Иван Грозный: «мучитель» или мученик? - Наталья Пронина

Невзирая на весь мрачный колорит этой «истории», даже такие современные либеральные исследователи, как Р.Г. Скрынников, считают ее «притчей»[288], намеренным вымыслом князя Курбского, не имеющим реальных исторических оснований, но который, однако же, «хорошо характеризует взаимоотношения царя с «великими» боярами накануне опричнины... Князья не только перечили, но и грубили самодержавному владыке»[289]. Сочиняя свои гнусные писания о «кровожадном деспоте», Курбский и стремился прежде всего оправдать их. Оправдать и их высокомерное хамство, и подлую измену. Словом, все то, о чем он имел информацию намного большую, чем мы сейчас...

Действительные причины и обстоятельства казни Репнина и Кашина были следующие. В конце 1563 г. Москву посетило новое большое польско-литовское посольство, возглавлявшееся Юрием Хоткевичем. Но переговоры закончились ничем. Литовская сторона снова отказалась признать потерю Полоцка и уступить русским ливонские земли до Двины. А потому продолжение военных действий оказывалось неминуемым. Вероятно, предвидя именно такой исход событий, Иван Грозный уже к этому времени подготовил новый план наступления на западном фронте. И как только литовские дипломаты покинули Русь, военные действия возобновились[290].

Замысел нового наступления был широк и смел, предполагал быстрое проникновение в глубь территории противника. Согласно ему завоеватель Дерпта П.И. Шуйский должен был выступить с войсками из Полоцка, Серебряные-Оболенские - из Вязьмы и, соединившись вместе, идти на Минск и Новогрудок. Но... секретные сведения о перемещениях русских армий оказались выданными врагу. Благодаря этому литовцы успели сосредоточить свои главные силы на нужном направлении и не допустили соединения русских. Неподалеку от города Чашникова на реке Уле вечером 28 января 1564 г. полоцкая армия П.И. Шуйского (который двигался, кстати, «оплошася небрежно», и даже собственные боевые доспехи воеводы везли позади него, в санях), неожиданно попала в засаду и была наголову разбита войсками Н. Радзивилла[291], Спаслись лишь немногие, бежав назад в Полоцк...

Кто конкретно повинен в этом военном преступлении и в этой трагедии - мы, пожалуй, не узнаем уже никогда. Но четко известно: о деталях секретного плана наступления в Литву знал только царь и члены боярской Думы, утверждавшие этот план. Следовательно, очень логично, что именно члены Думы, среди которых был и боярин М. Репнин, оказались первыми, на кого пало подозрение в измене. Только кто-то из них, по мнению Ивана, мог выдать и выдал секретные сведения находившимся в Москве литовским послам. И если приказ казнить Репнина он отдал на рассвете 31 января 1564 г. - именно тогда, когда в столице получили весть о страшном разгроме, то вряд ли можно думать, что у царя не было для такого шага никаких серьезных оснований...

И еще один факт, опущенный нашим рассказчиком. Боярина Репнина убили не «в церкви, во время всеношной», но уже на улице, выведя его из храма[292]. Такая же кара постигла через несколько часов и его родича - Юрия Кашина. В синодиках опальных (поминальных списках казненных за счет государственной казны, списках, рассылавшихся Иваном по всем русским монастырям) Репнин и Кашин записаны вместе в том порядке, в каком они подверглись казни[293]. Как писал знаменитый церковный историк и публицист митрополит Иоанн, «царь не желал казненным зла, прося у церкви святых молитв об упокоении мятежных душ изменников и предателей»[294]...

Но почему же все-таки не было суда, спросит внимательный читатель. Ведь, в конце концов, именно казнь без суда больше всего дает повод заподозрить Грозного в несправедливом и жестоком убийстве... Да, суда не было. Согласно законам Русского государства (см. Судебник 1550 г.) судить боярина имела право только боярская Дума, а она вряд ли пожелала бы выдать на расправу знатнейших своих членов, сколь бы ни велика была их вина. Не рассчитывая преодолеть ее сопротивление, царь и отдал столь резкий, суровый приказ - покончить с предателями действительно без суда и следствия. Всего несколько месяцев спустя, отвечая на обвинения Курбского в свирепой кровожадности и «кривине суда»[295], Грозный прямо писал о совершенном боярами преступлении. О том, что «сия их измена всей вселенной ведома», а «таких собак везде казнят!»[296]. И так ли уж не прав был царь?..

