Только никому не говори. Сборник - Инна Булгакова

— О лилиях.

— Ты уже успел что-нибудь узнать?

— Ничего интересного. То есть для нас, по-моему, ничего. Я после того разговора — в университете, помните? — в Историчку смотался. До закрытия проторчал — ничего такого не нашел.

— А что все-таки нашел?

— Сначала в «Брокгаузе и Ефроне» поискал, там только про цветы: луковичные, черт-те сколько видов… Ну вы же сказали на цветы акцент не делать. Пошарил в «Гранате» — там тоже про цветы и еще про деньги. Оказывается, при Людовике XIV была такая монета — «лилия». Это, видимо, намек на эмблему дома Франции, деталь геральдики, знаете: белые лилии по голубому полю. Стал я копать про этот герб — безнадежно. Известно только, что появился в XII веке, наверное, при Филиппе II Августе: проводил централизацию, Нормандию отвоевал. Вообще флёр де лис…

— Что?! — закричал я и вскочил с койки. — Как ты сказал?

— Флёр де лис, — Петя тоже поднялся, глядя на меня с недоумением. — Переводится «цветок лилия» — этот самый символ французской короны. Карл V в честь Троицы утвердил три лилии…

Я прямо-таки дрожал в предчувствии разгадки… неужели вот она, та самая деталь, которая рассеет хаос, просветлит полную тьму… Однако взял себя в руки, снова сел, усадил Петю рядом, спросил:

— Что ты узнал про тот символ?

— Почти ничего. Там одна старушка библиотекарша… надоело ей, наверное, кирпичи эти таскать… в общем, спрашивает, что я ищу в словарях. Я говорю: «Мне все про лилии надо знать». Она посоветовала «Жизнь растений», но в Историчке ее нет. Я говорю: «Мне не про цветы, а в символическом плане что означают лилии». Ну, произвело впечатление, тут она заинтересовалась (образованная старушка), стала вспоминать, что лилии еще в Древнем Египте были известны, вообще на Востоке использовались во всевозможных орнаментах, а потом вот на королевском гербе. И говорит: «Вам надо «Лярусс» почитать, там наверняка есть про лилии как символ».

А я-то, как назло, во французском — валенок… ну, английский, немецкий, теперь вот португальский… Ну, мы с ней нашли в «Ляруссе» эти самые флёр де лис, кое-что она мне перевела. Вот я и хотел спросить: переводить мне всю статью в «Ляруссе» или нет? Она огромная, шрифт убойный, без лупы не рассмотришь… Одним словом, провожусь я с ней… Нет, вы не подумайте, я готов, чтоб только кончилось все поскорее. Но главное — для нас ведь ничего интересного… Не про французскую же корону Павел Матвеевич три года твердит.

— Что тебе еще перевела библиотекарь?

— Да только то, что происхождение лилий на королевском гербе неизвестно: до сих пор спорят историки и археологи. Возникли в XII веке, вроде даже впервые в 1180 году. Есть работа какого-то Бомона «Исследование о происхождении лилий». Он считал, что название «флёр де лис» образовано от кельтского «ли» — король. Но это недостоверно, в общем, выдумка.

— И все?

— И все. Тут ее позвали, и она ушла. Я посидел-посидел, увидел там стишок в тексте, хотел перевести — ерунда какая-то получается. А под стишком, правда, одну фразу одолел, что-то вроде того: «Короли французские открыли герб: небесные три цветка лилии из золота, это девиз: лилии не трудятся, не прядут — связанный с притчей из Евангелия по Матфею».

— Что еще?

— В общем, все что успел до закрытия. Я, дурак, с королями, конечно, долго провозился, как-то увлекся: Меровинги, Каролинги, Капетинги — что вытворяли! Если б я сразу за «Лярусс» взялся… Да, вот еще, я перерисовал несколько орнаментов, — Петя вынул из кармана рубашки смятый листок, я с жадностью схватил: четыре геральдических цветка с тремя крошечными лепестками различных форм и пропорций.

— Они изображались на знаменах, на украшениях разных, на эфесах шпаг, — продолжал Петя, — эти самые французские лилии — флёр де лис. Я вот думаю, Иван Арсеньевич, не заняться ли мне историей?

— Какой еще историей?

— Может, средних веков? Знаете, я начал читать — не оторвешься, правда, вот для нас ничего интересного.

— Ошибаешься, — ответил я задумчиво. — Все это крайне интересно. И история средневековья крайне интересна. Попробуй займись.

— Значит, переводить статью?

— Пожалуй, не стоит. Пожалуй, мы и так обойдемся… Давай-ка помолчим десять минут, требуется подумать.

Я закрыл глаза, сосредоточился. Чудовищная идея — не может быть!.. Может, не может, а надо проверить…

— Так. Сейчас мы навестим Анюту… да и в погреб я давно собираюсь. Ты пойдешь со мной.

