Южный Урал, № 2—3 - Алексей Сурков

Но главное в этих поездках заключалось в новых знакомствах. Он часами ходил по улицам Тагила, и каждый кусок картины могучего уральского завода вызывал отклик в его душе. Здесь перед ним было живое воплощение народного труда и богатств Урала.

Здесь же он познакомился с Дмитрием Петровичем Шориным. Его небольшой домик представлял из себя настоящую коллекцию. У него в виде редкостей оказались два эскиза Айвазовского, работы Брюллова и местных художников-иконописцев. Сам Дмитрий Петрович несколько раз бывал в Петербурге и хорошо знал Эрмитаж. Но главную гордость хозяина составляли витрины с уральскими камнями.

Дмитрий Петрович происходил из старых демидовских служащих. Один из его родственников был в числе «заграничных». Так называли детей крепостных, которым Николай Демидов дал образование за границей. Все они получили высшее образование в лучших институтах Европы. Но меценат умер, когда крепостные инженеры возвратились в Тагил. Здесь они попали в лапы грубого и безжалостного крепостного начальства. «Заграничным» сразу дали понять, что они прежде всего крепостные. Инженеров поставили конторщиками, строптивых отправили «в гору» на рудничную работу. «Заграничные» кончили плохо: кто самоубийством, кто сумасшествием. В этой истории отразился весь ужас крепостного права.

В лице Дмитрия Петровича Мамин нашел родную душу. Он также оказался горячим патриотом Урала и рассказывал гостю о том, какие богатства таятся в его недрах.

— Видите вон ту гору? Это Высокая. В ней миллионы пудов железной руды. Да еще медный рудник. Ведь это неисчислимое сокровище! А как еще мало сделано для того, чтобы использовать его.

— Глядя на картину Тагила, — отвечал Мамин, — я каждый раз думаю, что, вероятно, уже недалеко то время, когда этот завод сделается русским Бирмингамом и, при дружном содействии других уральских заводов, не только вытеснит с русских рынков привозное железо до последнего фунта, но еще вступит в промышленную борьбу на всемирном рынке с английскими и американскими заводами.

Семью Маминых постигло страшное горе: скончался Наркис Матвеевич. Особенно тяжело переживал эту потерю Дмитрий Наркисович: отец для него служил олицетворением душевного благородства, доброты и заботы.

После похорон собрали семейный совет. Что делать дальше? Оставаться в Салде или ехать в другое место? Все зависело от того, найдет или нет Митя работу. В Салде, в Тагиле рассчитывать на это не приходилось. Оставался Екатеринбург.

В сущности говоря Дмитрий Наркисович остался единственной опорой семьи. Он оказался горячо любящим сыном и братом. Целиком взял он на себя заботы об устройстве семьи, хотя у самого надежды на будущее были смутными.

Переехали в Екатеринбург. Поселились сначала в доме на Большой Вознесенской, потом перебрались в дом Черепанова на Офицерской улице.

С работой попрежнему дело обстояло плохо. Устроиться на службу не удавалось. Придет в учреждение, документы подаст…

— Так вы не окончивший студент?

И в голосе — лед.

— Зайдите как-нибудь… Хотя ничего определенного обещать не можем.

Заходить было бесполезно. Диплом решал все. Но учиться — значило бросить семью на произвол судьбы. На это Дмитрий Наркисович никогда бы не пошел. Зато удалось приобрести несколько частных уроков. Очень скоро за Маминым упрочилась слава лучшего репетитора в Екатеринбурге. Репетиторство давало гроши и на эти гроши приходилось жить впятером.

Николай Наркисович пробавлялся случайным заработком, чаще всего он брал работу у местных благочинных. От него Дмитрий Наркисович узнал много историй из жизни городского и сельского духовенства.

Семья настолько нуждалась, что Николай Наркисович, по поручению брата, каждую субботу ходил в ломбард закладывать его часы или выкупать их, притом всегда по одной и той же таксе — за шесть рублей.

И все-таки Дмитрий Наркисович не оставлял литературного труда. Он работал каждый день, буквально не разгибая спины. Роман, задуманный им еще в Петербурге, назывался сейчас «Каменный пояс». Первоначально он носил название «Семья Бахаревых». И в том и в другом варианте мысли о народе не покидали автора. Лучшие из его героев думали о народе, о его судьбе, о том, как изменить его тяжкую участь. Каменный пояс — это древнее название Урала.

На горе, в центре города, возвышался Харитоновский дворец. Дмитрий Наркисович подолгу любовался красивым зданием, высокими стройными колоннами, громадной триумфальной аркой каменных ворот, бельведером и чудесным ансамблем надворных построек и простиравшегося за домом сада. Благо, квартира была недалеко и отсюда к тому же открывалась панорама города и городского пруда.

