Соль под кожей. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Я рассказываю все это Валерии, чувствуя себя мазохистом, который добровольно ковыряет болезненный гнойный нарыв на мошонке. Вся херня в том, что она первая, кому я вскрываю правду о своем детстве во всей его «красоте».

Мне никогда и ни с кем не хотелось разделить эту боль. Даже когда в прошлом наши с Алиной отношения были на самом пике и был уверен, что нашел любовь всей своей жизни, мне даже в голову не приходило рассказать ей настоящую правду о себе. Для Алины, как, впрочем, и для остальных, я был просто ребенком из многодетной семьи, которого однажды взяла на воспитание далекая сердобольная родственница, и только благодаря ей я стал человеком. «Родственница» скончалась как только я встал на ноги, а все контакты с семьей, само собой, потерялись по времени. До сегодняшнего дня я иногда и сам ловил семя на мысли, что верю в эту легенду. Я готов был поверить во что угодно, что было хоть на каплю приятнее детдомовского прошлого.

— Гарин принес меня в медпункт и стоял над медсестрой, пока она не осмотрела меня с ног до головы. — Я слегка кривлюсь, вспоминая, как она от страха болезненно сильно прошлась по моим синякам, проверяя, целы ли ребра. Даже странно, что у меня тогда сломанной оказалась только рука, да и то чуть выше локтя и без осложнений. Чувствовал я себя так паршиво, будто мое тело пропустили через жернова. — Потом послал ее за чистой одеждой для меня, а сам остался сторожить. В медпункт зашла заведующая, начала извиняться за мое поведение и намекнула, что дети годы и все ждут только его. А Гарин сказал, что…

— … «Я не люблю показуху ради показухи», — в унисон со мной говорит Валерия, и мы обмениваемся понимающими улыбками.

Да, он сказал именно так. И еще добавил, что его деньги все равно уже на счете заведения и ничего страшного не будет, если дети вместо утомительных танцев и чтения стихов просто хорошо проведут время. Заведующую это очень удивило. Она попыталась выдернуть его к себе в кабинет на «вкусный чай с конфетами», но Гарин снова отказался, хотя, когда она уже почти закрыла дверь, попросил принести чай и конфеты в медпункт. Их принести через минуту. Он предложил мне, но у меня так болела разбита в хлам челюсть и так распух язык, что любая мысль о посторонних предметах во рту моментально вызывала у меня отторжение. Гарин дождался, когда вернется медсестра, настоял на том, что меня нужно обследовать в нормальной больнице и меня сразу же туда отвезли. В красивую дорогую больницу, где я впервые узнал, какого на самом деле цвета должны быть белые стены. В палате Гарин навестил меня еще раз и именно тогда сказал слова, которые, как я теперь знаю, определили мое будущее.

— «Ты никогда не научишься давать сдачи, пока не попробуешь дать сдачи», — произношу вслух, и как будто даже в точности воспроизвожу его интонацию. — Он так сказал.

Валерия смотрит на меня во все глаза и на мгновение как будто собирается броситься на шею или сделать что-то типа того, но потом снова обессиленно прячет лицо в ладонях и за нашим столом надолго воцаряется тишина. Это еще не конец истории, потому что после того, как ушел Гарин, появился его охранник с новой чистой одеждой, сумкой с вещами на первое время, ноутбуком, оплаченной на полгода вперед сим-картой, простым, но новым кнопочным мобильным телефоном и приличной суммой денег, которую я нашел во внутреннем кармане без каких-либо указаний о том, как всем этим распорядиться. Мне было восемь, я был круглым сиротой-подкидышем, без шансов разыскать своих биологических родителей, хотя такая мысль не приходила мне в голову даже в минуты полного отчаяния. Во всем огромном мире у меня был только я и четкое осознание того, что следующая порция таких побоев может стать для меня фатальной.

Но я так и не решаюсь сказать Валерии о том, что деньги ее отца повлияли на мое будущее гораздо больше, чем его слова. Потому что смысл слов я понял гораздо позже, когда был сыт и здоров.

— Папа был хорошим человеком, — странным отстраненным голосом говорит она, как будто вышла из генерирующая эмоции часть ее организма. — Он всегда помогал… насколько мог.

