В неизведанные края - Сергей Обручев

Оленята почти тотчас после рождения начинают проявлять инстинкты взрослого оленя. Хотя они еще не могут есть мох, но начинают уже копытить снег. Обычно на стоянках они лежат, свернувшись возле матери, иногда встают на свои тонкие ножки и оглядывают людей мутными и еще бессмысленными глазами. Важенка ревностно охраняет своего олененка и с яростью бросается на самцов и собак, которые приближаются к нему. Самцы сейчас уже потеряли свои рога, и у них начинают расти новые – нежные, пушистые и толстые. Важенки же до мая сохраняют старые рога, необходимые для защиты детей.

Две маленькие эвенские собаки и наш громадный Чонка трусливо убегают, как только к ним приближается важенка с опущенной рогатой головой. Чонка – большой пес из якутских лаек, родом с реки Чоны (приток Вилюя); он жил в базе Академии наук в Якутске и пристал к нашему каравану. Он очень оживляет наше путешествие и весело бежит то впереди каравана, то сбоку. Пока мы шли по населенным местам, он заводил оживленные знакомства и игры с местными псами или отыскивал где-нибудь в кустах куски заячьих тушек, брошенных якутами, и тащил их с собой, ложась время от времени на дорогу, чтобы закусить. Когда мы вступили в Верхоянский хребет, ему пришлось гораздо хуже: снег был слишком глубок, и, попрыгав без дороги несколько километров, Чонка смирился и поплелся уныло позади каравана. Сейчас на ночевках его преследуют важенки, и жизнь собаки стала очень печальной.

Наши проводники едут со своими семьями. Баишев везет с собой жену, а Голиков – жену, свояченицу и маленькую двухлетнюю дочь Лидию. Взрослые женщины правят оленями, ставят палатки (а жена Баишева – чум), готовят пищу. Все это входит в женские обязанности. Мужчины заняты мужским делом – охотой. Лидия едет закутанная в меха, но на стоянках она выползает в своем легком костюмчике, в кожаных штанах с широким разрезом сзади, и садится в снег играть. Она забавно подражает взрослым; как-то раз у костра она хотела выдернуть палочку, воткнутую в снег, и, когда та не поддалась, вытащила из чума тяжелый топор и пыталась рубить палочку под самый корень.

Переходя Верхоянский хребет, мы встретили несколько оленных караванов, идущих из Оймякона на Алдан. В одном из них мы увидели старых знакомых – «ученого» Евграфа Слепцова и бухгалтера. Они недавно были арестованы за растраты и хищения, и теперь милиционер вез их в Якутск.

Мы поднимаемся несколько дней вверх по Хандыге и затем по реке Кёбюме спускаемся в бассейн Индигирки. Это тот же путь, который мы прошли в 1926 году, но какая разница в впечатлениях! Тогда нестерпимый мороз, пар оленьего дыхания и окутывающий все полумрак вечных сумерек. А сейчас ясные солнечные дни, тающий снег, теплый, ласкающий встречный ветерок.

Но в мрачном ущелье Кюнгкюняс, несмотря на конец апреля, нас все-таки захватила пурга. Извилистое узкое ущелье с черными скалами, которые время от времени появляются среди вихрей снега, имело очень мрачный вид. Остановившись вечером на ночлег у выхода из ущелья, мы недосчитались одного олененка. Сейчас число новорожденных достигает уже шести, часть из них бежит за нартами, а более слабые едут на нартах, закутанные в шкуры. За ними присматривает Баишев. Бедный олененок отстал в пургу, и его мать напрасно кричала. Баишеву пришлось возвращаться обратно за потерянным олененком, которого он нашел в нескольких километрах от стана.

Нам можно наконец расстаться и с оленятами и с важенками. Здесь нас встретили эвены, у которых мы и оставляем их на попечении жены Баишева, худой и мрачной женщины в островерхой шапке и сборчатом кафтане. Она сурово управляет мужем; впрочем, и другие эвены иногда обижали милого и простодушного старика. Он отводит душу только у нас в палатке, где, разомлев от жары и выпитого чая, долго рассказывает о событиях своей длинной жизни и о предстоящей дороге, тыкая пальцем в грудь и восклицая по-якутски: «Мин, Баисев, белем!» («Я, Баишев, знаю!»).

Наступило уже 1 мая, становится жарко, и наши сильно уставшие олени едва могут идти. В середине дня они начинают падать один за другим: сначала олень спотыкается и падает в упряжке, его поднимают, заставляют идти дальше, он падает опять, и так раза два-три. Наконец олень отказывается идти, его выпрягают, привязывают сзади к последней нарте, он идет так некоторое время, потом начинает качаться, как пьяный, и падает, не поднимаясь больше, несмотря ни на какие крики и побои, – даже если щекочут его нежные весенние мохнатые рога. Тогда его отвязывают и тащат за ноги к нарте проводника, с тем чтобы везти пассажиром до ближайшей стоянки. Несколько оленей нам приходится оставить: они слишком ослабели; эвены должны захватить их на обратном пути. Падают даже самые крупные олени из диких, как говорит Александр: «Самый дикий олень силы кончал».

Это производит сильное впечатление только на нас, но эвены находят это обычным и не унывают.

4 мая мы наконец входим в Оймякон. Здесь мало снега, и в самом селении приходится тащить нарты по земле. Тепло, и, по-видимому, наша мечта – дойти по зимнему пути до Колымы – совершенно неосуществима.

К истокам Колымы

В 1926 году мы приехали в Оймякон зимой. После тяжелой и долгой экспедиции он показался нам очень приятным местом, почти земным раем. Но весной Оймякон особенно хорош. На северо-востоке возвышается громада хребта Тас-Кыстабыт, еще покрытого снегом. Дно долины пестреет от пятен снега, начинают появляться фиолетовые пострелы, которые здешние жители называют тюльпанами. С колокольни старой церкви открывается обширный вид на долины Куйдугуна и Индигирки.

Нам отвели помещение старой церкви, которая превращена в клуб. В Оймяконе при четырех юртах постоянных жителей имелись две церкви, построенные когда-то местным богачом Кривошапкиным. При нас снимали кресты и купола со второй, «новой» церкви. В ней должны были поместить больницу.

Многое изменилось в Оймяконе: нет уже той ловкой компании дельцов и бандитов, которую мы нашли здесь и 1926 году, во главе исполкома стоят приехавшие из Якутска коммунисты, в больнице новый фельдшер.

В Оймяконе нам предстояло разрешить сложную транспортную задачу. Исполком старался достать нам оленей, но было уже поздно: снег стаял, эвены, которых мы еще застали в Оймяконе, собирались вернуться к себе в горы на восток; они категорически отказались везти нас на Колыму. Надо было организовывать вьючный транспорт.

Для нашего груза требовалось до пятидесяти лошадей, такое количество обычно в Оймяконе достать можно, но в этом году много лошадей должны были послать для доставки продовольствия из Охотска, которое не успели привезти по зимнему пути. Поэтому исполком не мог разрешить нам нанять и увести с собой так много лошадей.