, Оля уехала учиться в Москву. Но, как она мне рассказывала, этот псих и туда присылал органы животных.

Уже после убийства первой девочки я заподозрила, что это мой одноклассник, поскольку та жертва очень походила на мою подругу. После убийства другой Ольги я уже не сомневалась, что это он, потому что и другая несчастная напоминала Ольгу.

Моя подруга сейчас в Германии. Она поняла все сразу и тут же начала оформлять документы на эмиграцию, как только пропала первая девочка. Я могу назвать имя и фамилию этого идиота и даже дать адрес. Но поймите меня правильно, я тоже хочу уехать, потому что боюсь, что, когда он выйдет из тюрьмы, доберется и до меня. Денег на отъезд у меня нет. За имя этого подонка я прошу всего двадцать тысяч долларов. Этим вы спасете мужа, а город освободите от опасного маньяка.

Если вы согласны, в воскресенье в десять утра опустите пакет с деньгами в левую урну при входе в парк им. Свердлова.

Ваш доброжелатель

4 октября 1989 года

14

Этот сон с Пигмалионом оставил в душе неприятный осадок. При чем здесь скульптуры? Зачем крушить произведения искусства? Они-то в чем виноваты?

Тот день был очень тяжелым, да к тому же душным. Без конца в отдел звонили какие-то люди, спрашивали то Рогова, то Лебедкину. Задавали какие-то дурацкие вопросы типа: где ваш шеф? Не знаете? А кто может знать? «Скорей бы закончился этот суетливый день и домой, — думал я. — Там Галатея. Там царит покой».

Однако по возвращении домой наслаждаться покоем мне пришлось не более часа. В семь часов вечера в прихожей раздался звонок. Я вздрогнул и шестым чувством уловил, что это сигнал к развязке. На пороге стоял Рогов, которого целый день кто-то безуспешно разыскивал. Он был бледен и напуган. Мой шеф трясся крупной дрожью и трусливо озирался по сторонам. Я подумал в ту минуту, что не люблю этого человека за тупость и плебейское высокомерие, которое как раз и является следствием тупости. Тем не менее я позволил ему переступить порог моего дома.

— Навели? — усмехнулся я.

— Да! — закивал он панически. — И уже включили счетчик. Калитку сожгли, выбили стекла на первом этаже…

— Семью отправил?

— Какая к черту семья! Меня обещали пришить к завтрашнему утру, если не переведу полтора миллиона. А как я переведу ночью-то? Соображают они или нет? Какие все же тупые люди, а? Ничего человеческого!

Мое презрение к нему боролось с чувством гадливости. Жалости не было совсем. Только такие, как Рогов, ценят свою шкуру выше жизни собственных детей. К тому же я знал, что он без документов угнал из Красногорска КамАЗ с лекарствами. Мне бы сразу отказать ему в ночлеге, но, пока я раздумывал, он нырнул в прихожую и наглухо захлопнул дверь.

Не успел я что-либо сообразить, как шеф мышкой юркнул в комнату, но, увидев Галатею, вздрогнул и удивленно произнес:

— Оля? Ты? Не ожидал тебя здесь увидеть.

Затем, приглядевшись, Рогов суетливо поправился:

— Ой, извините! Я вас, кажется, перепутал.

Было видно, как здорово оробел Рогов при виде моей красавицы. Он согнулся и начал униженно объяснять свой непрошеный визит. В эту минуту мне бы и следовало утащить его в кухню с объяснениями, что у меня дама, извини, мол, старик, второй комнаты нет, сам понимаешь ситуацию. Но вместо этого я расхохотался и этим напугал его ещё больше. Я сказал, что извиняться и заискивающе кивать нет необходимости, поскольку та, перед кем он только что позорно прогнулся, всего лишь кукла. Рогов недоверчиво поймал мой взгляд, и это доставило мне удовольствие.

На полусогнутых подошел он к креслу и внимательно вгляделся в её лицо.

— Бог ты мой! Неужели кукла? А как похожа на дочку Полонского. Только она ещё ребенок.

Рогов дотронулся до щеки Галатеи и тут же отдернул руку.

— Блин! Она же теплая!

— Не успела остыть. Только что пришил, — мрачно пошутил я.

Шеф испуганно отпрянул, и внезапная гордость охватила меня. А ведь я думал, что честолюбия во мне не осталось и капли. Оказывается, не все человеческое ещё чуждо великим мастерам! О чем речь, мне были приятны его страх и изумление, как-никак Рогов был первый, кто живьем увидел мое произведение.

Именно это чувство несколько затмило мое презрение к нему, и я уже не мог вытолкнуть его на лестницу.

