По морю прочь - Вирджиния Вулф

Танцы условились устроить в пятницу, через неделю после помолвки, и в этот день за ужином Хьюит объявил, что удовлетворен.

— Они все придут! — сказал он Хёрсту.

Он увидел, что вслед за официантом, несшим суп, проскользнул Уильям Пеппер с брошюрой под мышкой.

— Пеппер! Мы надеемся, что вы откроете бал.

— Заснуть вы точно никому не дадите, — отозвался Пеппер.

— Вы танцуете с мисс Аллан, — продолжил Хьюит, справившись в своем списке.

Пеппер остановился и начал лекцию о круговых танцах, контрдансах, моррисах и кадрилях, которые стоят неизмеримо выше, чем ублюдочный вальс и шельмовская полька, самым возмутительным образом завладевшие любовью современной публики… Но тут официанты бережно подтолкнули оратора в угол, к его столу.

В это время столовая удивительно напоминала двор фермы, на котором рассыпано зерно и куда слетаются яркие голуби. Почти все дамы были в платьях, впервые представляемых на суд местной публики, а прически их вздымались волнами и спиралями, походя более на резное дерево в готических храмах, чем на волосы. Ужин был короче и менее формальным, чем обычно, казалось, даже официанты заражены всеобщим волнением. За десять минут до того, как часы пробили девять, комитет устроителей прошествовал через бальный зал. Холл, очищенный от мебели, ярко освещенный, украшенный цветами, которые источали аромат, чудесно преобразился в воплощение возвышенной веселости.

— Как звездное небо в безоблачную ночь, — прошептал Хьюит, окидывая взглядом просторное и пока пустое помещение.

— Пол, во всяком случае, божественный, — добавила Эвелин, слегка разбежавшись и проскользив несколько футов.

— А как насчет портьер? — спросил Хёрст. Малиновые портьеры полностью скрывали широкие окна. — Там чудесный вечер.

— Да, но портьеры придают уверенности, — сказала мисс Аллан. — Когда бал будет в разгаре, можно будет их раздвинуть. Даже окна слегка приоткрыть… А если сделать это сейчас, пожилые люди испугаются сквозняков.

Ее доводы были признаны разумными. Пока шла эта беседа, музыканты доставали свои инструменты, а скрипка еще и еще раз повторяла ноту, извлеченную из рояля. Все было готово.

После нескольких минут тишины отец, дочь и ее муж, игравший на рожке, выдали один аккорд. Словно крысы на зов дудочки, в дверях сразу же появились люди. Последовал еще один аккорд, а затем трио разразилось победоносным вальсом. В зал как будто хлынул поток воды. Секунду поколебавшись, сначала одна пара, затем другая бросились на середину течения и закружились в водоворотах. Ритмичный шелестящий свист платьев напоминал журчание быстрой реки. Постепенно стало ощутимо жарче. Запах лайковых перчаток смешивался с пряным ароматом цветов. Водовороты крутились все быстрее и быстрее, пока музыка, сделав последний взлет, не рухнула в тишину, отчего танцевальные круги распались на отдельные фрагменты. Пары разбрелись в разных направлениях, обнажив тонкий ряд пожилых людей, прилипших к стенам; на полу остались лежать где кусочек кружева, где носовой платок или цветок. Выдержав паузу, музыка зазвучала вновь, водовороты закружились, затянули в себя танцующие пары, и опять — финальный удар, от которого круги разлетелись на части.

Когда это повторилось раз пять, Хёрст, который стоял, прислонившись к оконной раме и походя на одинокую химеру, заметил в дверях Хелен Эмброуз и Рэчел. Там было так тесно, что они не могли пошевелиться, но Хёрст узнал их, разглядев плечо Хелен и вертящуюся по сторонам голову Рэчел. Он пробрался к ним и был встречен приветствиями, в которых слышалось облегчение.

— Мы испытываем адские муки, — сказала Хелен.

— Именно так я и представляла себе ад, — поддержала ее Рэчел.

Ее глаза ярко блестели, и она выглядела растерянной.

Хьюит и мисс Аллан, которые усердно вытанцовывали, остановились, чтобы поздороваться с пришедшими.

— Очень приятно вас видеть, — сказал Хьюит. — А где мистер Эмброуз?

— Пиндар, — ответила Хелен. — Может замужняя женщина, которой в октябре минуло сорок, потанцевать? Мне не терпится. — Она как будто перетекла к Хьюиту, и они оба исчезли в толпе.

— Мы должны последовать их примеру, — сказал Хёрст Рэчел и решительно взял ее под локоть. Рэчел, не будучи искушенной плясуньей, танцевала тем не менее хорошо, поскольку обладала чувством ритма, зато Хёрст не имел никакой склонности к музыке. За несколько танцевальных уроков в Кембридже он усвоил анатомию вальса, но духом его нисколько не проникся. После первого же тура они поняли, что их подходы несовместимы: вместо того, чтобы составить одно целое, их тела существовали по отдельности, выступали неуклюжими углами, отчего было невозможно совершить плавный поворот, и все время случались столкновения с другими танцующими.

