Гавана, год нуля - Карла Суарес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кое-что о жизни итальянца я уже знала из прежних рассказов Леонардо, кое-что оказалось новым. Именно так выстраивал он и роман. Некоторые куски у него уже были написаны: сцены, диалоги, что-то в этом роде. Книга развивалась, как живой организм, который растет, дышит и требует нового пространства. Тем вечером я спросила, есть ли у него некое представление, когда он закончит, и Лео улыбнулся. Сказал, что время у него еще есть, хотя и не слишком много, в данный момент ему недостает одной важной детали, а потом останется только дописать. То, что он создает, — великий труд, нечто столь же революционное, как и сам телефон, так что он ни в коей мере не собирается позволить этому труду оказаться несовершенным. Я поинтересовалась, как именно он собирается убедиться в его совершенстве, и Лео снова улыбнулся. «Когда все рот разинут», — ответил он. Я спросила, зависит ли это совершенство от той важной, пока отсутствующей детали, он подтвердил, и тогда мне захотелось задать ему еще один вопрос… но, видишь ли, дети обладают талантом появляться в самый неподходящий момент. Именно в этот момент в гараж на всей скорости ворвался Лео в миниатюре и, увидев меня, резко затормозил и выкрикнул: «Эй, ты что, все еще здесь?» Отец принялся ему выговаривать, но я сказала, чтобы не трудился: мне давно пора уходить. Так и есть, потому что я хотела еще раз позвонить Анхелю и вовсе не собиралась делать это с телефона соседки писателя. Отец с сыном проводили меня до ближайшего светофора, где можно было поймать попутку. Я досадовала, что не удалось продолжить наш разговор, ведь в той точке, до которой мы дошли, я была уже практически уверена, что деталь, о которой говорил Леонардо, это и есть автограф Меуччи. Однако он, конечно же, и понятия не имел, что мне что-то известно об этой истории. Выйдя на улицу, я попыталась возобновить разговор ровно с того места, на котором он был прерван, но сопровождавший нас чертенок оказался совершенно несносным. Я помахала им в окно пойманной машины, и Леонардо послал мне воздушный поцелуй. Очень мило!
Леонардо был мне симпатичен, и в тот день я даже испытала что-то вроде сожаления оттого, что он хочет написать великую книгу, однако ему не хватает документа Меуччи, где-то спрятанного Эвклидом. Теперь все это виделось мне исключительно невинным. Леонардо воображал, что, открыв неизвестную миру историю Меуччи и подкрепив ее документом, он совершит революционный переворот в литературе. Ты, возможно, скажешь, что документ еще не гарантия того, что автор напишет хороший роман. Это так. Но давай опять вспомним Эйнштейна и его теорию относительности. Леонардо, как и Эвклиду, нужна была мечта, и нужно было верить в свою мечту — ведь это именно то, что дает ему силы крутить педали под обжигающим солнцем. Именно поэтому он так захвачен своим замыслом, и именно поэтому ему нужен документ.
Ему нужен был именно тот документ, который решила заполучить я. Внезапно меня охватило приятное чувство: не знаю, как точнее описать: как будто я — кукловод или что-то в этом роде. Я могла раздобыть документ и отдать его Лео, чтобы он использовал его в своем творении и стал знаменитым писателем. Или же оставить его себе и стать уважаемым ученым, извлекшим Меуччи из пучины забвения, как намеревался поступить Эвклид. Или же отдать его Анхелю, чтобы тот вернул манускрипт Маргарите. В последнем случае не прославится никто, но, несомненно, будет красивый жест — восстанавливающий справедливость, что-то поистине человечное.
Доехав до Ведадо и найдя работающий уличный телефон, я подскочила от радости: Анхель мне ответил. Сказал, что весь день ждет моего звонка, а этот чертов аппарат все молчит и молчит, так что он даже удивился, когда наконец услышал трезвон. Анхель — мой ангел. Сказал, что ждет меня дома при свечах, потому что электричества нет.
Антонио, мой Антонио, поглядеть бы вам с другом Гарибальди сейчас на нас — при свечах и без телефона…
В тот вечер мы устроились на балконе — ловить ветерок: в квартире при такой жаре и комарах находиться было совершенно невозможно. Анхель был нежен. Мы сидели на полу: он — прислонившись к стене дома, а я — прислонившись к нему, чувствуя кожей его тело и слушая его голос, тихонько напевавший: «Душа, что молча смотрит на меня, скажет обо всем лишь взглядом». И я подумала, что, положа руку на сердце, хотя мне очень жаль Леонардо, его роман не станет совершенным. «Знаешь, о чем я подумала?» — спросила я. И Анхель ответил, нет, конечно, откуда ему знать, что за мысль постучалась в мою головку. «Наверное, я смогу помочь тебе вернуть реликвию, — сказала я. — Эвклид ведь мой друг, ты же знаешь, так что, быть может, я смогу что-то сделать». Анхель повернулся взглянуть на меня и задать вопрос: правда, я это для него сделаю? Я кивнула, и наши губы слились в поцелуе — долгом, бесконечно долгом.
12
Затем наступила череда дней прекрасных и в некотором смысле забавных. Я тебе уже говорила, что чувствовала себя кукловодом — тем, кто дергает за ниточки, но никому не вредя, а просто очень осторожно двигая фигурки, дабы извлечь из каждой наибольшую выгоду. Странное такое ощущение, весьма приятное. Понимаешь меня?
Отношения с Анхелем помчались на раздувшихся парусах. В тот вечер на балконе мы заключили соглашение: я вынесу реликвию из дома Эвклида, и он сможет вернуть ее Маргарите-море-все-синей, приложив