Мы пили на кухне, и он не хотел верить, что эту красотку «смастрячил» я сам, а не купил в каком-нибудь японском шопе. Мне были глубоко отвратительны его холопские чувства к япошкам, и я переводил разговор на другую тему.

Я советовал ему завтра с открытием банка перегнать все в полном объеме в Красногорск и больше не испытывать судьбу. И ещё я советовал раскаяться и извиниться перед коллегами.

— Раскаяться — всегда пожалуйста! — отвечал он. — Но предоплату в полном объеме — ни за что. Только после реализации. Ну нет у меня ни наличными, ни на счету! — багровел Рогов, клятвенно молотя себе в грудь. Из каких шишей я им должен перечислять, да ещё с извинениями? Это они у меня должны просить извинения, что подсунули неходовой товар.

И я презирал его ещё больше, замечая, как щенячья трусость борется в нем с мужланской жадностью. Он пил, хмелел и жаловался, что денег вечно не хватает, что уже третий год он не может достроить коттедж, что он десять лет ездит на полусгнившем джипе и что он не в состоянии купить жене норковую шубу, а детям лишний раз позволить шоколадку.

Я тоже пил и брезгливо отводил глаза, потому что знал, что, кроме джипа, у него ещё есть «тойота» и «вольво» и что своей жене он мог бы купить двадцать норковых шуб. Но Рогов ей не то что шубу — лишнего рубля не дает на хлеб. А его дети ходят в том, что шьет им мать. Все это я слышал от их же соседей, которые приходятся мне родственниками.

После шестой рюмки Рогов внезапно развеселился и стал отвратительно вспоминать своих любовниц. Нужно было видеть, как похотливо залоснилась его рожа, и я серьезно пожалел, что не выставил его сразу. Неожиданно он вспомнил, что на одну шлюшонку спустил недавно пять тысяч баксов.

— Что же ты не перечислишь в Красногорск, если имеешь такие деньги? сурово произнес я.

— Ты думаешь, нужно перечислить? — смутился он.

Если бы я сказал, что действительно думаю, когда вижу таких ублюдков, то без мордобоя бы не обошлось. Но, к счастью, мы так наклюкались, что оба плюхнулись лбами в тарелки и очнулись только к утру с весьма распухшими физиономиями.

После опохмела Рогов пробормотал, что черт с ними со всеми, он перегонит в Красногорск эти разнесчастные полтора миллиона и пусть они, эти красногорские козлы, до гроба помнят его, роговскую, доброту. Он тут же набрал номер телефона главбуха и приказал оформлять «платежку».

После чего его высокомерие стало хлестать через край, и мне захотелось схватить его за шиворот и спустить с лестницы. А ведь был совсем другим человеком, когда вместе «челночили» шесть лет назад.

Рогов барином вошел в мою комнату и, подойдя к Галатее, мерзко расхохотался. Затем, прищурив глаз, заявил, что с такой штуковиной он был бы не прочь провести ночку. Кулаки мои непроизвольно сжались, и внутри напряглись все жилы.

— Послушай, а продай её мне! — осенило Рогова, и я почувствовал, как мой подбородок мелко затрясся. — Нет, в натуре! За такую телку я и пять кусков не пожалею.

Он дотронулся до её груди, и мои нервы не выдержали. Я коршуном налетел сзади и завернул ему руку. От неожиданности он вскрикнул.

— Не смей хапать! Не твое! — прошипел я ему в глаза и грубо толкнул к дверям.

Рогов униженно забормотал извинения, но так и не понял, за что его выставили. И уже потом, когда дверь за ним захлопнулась и стало неправдоподобно тихо, я присел на диван и крепко задумался. В ту же минуту непонятный страх охватил меня, и я не мог понять, откуда он взялся, этот животный испепеляющий страх. Но сейчас, конечно, знаю, что это были мои первые потуги к пробуждению.

15

Итак, мы остались вдвоем, и мне было страшно. Я был уверен, что напуган за нее, но теперь знаю, что это сама судьба решила рассчитаться со мной за сладкие годы забытья. Я посмотрел на часы. Было половина десятого. Затем мой взгляд непроизвольно упал на календарь, и я вздрогнул. Было двадцать седьмое июля и как раз девять тридцать… Именно этого числа и в это время ознаменовалось начало моего счастья, точнее — небытия. Вот же! Что бы это значило?

Кажется, я прокричал в спину Рогову что-то не совсем литературное, и мне вдруг сделалось ужасно стыдно. Я осторожно подошел к ней и вгляделся в глаза, чтобы определить, насколько больше она стала презирать меня после этой сцены. Я даже мысленно попросил прощения за эту свинью Рогова, но она была глуха, как никогда, и задумчиво смотрела в окно. Ко всему прочему, в её глазах читалась вселенская усталость, которая окончательно выбила меня из колеи.