Большая перемена (сборник) - Георгий Садовников

— Я бы сказал: да, она несомненно симпатична.

— Я так и знала, — ужаснулась заказчица. — Всё зло от красивых женщин! Вы тоже держитесь от них подальше. Они коварны и заняты только собой.

— Но вы сами красивы. И даже очень.

— Не говорите ерунду, — отмахнулась Светлана Афанасьевна с досадой. — Ясно, она — девица из парикмахерской или какого-нибудь ансамбля.

Я напомнил:

— Это же только моё предположение. Я мог и ошибиться. И не забывайте про туман.

— Нестор Петрович, давайте ошибёмся вместе, — призвала меня Светлана Афанасьевна.

— А почему вас это так занимает? Это всё его личная жизнь.

Сначала она будто бы не знала что сказать, но затем как бы нашлась:

— Ганжа подвержен дурным влияниям. И учтите, Нестор Петрович, вы — учитель ещё молодой: личная жизнь ученика — это и личное дело его педагога, — закончила она строго и с высоко поднятой головой, — я бы даже сказал надменно, — направилась к полкам с классными журналами.

«У самой-то опыта несколько крошек, не наберётся на горсть», — подумал я с улыбкой. А если точно, она в школе всего лишь второй год, об этом мне сказали недавно. И я её вспомнил сразу. Она училась на филфаке, только на курс старше меня. Тогда она ходила с толстой золотистой косой, сейчас волосы распущены по плечам, как у знаменитой актрисы Марины Влади.

Не знаю, какими путями, вернее, кто на нас стукнул или, в лучшем случае, проговорился, но эта история дошла до учительской.

И после уроков меня и бедную Светлану Афанасьевну вытащили на ковёр, к директору школы. Там собралось всё наше руководство и кое-кто из учителей.

— Нестор Петрович, это что? Мазохизм? — жёстко спросила Екатерина Ивановна. — Вы сами копаете под свою репутацию, и, видимо, этот процесс вам доставляет удовольствие. Но радоваться тут, извините, нечему. К вашим оценкам теперь не будет доверия, оно уничтожено. И вам придётся свой авторитет возводить заново, по кирпичику, как разрушенный по неразумению дом. К тому же вы втянули в это пагубное мероприятие и учительницу литературы.

Моя соучастница слабо запротестовала: мол, она сама, по собственному порыву.

— Не спорьте, Светлана Афанасьевна, не оправдывайте Северова. Я не сомневаюсь: заводилой был он! — осадила её директриса. — Да, да, Нестор Петрович, теперь вам будет трудней, чем было до того, когда вы начинали.

— Наоборот, легко, — возразил я. — Теперь они знают, если я ошибся, свой просчёт обязательно исправлю, не думая об амбициях. А коль я этого не сделал, значит, оценка верна. Между людьми всё должно строиться на доверии. И вообще, в таких школах нужна новая педагогика. Мы сломаем старую.

— Кто — мы?

— Мы с вами! Мы с вами заключили союз, помните? — повернулся я к завучу. — Я тогда искал вас в клубах дыма.

— Помню. Но теперь я бросила курить. Искать меня не придётся.

Детектив пугающе затягивался и конца ему до сих пор не было видно: кто-то, упорный, не унимался и руками тёти Глаши подбрасывал свёртки, украшенные буквами НПС, а я по-прежнему, наскоро разметав дневные заботы, мчался в школу, стараясь успеть первым и забрать передачу до прихода коллег, и, озираясь на дверь, совал её на дно портфеля. Всё это походило на игру, только она велась в одно кольцо, моё, — самаритянка забрасывала мячи, а я лишь знай вытаскивал свёртки — оставишь, наткнётся кто-то другой, и начнутся вопросы. И этому матчу не видно конца, он будет тянуться до тех пор, пока не надоест моей незримой партнёрше. Я раз за разом подкатывал к тёте Глаше, старался и так и этак, пускался на хитрые уловки, но она твердила своё: «Добро нельзя запретить!»

Сегодня мне принесли блинчики с творогом.

— Петрович, к тебе гость!

— Баба Маня, надеюсь, вы явились во сне? Хотя я вас там не видел, — пробормотал я, на всякий случай не размыкая глаз. Подтвердит, повернусь на другой бок и буду спать дальше.

— Нестор Петрович, это явь! — услышал я второй и тоже знакомый голос.

Я продрал глаза, кое-как сфокусировал зрачки. Над моей кроватью склонился мой ученик Геннадий Ляпишев. С его лицом творилось что-то неладное, но что именно, понять вот так сразу, на тяжёлую, плохо соображающую голову, пока мне было не по силам.

— Явь, и очень неприятная, — повторил Ляпишев. — Ганжу замели менты.

— Не менты, а работники милиции, — поправил я, с трудом выполняя обязанности педагога.

— Но Гришке от этого не легче, — логично возразил ученик.