Старичок-сторож сидел на скамейке у ворот.

— Где хозяева-то?

— Уехали хозяева.

Перед ним был живой свидетель истории харитоновского дома. Другой старичок, екатеринбургский старожил Погодаев рассказывал Дмитрию Наркисовичу о Зотовых, Рязановых, Баландиных, Нуровых, Казанцевых — об этих династиях уральских промышленников, о «золотом веке» в истории Екатеринбурга, когда миллионы текли в руки местных богачей, когда лошадей мыли шампанским и улицы устилали коврами для потехи одуревших от вина и удачи екатеринбургских купцов.

Старичок-капельмейстер Мещерский, доживший до девяноста лет, рассказывал Дмитрию Наркисовичу о Зотове, генерале Глинке:

— Как-то у Тита Поликарпыча играли. Он стоит на балконе, а мы в саду играем… Любил русские песни Тит Поликарпыч и за каждую песню бросал с балкона оркестру по сотенной… А Глинка?.. Развеселится — и курьеров сейчас в Богословск и Златоуст, где были свои военные оркестры. Ну, на тройках и мчат музыку, куда велит Глинка. Танцовали тогда мазурку часов до шести… Музыканты в обморок падали, а бал с девяти часов вечера до девяти утра…

Из этих воспоминаний слагались картины уральской старины. Дмитрий Наркисович старался осмыслить историческое прошлое, ибо «прошлое, — говорил он, — чревато будущим». Старался понять пути развития народной жизни. То, что он видел перед собой, заставляло глубоко задуматься над переменами, происходившими в жизни родного края.

— Реформа произвела коренной и глубокий перелом в основаниях всей русской жизни, — говорил он. — На смену крепостному праву пришла новая страшная сила — капитал. Его рука заграбастала не только естественные богатства края, но стремится забрать в свои руки труд всего населения. Что принесет с собой этот новый период в истории Урала? Может быть, еще худшие страдания принесет он народу?

Над Ирбитом серебряная февральская ночь. Морозное небо вызвездило. Под полозьями звонко скрипит снег. Колокольцы заливаются под дугой. Кошева, ныряя на ухабах, мчится вдоль улиц Ирбита.

Лавки уже закрыты, но площадь в центре города забита возами с товарами, так что нет свободного места. Днем и ночью ползут сюда обозы, вихрем летят бешеные тройки с пьяным гиканьем, с песнями. Из Москвы и Читы, из Лондона и Парижа, из Персии и Китая — со всех сторон съехались сюда, в этот незаметный уездный городок купцы и промышленники, фабриканты и торговцы пушниной и хлебом. Здесь заключаются миллионные сделки. Шумит, гремит на всю Россию Ирбитская ярмарка.

— В «Биржевую»!

В окнах сквозь ледяные узоры мелькают фигуры гостей. Из дверей вырываются белые клубы пара. Откуда-то доносятся звуки визгливой музыки и обрывки пьяной песни.

Лестница, устланная коврами, ведет в самое пекло. В зале, уставленном столиками, сидят и выпивают коммерческие тузы, дельцы с именами и без имен. Любители половить рыбку в мутной воде. Шабаш хищников.

— Шире бери… Валяй! — орет во всю глотку купчик с лицом, опухшим от ярмарочного разгула. Два лакея держат его под руки.

На эстраде полупьяные и полуголые арфистки поют надсаженными голосами:

Ах ты, береза,Ты, моя береза…

— Привел господь, в шестьдесят первый раз приехал на Ирбит, — благочестиво говорит седобородый купчина, попивая горячий чай.

Толпа напоминает ликующую шайку разбойников. Казалось, вся эта страшная сила прилаженных к делу капиталов бурлит, как вода в котле, и вот-вот разорвет котел и опустошительным потоком разольется по всей стране.

С той же мыслью о власти капитала, пришедшей на смену власти помещика, наблюдал молодой писатель и жизнь деревни. Не раз ездил он к своему двоюродному брату Луканину в Бобровку. И здесь видел он, что деревня превратилась в арену борьбы противоположных интересов.

— Привести бы сюда народников да ткнуть их носом, — говорил он, — вот она, ваша деревенская идиллия. Нет ее и не будет.

Побывал он и в Ревде и в Кыштымских заводах. Повидал разоренные башкирские деревни, тихо и покорно вымиравшие. После этих поездок с новой энергией садился он за письменный стол и снова безустали писал. Большая часть написанного представляла заготовки впрок. Он строго относился к себе и не торопился печатать.