Гроза над Русью - Станислав Пономарев

— Погодь, мил человек, аль тебе живота не жаль?

Он приподнял ковер из сухих листьев: под ним прямо посредине тропы зияла глубокая яма. Мина вздрогнул и натянул поводья. Шестеро дюжих лесовиков, кряхтя, выволокли из чащобы деревян ный шит и уложили его на тропу.

— Ходь по одному! — скомандовал Калина.

Когда прошел первый десяток охраны, двое лесных сторожей взяли коня Малуши под уздцы и торжественно провели к самому терему. Обоз последовал за ними. Последние дружинники Мины прошли через ловушку, и лесовики тотчас убрали настил, вновь замаскировав яму.

Часть сторожей спряталась в кустах, оставшись в дозоре, а остальные во главе с Калиной пошли за обозом.

Вскоре Каширин погост обрел жилой вид — курились избы, мыча ли коровы, перекликались люди, матери награждали расшалившихся детей шлепками — все было так же, как недавно в селище Будятине...

В гриднице, за широким столом, сидели княжеские дружинники и несколько лесовиков из сторожи Каширина погоста. В беседе за чашей хмельного меда Малуша сказала:

— Пристало ли тебе, гридень Мина, сидеть тут, на погосте, с ребятишками да бабами, когда ворог землю нашу топчет?

— Да яз же приказ сполняю, — возразил сотский. — Плохо сполню — Святослав-князь с меня голову сымет... А так — нам, витязям, поглядеть, крепко ли печенег аль козарин на коне сидит, самое што ни на есть время.

— И яз о том же. Так вот: ворогу нас не доискаться. В лесу степняк не воин. Заплутается да в хлебах потопнет. У меня самой три десятка добрых воев сыщется, чать, сам видел. А посему, сотский Мина, именем княжича Володимира Святославича повелеваю тебе идти за воеводой своим в Змеево! А мы тут промыслим меж собой. Калина вон тропы все перенял, не взять нас тут.

— Повелеваю! — раздался вдруг тоненький голосок четырехлетнего Владимира. Смутившись от устремленных на него взглядов, мальчик закусил губу и уткнулся в грудь матери.

Хоть и разумными были доводы Малуши, сотский мог бы и не послушать ее. Но был он, как все русичи, суеверен. Слово, прозвучавшее из уст несмышленого ребенка, могло быть только словом самого Перуна! Да, именно в уста княжича мог вложить свой приказ бог-воин и Громовержец. Мина встал, поклонился княжичу, сказал почтительно: — Сполню волю твою, князь Володимир Святославич.

— Выйдя из-за стола он крикнул своим гридям: — Полно, други, почивать, время в поле полевать! На конь!

Богатыри поднимались один за другим, низко кланялись княжичу и Малуше за привет, угощение да ласку и выходили во двор. Зазвенела сбруя, раздался храп коней и топот копыт.

— Гей, соколики! Ногу в стремя! — гремел веселый голос Мины.

— Р-рысью, вперед!

Малуша с княжичем на руках вышла проводить отряд. Комонни-ки уже минули крайние избы. Она подняла руку, прощаясь. Княжич сделал то же. И двадцать глоток грянули разом:

— Слава княжичу Володимиру! Слава! Пер-рун!

Глава четвертая

Брат и сестра

Отец Добрыни и Малуши, Малк, был смердом-охотником. Каждую зиму уходил он в леса: валил медведей, стрелял белок, промышлял горностаев и соболей. Раз в две недели появлялся Малк в Любече, где жила его семья: жена Сфандра и двое детей.

Весной, когда заканчивался пушной промысел, охотник по талому снегу возвращался домой, выменивал или продавал шкуры медведей, лосей, оленей и отдельно — меха соболей, белок, горностаев, лис.

В это время по Днепру проходили караваны купеческих стругов. Собирали купцы по городам и селищам то, что осталось от княжеского полюдья: мягкую рухлядь, воск, мед, кожи, пеньку, лен, рожь и пшеницу. Благодатная русская земля всех одаривала, всем хватало Добра. Мен шел споро. Руссы охотно отдавали свои товары в обмен на топоры, заступы, железные сошники, наконечники рогатин, косы и другую необходимую в хозяйстве кузнь. Железо ценилось очень высоко. За сошник надо было отдать не менее десяти мер пшеницы. Не каждому это было по плечу, и, чтобы приобрести нужную вещь, староста иного селища собирал плату со всего рода. Но к тому времени внутри родов выделялись уже такие хозяева, которые в состоянии были сделать и более серьезные покупки. На их земле работали смерды-закупы и рядовичи.

Раньше род свободных хлеборобов не мог долго засиживаться на одном месте — выжженный под посев участок леса истощался в два-три года. И тогда все селище снималось и перекочевывало на другое место. Февраль, или как его называли на Руси, сечень, был неизменно связан с повсеместным тюканьем топоров. Ухали поваленные деревья, крякали мужики, миром выкорчевывая пни. Весь март — месяц сухий — лежали колоды и сучья на полянах в ожидании апреля, когда лесные вырубы окутывались дымом — выкорчеванный лес сжигался. Зерно сеяли прямо в золу, бороновали и терпеливо ждали урожая, молясь и уповая на богов. Тучные земли Среднего Приднепровья даже при таком земледелии наливали колос полновесным зерном.

В таком случае строить долговечные жилища было бессмысленно — через два-три года их все равно приходилось бросать. Но там, где утверждалось пашенное земледелие, смерды оседали навсегда. В постоянных селищах расцветали сады и строились добротные избы-куренки, иногда в два этажа, и подсобные строения из сосновых или дубовых лесин. Постройки ограждались высоким тыном.

Зимой, до самого начала весенней пахоты, у смерда оставалось много свободного времени, и это вынужденное безделье заставляло его брать в руки остро отточенный топор, пилу или стамеску: так появлялись резные узоры на ставнях, ажурные крыльца и коньки крыш. А там и ткацкий станок для хозяйки становился более совершенным и ладным, а полотно, стекавшее с него — гладким и ровным. Так рождались и постепенно развивались ремесла и прикладное искусство...

Малк-любечанин был свободным смердом-охотником. Но приходилось ему нелегко: придет князь на полюдье — отдай самое лучшее; пойдешь в лес — берлогу приглядел, ан нет — стоит на дубу знамено, не трогай — сие ловище княжье. Меряет охотник буреломные версты, забирается в непроходимые дебри, куда ворон костей не заносил. А на следующий год тиун там уже новое знамено ладит.

По весне, чтобы сводить концы с концами, стал Малк наниматься в караванную сторожу. Богатые гости охотно брали в заморье ладного молодца, коему лук, секира и рогатина — дело привычное. Не раз и не два показывал Малк-любечанин удаль свою, заслоняя чужое богатство. А при расчете купец юлит, жмется. И только увидев, как темнеет взгляд его недавнего защитника, как тянется натруженная рука к рукояти секиры, вздохнет горестно и развяжет мошну...

Как-то шел купеческий караван всего из полусотни ладей торговым путем «из варяг в греки». Печенеги напали на него, когда руссы волоком перетаскивали суда в обход самого грозного на Днепре порога — Ненасытницкого. Часть ночи и день до вечера рубилась со степняками сторожа караванная, используя короткие передышки для того, чтобы протолкнуть ладьи к спасительной воде.