Глава 9

МИФ О ПЕРВОМ РУССКОМ «ПРАВОЗАЩИТНИКЕ» –

КНЯЗЕ КУРБСКОМ

Здесь мы вплотную подошли к событию не только наиболее известному в длинной череде боярских заговоров и измен эпохи Ивана IV, но едва ли не самому мерзкому в отечественной истории, сравнимому, пожалуй, лишь с действиями генерала Власова. Весной 1564 г. на сторону противника перешел главный государев наместник в Ливонии - князь Андрей Курбский. О том, как низко пал герой взятия Казани, свидетельствует уже то, что бегство его произошло совсем не так ярко, дерзко, гневно, на глазах у всего войска, как попытался сделать некогда под Оршей гордый шляхтич Михаил Глинский. Курбский бежал именно как предатель, как клятвопреступник - в страхе, тайно, под стыдливым покровом темной ночи.

Стараясь возможно более романтично и трогательно передать этот момент - когда, поцеловав в последний раз жену и маленького сына, князь перемахнул (при помощи слуг) через высокую городскую стену Юрьева (Тарту), туда, «где его уже ждали оседланные лошади»... Эдвард Радзинский говорит, что решился на это бегство Андрей Михайлович исключительно ради спасения собственной жизни, устрашившись вестей из Москвы, где, по словам автора, «споро работали топор и плаха»... Между тем историей зафиксировано: «на родине Курбский до последнего дня не подвергался прямым преследованиям»[297]. Напротив, именно царь сам назначил его весной прошлого, 1563 г., своим главным наместником в Ливонии - сразу по окончании Полоцкого похода. И, кстати, вельможный князь был очень недоволен этим назначением: после тяжелого похода ему хотелось отдохнуть, а Иван определил на сборы только месяц...

Страх, принудивший «дородного князя», как заурядного авантюриста, цепляясь за веревку, карабкаться через высокую крепостную стену средневекового города, страх, заставивший его бросить семью, огромные родовые имения и, главное, огромную власть, был совсем иного рода - это был «страх разоблачения»[298]. Но и о нем тоже умолчал наш неугомонный исследователь исторических загадок всех времен и народов. И это понятно. Ведь расскажи он, хотя бы вкратце, о реальных предпосылках и обстоятельствах бегства Андрея Курбского, равно как и о его дальнейшей жизни в Польско-Литовском государстве, - и сильно, очень сильно поблек бы столь любовно выписанный автором портрет «первого правозащитника». Портрет князя Курбского, в громком споре которого с Иваном Грозным г-н Радзинский увидел «первую русскую полемику о свободе, о власти, о всеобщем холопстве на Руси». (Мысль, кстати, далеко не новая. Еще Н.А Добролюбов считал Курбского первым русским либералом, чьи сочинения написаны были «отчасти уже под влиянием западных идей» и которыми Россия «отпраздновала начало своего избавления от восточного застоя»[299].)

Что же, общеизвестно: Курбский «принадлежал к числу образованнейших людей своего времени», не уступая в начитанности самому Грозному царю. «Именно эта одинаковая начитанность, одинаковая страсть к книгам служила прежде самою сильною связью между ними». Она же дала возможность и их заочному диалогу-спору. «Курбский не хотел отъехать молча, молча расстаться с Иоанном: он вызвал его на словесный поединок. Началась драгоценная для историков переписка, ибо в ней высказались не только личные... отношения противников, в ней... вскрылась историческая связь явлений»[300]. Впервые детально (и наиболее объективно) проанализировал эту переписку замечательный русский историк С.М. Соловьев. Скрупулезно, шаг за шагом, аргумент. за аргументом, рассматривая страстные, во многом предвзятые обвинения, выдвигаемые царю Курбским, и глубоко обоснованные (хотя и не менее страстные) ответы на них самого Ивана, историк прежде всего пришел к выводу о том, что критик царя выступал отнюдь не «сторонником прогресса», а, напротив, старых «родовых отношений» времен удельной раздробленности. Подлинным «православным царством» являлось для Курбского лишь то, где царь правит вместе со своей знатью. Грозный ушел от этого «идеала», став править самодержавно, и именно это главное, что не мог простить своему бывшему другу «потомок князей ярославских и смоленских... падших жертвами Иоанна IV, отца его и деда», писал С.М. Соловьев. За подробностями этого интереснейшего анализа пусть внимательный читатель сам обратится к его фундаментальной «Истории России» (книга III, М., 1960. С. 536-550). Здесь же нам хочется подчеркнуть основное.

С лютой ненавистью обличая самодержавные устремления царя, его упорные попытки, отстранив от управления боярство, создать такой сильный, централизованный механизм власти, который защищал бы главные интересы всего населения страны, а не только отдельных сословий, Курбский и впрямь на западный (конкретно - на польский) манер отстаивал права - исключительные права на власть только для аристократии, только для избранного круга лиц, именуемых «мудрыми советниками», и которым обязан подчиняться сам государь. Никакого долга, никакого служения общегосударственным задачам, полное и неоспоримое право «отъезда» (т.е. ухода) к другому правителю - лишь такая свобода, и опять-таки только для знати (ко никак - упаси бог! - не для холопов), устраивала вельможного князя. Действительно, либерал!...