— Остановимся? — предложил Хёрст. Рэчел поняла по его лицу, что он раздражен.

Они побрели к стульям в углу, от которых был виден весь зал. В нем все еще колыхались желто-зеленые волны, расчерченные черными полосами мужских костюмов.

— Занятное зрелище, — заметил Хёрст. — Вы в Лондоне танцуете? — И он, и она дышали учащенно, оба были слегка взволнованы, хотя каждый старался этого не показывать.

— Почти нет. А вы?

— Мои родители дают бал каждое Рождество.

— Здесь совсем не плохой пол, — сказала Рэчел. Хёрст не сделал даже попытки ответить на эту банальность. Он сидел молча и смотрел на танцующих. Через три минуты молчание стало настолько невыносимо для Рэчел, что она просто вынуждена была сделать еще одно пошлое замечание о том, как чудесен вечер. Хёрст безжалостно оборвал ее.

— Что за ерунду вы на днях говорили насчет своего христианства и необразованности? — спросил он.

— Фактически это правда. Но зато я очень хорошо играю на рояле. Наверное, лучше, чем любой в этом зале. А вы самый незаурядный человек в Англии, да? — робко спросила она.

— Один из трех, — поправил Хёрст.

Хелен, крутясь, пролетела мимо и бросила веер на колени Рэчел.

— Она очень красива, — заметил Хёрст.

Они вновь умолкли. Рэчел гадала, находит ли он ее миловидной; Сент-Джон думал, как все-таки трудно беседовать с девушками, лишенными жизненного опыта. Ведь Рэчел наверняка ничего не видела, ничего не перечувствовала, не передумала, она может быть и умной, и такой же, как все. Но в его памяти, как заноза, сидел упрек Хьюита: «Ты не умеешь общаться с женщинами», — поэтому теперь он твердо решился не упустить возможность. Вечерний наряд Рэчел сообщал ей некоторую нереальность и необычность — как раз в той мере, какая придает беседе с женщиной романтический ореол и возбуждает желание с ней говорить, и это раздражало Хёрста, поскольку он не знал, с чего начать. Он взглянул на нее, и она показалась ему очень далекой и непонятной, очень юной и целомудренной. Вздохнув, он начал:

— Теперь о книгах. Что вы читали? Только Шекспира и Библию?

— Из классики я прочла мало, — сообщила Рэчел. Ее немного тревожила его довольно натужно бодрая манера общения, а его личные достижения заставляли ее весьма скромно оценивать свои способности.

— Вы хотите сказать, что дожили до двадцати четырех лет, не прочитав Гиббона? — возмутился он.

— Да.

— Mon dieu! — всплеснул руками Хёрст. — Завтра же начинайте читать. Я вышлю вам книгу. Вот что я хотел бы понять… — Он посмотрел на нее критически. — Видите ли, вопрос в том, можно ли вообще с вами говорить по-настоящему? Есть ли у вас ум или вы такая же, как остальные представительницы вашего пола? Вы кажетесь мне до смешного юной в сравнении с мужчинами вашего возраста.

Рэчел взглянула на него, но ничего не сказала.

— Итак, Гиббон, — продолжил Хёрст. — Как думаете, вы способны понять его? С другой стороны — это проверка. Судить о женщинах ужасно трудно. Что можно отнести за счет недостатка образования, а что — за счет природной неспособности? Сам я не вижу причин, почему вы могли бы его не понять, — но ведь вы, наверное, вели до сих пор довольно нелепое существование. Представляю, как вы чинно гуляете парами, с распущенными волосами.

Музыка опять заиграла. Взгляд Хёрста блуждал по залу в поисках миссис Эмброуз. Как бы ему ни хотелось завязать дружбу с Рэчел, он понимал, что дело не клеится.

— Я очень хочу дать вам книги, — сказал он, застегивая перчатки и поднимаясь со стула. — Мы еще встретимся. А сейчас я ухожу.

Он встал и покинул ее.

Рэчел огляделась. Она чувствовала себя, как ребенок на празднике, окруженный враждебными незнакомыми лицами с крючковатыми носами и ехидными безразличными глазами. Рядом была застекленная дверь, Рэчел толчком открыла ее и вышла в сад. Ее глаза наполнились слезами гнева.

— Будь он проклят! — воскликнула она с интонацией Хелен. — Проклятый наглец!

Она стояла в бледном прямоугольнике света, который бросала на траву открытая ею дверь. Перед ней вздымались темные массы деревьев. Она стояла и смотрела на них, слегка дрожа от гнева и волнения. Позади себя она слышала топот и шарканье танцующих и ритмичные наплывы вальса.