Спаситель Петрограда - Алексей Лукьянов

— Никогда бы не подумал, что он на острове стоит, — сказал Володя, глядя на величественный даже издали собор.

— А я знала, — похвасталась Татьяна. — На острове Сите.

— А вы вообще кем работаете? Не учителем, случайно?

— Почему сразу учителем?

Володя пожал плечами, видимо, понял, что предположение глупое.

— А на том берегу Лувр, только надо обратно вернуться, — Татьяна посмотрела в небо, потом — в реку, потом повернулась к спутнику. — Никогда бы не подумала, что окажусь в Париже.

— А откуда же знаете, где Лувр?

— У нас в отделе висит карта Парижа со всеми достопримечательностями. Лет десять уже висит, вот я и запомнила.

— А что за отдел? — поинтересовался Володя.

— Бухгалтерский, — призналась Татьяна. — Я главбухом работаю.

— Ну и как?

— Да никто пока не жаловался, — Татьяна громко рассмеялась. — Знаете, я почему-то очень легко себя чувствую, как будто совсем молоденькая стала.

Володя густо покраснел, даже в желтовато-оранжевом свете фонарей набережной было заметно его внезапное смущение.

— Что с вами? — Татьяне стало еще веселее.

— Так… вы, по-моему, еще достаточно молоды, — морской волк стал похож на вареную свеклу.

— Наверное, раз кокетничаю с вами напропалую, — выпалила Татьяна и тоже зарделась.

Они пошли в обратную сторону, и Татьяна даже примерно показала то место, где должен находиться Лувр, потом в полном молчании следовали еще какое-то время, как вдруг кто-то из них заметил вывеску на русском языке: «Анатоль Франс». Подойдя ближе, они увидели, что это — кафе.

— Оказаться в Париже и тут же наткнуться на русскую забегаловку… — Володя покачал головой.

— А давайте зайдем? — предложила Татьяна. — Что-то я проголодалась, а языка-то мы не знаем. Тут хоть по-русски говорят. У вас деньги есть?

Они вошли в помещение с невысоким потолком, но, собственно, кроме русской речи ничего русского в кафе не было. Да и как иначе могло быть в кафе с названием «Анатоль Франс»? Татьяна и Володя заняли столик ближе к двери и осмотрелись.

Столиков было с десяток, не больше, и все они стояли вдоль огромного, во всю стену окна. Напротив окна располагалась стойка бара, возле которой, впрочем, никто не стоял. Зато столики были заняты все. На них стояли лампы с шелковыми абажурами под китайскую роспись, в целом же в зале царил не то, чтобы полумрак, но слишком светло не было.

На русском языке здесь не только говорили, но и пели. Какой-то молодой человек с пушистой, похожей на одуванчик прической, сидел на маленькой сцене с аккордеоном, рядом с ним сидел на высоком стуле флегматичный гитарист. Сходство молодого человека с одуванчиком усиливалось еще и тем, что он как-то застенчиво и в то же время открыто улыбался, и вся его тонкая фигурка под шапкой курчавых волос покачивалась, словно от ветра.

Подошел официант, вежливый молодой человек, явно француз.

— Доброй ночи, — поприветствовал он наших путешественников на русском, пусть с акцентом, но не путаясь в падежах. — Что будете заказывать?

— Что-нибудь не очень дорогое, пожалуйста, — попросила Татьяна. — Мы не знаем ваших цен, а у нас только двадцать долларов.

— На легкий ужин с десертом вполне хватит, — успокоил их официант и удалился.

Молодой человек запел:

В твоем окне звучит «Дюран-Дюран»Твоя маман поет шарман-шарман…А ты ждешь меня, я не допил ещепортвейнМоя любимая, в моих глазах еще так малозвездЕй-ей дудам-дудам— Красивая песня, — тихо сказала Татьяна. Володя промолчал.В твоих руках уснул не мой котЯ вижу где-то в нем мою рольМур, мон амурНе хватит струн мне спетьо нейТак пой, трубадур, в твоих глазах ужедовольно звездЕй-ей дудам-дудам

Вдруг Татьяна почувствовала на своей руке ладонь Володи. Гитара вела под аккомпанемент одуванчика столь же нехитрое, сколь и негромкое соло, и сухая, немного шершавая ладонь мичмана казалась настолько к месту и ко времени, что Татьяна сильно сжала ее своими пальцами.

После аплодисментов, коротких и робких, одуванчик со своим другом ушли, зато появился официант с заказом.

— Кто это был? — спросила Татьяна.

— Это Поль, — ответил официант. — Он русский. У него фамилия такая… у вас так народное блюдо называется.