Мне нечего на это ответить, потому что то был первый и единственный раз, когда я столкнулся с Гариным. С тех пор мы никак не пересекались и, хоть я всегда помнил, кто именно выписал мне пинок в сытую жизнь, у меня даже мысли не возникало поинтересоваться жизнью своего благодетеля. Но когда судьба столкнула меня с Валерией, и я узнал, чья она дочь, все встало на свои места. Может быть, Гарин спас того трусливого мальчишку только для того, чтобы он встал на ноги, окреп и заматерел, и много-много лет спустя, точно так же протянул руку помощи его же собственной дочери.

— Мы можем уехать отсюда куда-нибудь, — делаю жест рукой, как бы предлагая на выбор любую точку мира на карте. — Возможно, есть место, где ты хотела бы вспомнить о нем.

Валерия уже не стесняется слез, дрожащими пальцами снова и снова вытирает мокрые дорожки на щеках и подбородке. Но моя идея заставляет ее задуматься. Да я и сам слегка гружусь этим внезапным приступом сочувствия — я так старательно культивировал в себе безразличие к эмоциям окружающих, что в какой-то момент перестал их чувствовать даже когда это было необходимо. С Алиной мне это очень мешало, хотя изредка, особенно когда она начинала творить неадекватную херню, ей неплохо удавалось раскачать меня на злость. То, что я чувствую сейчас по отношению к Валерии точно не жалость и не имеет ничего общего с желанием покормить бездомного котенка. Я как будто… вижу в ней восьмилетнего себя. Или мне просто хочется продолжать играть в Бога и превращать грубый кусок гранита в нечто прекрасно-холодное?

— Может быть, в парк? — Валерия еще плохо ориентируется в здешних достопримечательностях, поэтому находит сохраненных фото хорошо знакомый мне пейзаж с видом на площадь с фонтанами. — Папа любил воду. Иногда брал меня прямо посреди ночи, и мы шли к морю. Но здесь… нет моря…

— Поехали.

Она встает, но ее сильно штормит от усталости и эмоций, и я, неожиданно для самого себя, беру ее за руку. Валерия вздрагивает, когда наши пальцы соприкасаются и на какое-то мгновение этот первый телесный контакт превращается в сцену из немого кино — мы смотрим друг на друга с таким количеством вопросов и эмоций в голове, что это проще оставить как есть, чем пытаться проговорить. После короткой заминки, как будто ей нужно было убедиться, что я не одерну руку, неуверенно сжимает пальцы вокруг моей ладони. Послушно идет за мной к выходу, дает усадить себя на переднее пассажирское сиденье, дает пристегнуть ремень безопасности. Какого хрена я творю? Половину дороги, которую мы проводим в абсолютной тишине, я пытаюсь вспомнить, когда меня в последний раз так накрывало телячьими нежностями и ни хрена не могу вспомнить. Алина всегда жаловалась, что я бесчувственная тварь и мне приходилось сублимировать для нее заботу, но каждый раз это давалось с трудом — приходилось постоянно быть «на стреме», чтобы не пропустить момент приобнять ее, чмокнуть в нос, отпустить подходящую романтическую фразочку.

Но я абсолютно уверен, что никогда и никогда не любил так, как Алину. И после нашего разрыва смирился, что мой мир без нее окончательно заледенеет. Но Валерия…

Я украдкой поглядываю на нее, пока она безмятежно дремлет, свесив голову на плечо. Она действительно заметно сбросила — на щеках появились острые тени, обозначились скулы и настоящая форма подбородка, но я по-прежнему не считаю ее хоть сколько-нибудь привлекательной. Ничего во мне не хочет попробовать на вкус ее губы, ее близость не заставляет член напрягаться от предвкушения. Но сегодня она стала той темной лошадкой, которая, неожиданно даже для меня, обскакала Алину.

Меня так погружают эти мысли, что когда приезжаем на место, я долго не решаюсь разбудить Валерию. Просто как придурок разглядываю ее расслабленное во сне лицо и как иногда подрагивают ресницы, прислушиваюсь к ровному спокойному дыханию. Понятия не имею, сколько еще это могло бы продолжаться, но из авто, которое паркуется рядом, вываливается шумная компания и Валерия тут же вскидывается, разбуженная женским смехом. Она рассеянно отрет глаза, осматривается и начинает бормотать извинения за то, что уснула.