Подземелье ведьм - Кир Булычев

— Казак сказал, что дупликатор не отыскать.

— Отыскать можно, — сказал равнодушно пришелец, — но нет смысла стараться. Я думаю, что вы приведете сюда рабочих, осушите воронку и возьмете дупликатор. Правда?

— Мне он был не нужен, — сказал Андрюша.

— Вы не правы, — возразил астронавт. — Так как у нас с вами наблюдается определенная близость, мне не представляет труда заглянуть в ваши мысли. Простите, Андрюша.

— В моих мыслях…

— Именно это примирило меня с собственной судьбой. Сегодня ночью я увидел ваш сон. Это был не сон — видение, вызванное вашими подсознательными желаниями…

— Я не хотел.

— Значит, вы помните эту смесь сна и ваших мечтаний?

— Да, — сказал Андрюша. — Мне снилось, что у меня есть дупликатор, что мы с Пегги…

— Пропустите этот момент.

— Что с помощью дупликатора я сделал себе новый паспорт — скопировал паспорт Кости. И мы имеем много денег, и мы уехали в Россию. Я учу детей в школе…

— Не надо рассказывать. Главное, чтобы вы вспомнили. Вы первый искренне полагали, что Земле нужно спасение. И что надо сделать так, чтобы я мог улететь и привести с собой помощь.

— Я и сейчас так думаю.

— И не уверены в этом… Вы были последним.

— Я никогда не настаивал на том, чтобы завладеть дупликатором, — сказал Мюллер.

Рон не ответил.

— Может быть, вас найдут, — сказал Андрюша. — Вас ищут…

— Вы не представляете себе размеров Вселенной, — сказал пришелец. — И ее неизведанности. Я еще одна песчинка, сгинувшая в ней без следа.

— Ваш прилет не прошел бесследно для Земли, — сказал Андрюша. — В наших сердцах останется понимание Галактики. Мы будем ждать новой встречи с существами высшего порядка, подобными вам, господин Рон. Теперь для нас звезды, видимые в небе, не мертвы и не абстрактны. Мы знаем, что на них — наши друзья.

— И если через десятилетие или полвека до нас долетит новый космический корабль, его встретит лучшая, чем сегодня, Земля. Мирная и гуманная. Я хочу в это верить, — сказал Мюллер.

Воцарилась тишина. Пришелец тяжело, прерывисто дышал. Андрюша подумал, что надо будет позвать Пегги — может, она напоит его чаем.

— Нам всем надо будет с вами проститься, — сказал Мюллер, борясь с желанием заплакать. — И выразить вам благодарность за все…

— За что?.. Уходите.

Они покорно вышли.

Почти стемнело, снова повалил снег. Он был мягкий, беззвучный, снежинки, достигнув воды, несколько мгновений, прежде чем растаять, белели на черной глади. Следы японца возле места, где он нырнул, засыпало снегом, и лишь шест, воткнутый им, указывал на могилу столь нужного всем прибора.

Костер горел ярко и сильно. Рои снежинок окружали его, как розовое зарево.

Сквозь стенку английской палатки желтым кругом проникал свет переносной лампы.

У костра были только Кузьмич и тунгус Илюша. Они мирно беседовали, как охотники на привале. Подняли головы, увидев, что подходят ученые, но Андрюша заметил, как рука казака легла на ложе карабина. Кузьмич не забывал, что где-то рядом бродит обезумевший маркиз.

— Не замерзли? — спросил Мюллер делано бодрым голосом. — Молодцы!

Может, он ждал, что казак отзовется: «Рады стараться», но для казака Мюллер не был настоящим начальником. У него здесь вообще начальников не было, даже молодой Колоколов не в счет.

Андрюша оглянулся — за завесой снега скрывался безмолвный космический корабль с умирающим астронавтом.

— Ты не замерз, Андрьюша? — спросила Пегги, когда он залез в свою палатку. Кроме них, в палатке никого не было.

— А где все остальные? — спросил Андрюша.

— Они у мисс Смит. Они читают дневники капитана Смита.

— Она их нашла?

— Пакет был в одежде, которую оставил китайский японец. А ты покушай. — Пегги протянула Андрюше очередной сандвич. Он был теплым от ее рук.

— Не хочется.

— Надо, обязательно надо, будешь здоровый, — сказала Пегги.

В палатке было тесно, до верха затылком можно достать. Пегги быстро дышала, в полутьме были видны только белки глаз и ровные зубы.

— Спасибо, — сказал Андрюша и вложил бутерброд в руку Пегги.

Пегги чуть склонилась и прижалась щекой к его щеке.

— Рон совсем умирает, — сказал Андрюша.

— Хочешь, я к нему пойду? Я ему снова массаж сделаю. Или слова скажу.

— Боюсь, что он этого уже не хочет. — Андрюша пытался услышать в себе голос или хотя бы присутствие пришельца. Но пришелец не отзывался. Он не был мертв — Андрюша знал, он почувствовал бы это.

Сопя и кашляя, в палатку залез Мюллер, долго приглядывался, потом спросил:

— Я не помешал?

— Разумеется, нет, Федор Францевич.

— Вас не интересует обсуждение дневника капитана Смита? — спросил он. — Там, говорят, очень интересные сведения.

— Нет, не интересует.

Пегги отодвинулась от Андрюши. Не дай бог, если этот серьезный господин что-нибудь заметил! Он накажет Андрюшу.

— Там очень тесно, — сказал Мюллер. — Надеюсь, что я увижу эти документы потом. Они представляют большой интерес для науки.

А в другой палатке в самом деле было тесно.

Дуглас лежал, занимая чуть ли не треть свободного места, но не хотел, чтобы остальные переходили в другую палатку. Вероника листала страницы дневника, кое-что зачитывая вслух.

Никому это чтение сейчас не было интересно, даже Веронике. Но это было действие, занятие, которое оправдывало их пребывание в палатке, придавало смысл бессмысленному ожиданию.

— Я продолжу, — сказал Дуглас. — Вы устали.

— Не двигайтесь, — ответила Вероника. — Вам вредно.

Костик смотрел на Дугласа испепеляющим взглядом, но тот этого взгляда не чувствовал.

— Завещание, — спросил Дуглас, — завещание цело?

— Оно здесь. — Вероника показала себе на грудь. Все поняли, что завещание читать не будут.

Когда Вероника устала читать, стала читать Ниночка. Пошли записи о трагическом переходе по льду.

Дуглас закрыл глаза, у него начинался жар. Но он терпел. Возвращение дневника как бы позволило ему вновь приблизиться к Веронике. Страшный, злобный гений, который разлучил их, исчез… Но исчез ли?

Потом читал Костик. Ниночка перестала слушать. Она видела взгляды, которые Костик кидал на Веронику. «Ничего, — утешала она себя, — борьба не закончена. Мы обойдемся без дупликаторов. И без Колоколовых, любовь к которым не более как слабость революционного бойца».

Так думала Ниночка, но на самом деле ее классовая ненависть к отпрыску эксплуататорского рода никак не уменьшала ее любви к Костику. И это было ужасно.