— Пельмени? — взлетели вверх брови Володи.

— О, нет, конечно нет, — улыбнулся француз. — Еще пословица есть…

Но вспомнить он не мог и быстро оставил эту затею[2]. Володя расплатился тут же, а потом спросил:

— А почему русское кафе называется «Анатоль Франс»? Я ожидал чего угодно: ну, «Тройка», например, или «Распутин»… «Гагарин», наконец…

— Это оттого, что так набережная называется, — объяснил, не моргнув глазом, официант.

— Так просто, — хихикнула Татьяна. — А почему русское кафе?

— Хозяин русский, — шепотом ответил француз. — Тоже просто, да?

Едва уставшие от ночного бдения туристы вернулись к поезду (вдоль подвижного состава уже собралось, несмотря на поздний час, весьма приличное количество парижан), паровоз дал сигнал, зеваки отскочили подальше, и путешествие продолжилось.

Таня и Володя пали на свои места и провалились в глубокий сон, теперь уже — до самого утра.

Утром объявили Стокгольм.

III

Глупо было бы полагать, будто с отъездом Татьяны Константиновны жизнь Ани остановилась. Совсем наоборот — все вдруг пришло в движение, или, как сказал бы великий русский сатирик — «и все заверте…»

Первым делом стоит рассказать о том, как Анюта вышла замуж во второй раз.

Едва Татьяна Константиновна умчалась на поезде в нежданный отпуск, Анна вернулась домой и уселась в кресло. Надо было что-то делать. Мысль для Ани, конечно, крамольная, однако сделать хоть что-нибудь хотелось так сильно — аж зуд по коже — что она принялась за генеральную уборку.

Свелась уборка, справедливости ради стоит отметить, только к протиранию и без того чистого кухонного стола и вытряхиванию на балконе и без того вытряхнутого коврика из прихожей. Но тем не менее даже этот невеликий труд слегка встряхнул Нюру. Тут же зазвонил телефон.

— Да, — протянула она в трубку.

— Здравствуй, Аня, — услышала она знакомый голос, но никак не могла вспомнить, кто это. — Не узнаешь? Это Слава.

И Аня тотчас вспомнила.

Лет двадцать назад Абрамовы дружили с Бекетовыми. Анька ходила в одну группу с их Димкой, где они были просто не разлей вода, а Татьяна Константиновна с Марьей Борисовной в ту пору работали в бухгалтерии гороно. Вместе все праздники встречали, вместе на работу ходили, вместе с работы. Летом по грибы, по ягоды ходили, осенью за клюквой на дяди Колином «уазике» ездили. Муж у Марьи Борисовны, дядя Коля, являл себя настоящим джентльменом, он ведь военным был, майором. Завсегда мог Нюрку вместе с Димкой из садика забрать, деньжат подкинуть до зарплаты, то да сё. В общем, дружили они, дружили, да вдруг дядю Колю на повышение взяли, и подняли аж до самой Перми.

Что делать, переехали Бекетовы в Пермь, однако дружба, видимо, крепкой оказалась, потому что хоть переписка и взаимное гостевание угасли уже года через три после переезда, как вдруг совершенно недавно, когда Аннушка закончила четвертый курс института и вернулась домой на каникулы, из Перми позвонила Марья Борисовна и пригласила Татьяну Константиновну с Анькой на свадьбу Димки.

Дядя Коля к этому времени стал уже генерал-майором, Бекетовы переехали на новую квартиру, Димка учился на экономическом в ПГУ, а женился он на дочери какого-то шишки, чуть ли не губернаторской. Нет, не губернаторской, а начальника какого-то департамента. Словом, Аннушке казалось, что брак по расчету. Однако оказалось, что Димка и Рада действительно очень красивая пара, и вместе чуть ли не с десятого класса.

Слава, невысокий худощавый молодой человек, сидел за свадебным столом по левую руку от Ани и ухаживал за нею целый вечер.

— А вы кто? — спросила она у Славы.

— Я сын друга Николая Степановича, — ответил Слава. — Я тут случайно оказался, только что из рейса, за компанию с папой.

Он кивнул на мужчину, толкающего тост.

Мужчина был в белой рубашке с галстуком-бабочкой и напоминал Славу с поправкой лет на тридцать: с брюшком, небольшой лысиной, похожей на тонзуру, и с красной морщинистой шеей.

— А вы, значит, моряк?

— А почему не летчик? — усмехнулся Слава.

— Не знаю, — растерялась Анюта. Она и в самом деле не знала, почему вдруг решила, что Слава — моряк.