Демоверсия - Полина Николаевна Корицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это почти настоящая индейская типи[44], – пояснил Ян. – У меня тут через пару часов концерт. Придешь послушать?
Аня кивнула, достала сигарету из пачки и закурила.
– Знаешь, – сказал Ян, прочищая свою трубку длинным узким ершом, – а мне ведь раньше никогда не нравились курящие девушки. А ты…
Он посмотрел на нее, и она растерянно захлопала глазами, охваченная его взглядом, словно лассо.
– А ты даже куришь как-то иначе… Мне… мне очень нравится наблюдать, как ты куришь.
Он очень странно на нее смотрел, и она не понимала, что же в этом взгляде такого особенного, но сама никак не могла отвести от него глаз. Ян застыл с разобранной трубкой в руках и смотрел, смотрел, а она смотрела на него, смотрела и смотрела, не замечая, что сигарета истлела почти полностью.
Тут край ткани на входе приподнялся и показалась рыжая голова.
– О, ту естещь… Ян, ходьжьмы на прубэ[45].
Аня опомнилась и бросила окурок в костер.
– Да, надо поиграть трохэ[46], – сказал Ян. – Идэ[47], Маг!
Ян моргнул пару раз, тряхнул головой и скрутил трубку. Потом повертел ее в руках, усмехнулся и положил в карман, посмотрел на Аню и спросил:
– Кимже естещь?..[48]
Каким-то непостижимым образом Аня понимала, что он говорит, всегда понимала – но ответить на его вопрос не могла. Более того: в этот момент, глядя в разноцветные глаза Яна, она начала осознавать, что никогда ничего о себе не знала – всегда что-то мешало узнать, прийти к пониманию, словно когда-то она раскололась на несколько частей, ни одна из которых не совпадала. Но – когда это произошло?
Этого она не понимала ни позже, когда полгода спустя смотрела на треснутое стекло в мебельном цеху, ни раньше – за несколько лет до встречи с Яном.
* * *
Раскольников хлопнул себя по лбу.
– Ну ты же актриса, Анька!
– Ага, погорелого театра… – Она умоляюще посмотрела на него. – Я боюсь. У меня не получится.
– У тебя-то не получится? С ума сошла. Ты свои записи слышала?
Аня покраснела и промолчала.
– Это было давно.
– Еще скажи, что неправда.
Раскольников топнул с досады. Он был одет в вечную белую майку и синие джинсы с подтяжками, на ремне у груди висела гитара. Они стояли и тихо переругивались у входа в вагон метро.
– Если боишься, просто закрой глаза.
Аня сделала шаг в сторону, пытаясь сбежать.
– Стоять-бояться, – приказал Раскольников. – Входить. Петь.
Двери как раз отворились, и она понуро вошла, боясь смотреть на пассажиров. Раскольников взял первый аккорд. Аня вцепилась в его подтяжку.
– Меня тошнит, – шепнула она ему.
– Щас выпишу волшебных звездюлей, – с улыбкой шепотом ответил он.
Она глубоко вдохнула и начала петь.
«Правильно, что я тогда не поступила, – грызла себя Аня. – Такая трусиха, такая дура…»
Она пела песню, которую посвятила когда-то Владу. Когда они познакомились в общаге, он был местной звездой, как и вся «ПинтаТоника». Вот только они перестарались, оправдывая название группы. После очередного дебоша в местном клубе их перестали приглашать выступать. Они еще поиграли вместе какое-то время, просто уже для своих, а потом Шурик, игравший на соло-гитаре и писавший тексты почти всех песен, сжег весь архив в приступе «белочки» и уехал лечиться от алкоголизма домой, в Добрянку. Остальные как-то сразу сникли и перестали репетировать.
Влад был старше Ани на пять лет. Он был очень харизматичным и становился центром внимания любой тусовки, особенно когда брал в руки гитару.
Но долго держать гитару он не захотел. Он захотел держать Аню.
Она впервые увидела его именно таким – красивым, веселым, уверенным. Увидела – и ощутила холодок вдоль позвоночника. Он посмотрел на нее, подмигнул, а она все повторяла про себя – «не надо, не надо, не надо».
– Не надо больше… – шепотом попросила Аня.
– Надо, Федя, надо. – И Раскольников начал играть вторую песню.
Она чувствовала к Владу что-то отталкивающее и вместе с тем невыносимо притягательное, и как-то раз он пригласил ее на празднование Нового года в Арбаж.
«Выпьешь со мной на брудершафт?» – спросил он тогда с улыбкой.
Аня продолжала твердить себе: «Не надо, не надо, не надо».
Он подошел и положил руку ей на плечо, а другой рукой пальцами пробежал вдоль позвоночника, и следом за его пальцами змейкой струился холод.
– На, заслужила.
Раскольников протянул Ане фляжку, она глотнула и закашлялась.
– Молодец. Ты справилась. Если бы мы собирали деньги с пассажиров, уже разбогатели бы.
Аня улыбнулась и сказала:
– А почему бы нам не собрать настоящую группу, раз уж все равно концерт будет?
– Действительно, – ответил он. – Ты же раньше с кем-то играла?
– Так, пару песен спела… Да и остался только Влад оттуда. Оля еще, но она занята…
– Влад – это муж?
– Ну, типа того…
Раскольников посмотрел на Аню с прищуром и спросил:
– А он не ревнует?
– Ему все равно.
* * *
Влад откинулся на спину, тяжело дыша.
– Фух, Анька, ты меня прикончишь. Тебе надо кого-то помоложе.
Аня рассмеялась, вытирая живот полотенцем.
– Что за глупости.
Но Влад сел на постели и сказал:
– Да у тебя же талант! В древнем Египте ты была бы почтенной жрицей любви и носила бы на груди урну с золотым фаллосом.
– Ага, – рассмеялась Аня. – Вчера в общаге я примерила рыжий парик, а Тая сказала, что в нем я похожа на флорентийскую проститутку четырнадцатого века. Какие перспективы!
– Тебе нужно найти кого-то еще. Нельзя зарывать таланты в землю!
Он встал и пошел в ванную, а Аня еще долго сидела, зажав полотенце в кулаке.
– 6–
Дымок от костра уходил точно в отверстие крыши типи. Аня завороженно смотрела, как он сплетается нитями, перьями и кольцами, иногда соединяясь с колечками дыма из трубки Яна.
Он сидел в широкополой черной шляпе с гитарой в руках, и волосы его были цвета дыма. На шее была повязана бандана, красная с белым орнаментом, и сверху над ней прыгал кадык Яна, когда он пел. Аня любовалась его лицом в свете костра. Она злилась на себя, что сама так нелепо выглядит – какая-то дурацкая толстовка, несвежие волосы, – и недоумевала, как она могла кому-то понравиться в таком виде.
Внезапно за пределами типи хлынул дождь. Около десятка человек сидели внутри и грелись у костра, радуясь,