Я сел на кровати, опустил ноги на пол, потряс головой, пытаясь избавиться от свинцовой дроби или чего-то ещё такого тяжёлого, забившего мозги, — этой ночью лёг я поздно, читал до трёх часов.

— Ляпишев, думаете, вы меня удивили? Впрочем, рассказывайте, что он отмочил на этот раз, — сказал я, оставив бесплодные попытки очистить голову, обрести ясность мысли.

— Ничего особенного, ну ударил меня разок, но, Нестор Петрович, сделал он это абсолютно нечаянно. Как было-то? Мы вывалили из школы, и он захотел размяться, мышцы, говорит, затекли, начал боксировать, бух-бух. — Ляпишев показал, как Ганжа молотил кулаками окружавшее его пространство. — Он думал, перед ним пустой воздух, и хрясь, а в нём оказалось моё лицо. В воздухе то есть, сам не знаю, как оно попало туда, — пояснил Ляпишев. — В общем, Нестор Петрович, если кто виноват, так это я!

Теперь я и сам разобрался с его лицом. Вокруг левого глаза Геннадия наливался фиолетовым цветом здоровенный фингал. Теперь Геннадий был не просто Ляпишевым. Он был Ляпишевым очковым, как бывают очковыми змея и даже медведь.

— Виновны вы, а в милицию угодил Ганжа. — Я уже обрёл способность анализировать. — Получается неувязка. Вам не кажется, Геннадий?

— Только на первый взгляд. А почему? А потому как в это время мимо ехал патруль. Ну и сержанты решили, будто он меня метелит от души. Я, конечно, стал объяснять, так, мол, и так, но вы знаете Ганжу. Он начал чудить, то да сё. А вам, мол, известно, кто перед вами? Внебрачный ребёнок секретаря ООН! Они обиделись, считаешь, мы дураки, и загребли: оскорбление при исполнении и самозванство, мошенничество то есть. Теперь он в пятом отделении. Нестор Петрович, надо вытащить Гришку! Перед вами ведь нет преград. Вы как танк!

— Ну какой из меня танк, — пробормотал я самокритично. — Посмотрите на меня, Ляпишев.

Он посмотрел на мои мускулы и сказал:

— Пусть не тяжёлый, но лёгкий танк — это точно.

— Ладно. Вам небось пора в цех, Ступайте, трудитесь, я помозгую, пока буду приводить себя в норму… Ляпишев! — остановил я его на пороге. — Где вы узнали мой адрес? Коровянская ещё наверняка спит.

— Уже бодрствует! Я прежде забежал к ней домой. Чуть не увязалась со мной. Как же, ей интересно, будет что рассказать. Фары во! — Ляпишев выпучил глаза, изображая Вику. — Но я отшил, нам только её не хватало, — доложил Ляпишев и убежал на завод.

И всё-таки Геннадий что-то утаил, и, может, основное, — Ганжа зря не будет махать руками. И конечно, этот малый способен вывести из себя кого угодно, даже ледяной столб, а блюстителей порядка и подавно. И всё же он не преступник.

За утренним туалетом и скудным холостяцким завтраком я обдумывал, как вызволить Ганжу из кутузки. Потом взял с этажерки одну из своих любимых книг, сунул в портфель и отправился к Светлане Афанасьевне. Я знал, где живёт наша филологичка, однажды, в сильный ливень, я после уроков, поймав такси, развёз по домам её и географичку.

А жила она на тихой тенистой улице, в старом одноэтажном особняке, где ей принадлежала, как сейчас это выяснится, небольшая однокомнатная квартирка. Я вошёл во двор, проследовал вдоль кирпичной белёной стены, увитой чёрным одичавшим виноградом, и постучал в дверь над крылечком в три низких ступени.

Светлана Афанасьевна уже была на ногах, причёсана, одета и, главное, свежа, в отличие от меня, ещё смурного после ранней побудки. Она походила на петербургских барышень со знаменитых Бестужевских курсов своим изяществом и светлым одухотворённым лицом. Такими их я себе представлял по книгам и снимкам из дореволюционных журналов. Только эти барышни носили длинные платья до пят и не бегали по строительным лесам в защитной пластиковой каске, гоняясь за своими учениками.

«Не будь Лины, я бы непременно влюбился в Светлану, до того она мила и элегантна. Надеюсь, это произведёт впечатление и на милицейских чинов», — подумал я, любуясь Светланой Афанасьевной.

— Вы мне нужны, — сказал я с чувством.

— Нестор Петрович, что с вами? Вы не в себе? — забеспокоилась Светлана Афанасьевна.

— Вы угадали. — И я рассказал о беде, случившейся с Ганжой, а закончил так: — А вы поможете вытащить его из милиции!

— Ни за что! — воскликнула Светлана Афанасьевна. — Пусть его спасают другие. Те, кто рядом!

— Вы обиделись на ученика?! Ай-яй-яй, уж от вас-то я такого не ожидал, — искренне признался я и пошутил: — А может, это ревность?