— Ага.

— Иди, я догоню.

Я подошел к койке Василия Васильевича, шепнул ему несколько слов — бухгалтер взглянул на меня с диким любопытством, но ответить не успел: я бросился за Петей.

Анюта, в своем ядовито-зеленом сарафане, слегка покачиваясь, полулежала с раскрытой книгой на коленях в гамаке, подвешенном за сучья старых корявых яблонь. Дмитрий Алексеевич сидел и курил в шезлонге рядом. Мы с Петей пристроились на лавочке возле стола; напротив продолговатая клумба без единого цветка действительно напоминала свежую могилу. Я вздрогнул, то самое ощущение, нет, воспоминание, что мучило меня с моего посещения погреба, вдруг вспыхнуло в душе ярко и пронзительно: я вспомнил.

Художник спросил:

— Есть новости, Иван Арсеньевич?

— Всего лишь одна, зато не просто новость, а прямо-таки драгоценность. — Меня не интересовал сейчас художник — я не спускал глаз с Анюты: она глядела исподлобья, хмуро и недоброжелательно. — Наш юный друг, — я кивнул на Петю, — занимался в эти дни французской историей. Интересные дела творились в этом королевстве при Филиппе II Августе.

— При ком? — недоверчиво переспросил Дмитрий Алексеевич, словно не веря ушам своим.

— XII век: мрачное средневековье, феодальная раздробленность, слабые еще правители по крохам собирали прекрасную Францию, — я выдержал паузу. — И представьте себе, именно тогда, восемьсот лет назад, случилось событие, имеющее связь с безумием Павла Матвеевича.

Среди моих слушателей произошло движение: у Вертера, как мы говорили в детстве, отвисла челюсть; Дмитрий Алексеевич всем телом подался вперед, выражая нетерпеливое ожидание; Анюта мгновенно выпрямилась, голубые глаза сверкнули тревогой.

— Иван Арсеньевич! — воскликнул художник. — Все это непонятно, конечно, но… Если вы догадались о тайне Павла, то, может быть, догадываетесь и кто убийца?

— Не догадываюсь, а знаю.

— Так кто же?

— Потерпите немного. В сущности, меня по-настоящему волнует только один момент, я должен его выяснить… Собственно, я пришел посидеть в погребе, с вашего позволения, — я вопросительно взглянул на Анюту, она кивнула нехотя. — Ну и просто поговорить, уточнить…

— Но послушайте! Неужели какой-то французский Филипп Август… чем он вообще знаменит-то? Все, что до «Трех мушкетеров», для меня в тумане… Нет, серьезно, в истории Франции вы нашли ключ к разгадке преступления?

— Да. Разумеется, помогли еще кое-какие обстоятельства. Например, история создания одного портрета…

— Моего? Вы знаете, где он?

— Он, по-видимому, увезен… далеко, за две тыщи километров… ну, что еще?

— А вот что еще, — Анюта тяжело глядела на меня. — Вот этот вот мальчик, который букеты кому-то дарил, а?

— Да, Петр, объяснись, наконец. Давай до конца выясним твои отношения с убитой.

— Да не было у нас никаких отношений! — заорал он в панике.

— Не было? — заговорила Анюта низким вздрагивающим голосом. — Букеты… билеты! Ты взял в ту среду у Маруси билеты? Признавайся!

— Какие еще билеты? — удивился художник.

— Да это уже неважно, Дмитрий Алексеевич, — начал я, но Анюта перебила:

— А для меня важно!

— Ладно, ладно… — сказал я рассеянно. — Помните, Дмитрий Алексеевич, сияющую, как вы выразились, весну Боттичелли? В то воскресенье Петя привез Марусе билеты по русскому языку, которые он выпросил у одного первокурсника, ну, по ним вроде бы на экзаменах спрашивают. Так вот, именно к среде она обещала их переписать, и Петя явился за ними. После этого билеты с дачи исчезли. Но сначала объяснимся с букетами. Ты дарил Наташе Ростовой нарциссы?

— Ну и что? Мне Елена Ивановна поручила, наша литераторша, от имени класса преподнести. Можете у нее спросить, если не верите!

— Возникнет надобность — спросим, — разговор все больше начинал занимать меня. — Не волнуйся так. Маруся тебя поцеловала. Почему ты мне об этом ничего не сказал?

— Не придал значения.

— Мальчик, не морочь мне голову!

Петя покраснел и отвел взгляд.

— Ну придал, придал. Слишком большое значение. Ну дурак! И не я один: все ребята решили, что она за мной бегает, когда ей вдруг вздумалось в университет со мной готовиться.

— Так она бегала или не бегала?

— Вы же знаете, — прошептал он.

— Знаю, не знаю… вы тут столько понакрутили… Расскажи для Анюты. Она этим очень интересуется. Правда, Анюта?