Фактор Николь - Стяжкина Елена

И пишешь ты не Алексу! Извини. Но соединить тебя с ним – это не по-моему. Это невозможно. У вас все кончено, даже если ты так не считаешь.

Смирись. И я смирюсь. Но если наша Кузя бросит моего Го, то… В общем, опухоль я для себя не исключаю.

Алекс тоже пишет. И тоже – не тебе. Я нашла ему женщину. Но он, как и ты, все не может поверить, что эта женщина – не я.

Если бы все люди любили тех, кто любит их, ничего бы не было, Оля. Ни литературы, ни сигарет, ни детей, ни войн.

Ой, о сигаретах же! Мой афроамериканец пообещал своей маме (в пятый, в последний раз), что бросит курить. Теперь я делаю ему искусственное дыхание. Догадалась? Оля, не думай о поцелуях, до поцелуев нам еще надо сдать кучу анализов. Я курю и выдыхаю дым ему в лицо. А он – нюхает. Смотрится этот процесс ужасно, поэтому мы прячемся в кладовке и не включаем свет.

Теперь можешь начинать мысленно благодарить меня. Во-первых, я отобрала у тебя Алекса, хотя, как выяснилось, мне самой он был не нужен. Но именно этот отбор подарил тебе «вечную любовь» (здесь я громко пою голосом Азнавура). Во-вторых, я избавила нашу Кузю от комплексов и отдала ей самое дорогое. (Вот эта размазня на три абзаца – это мои слезы. Ты помнишь, что я просила тебя сохранить их для клонирования?) В-третьих, я пристроила тебя к мечте. Я нашла тебе человека, который не будет претендовать на твою квартиру, руку, сердце, время, деньги и твой, так и быть, талант. Ты можешь переписываться с ним сколько угодно. И вам обоим за это ничего не будет. Никаких движений. Ни с той, ни с другой стороны. Это как изнасилование по обоюдному согласию, но в письменном виде. У тебя еще будут sensual orgasms.[25] Вот увидишь! Ну? Ты благодаришь меня?

Если нет, то в-четвертых, мы обе теперь можем быть спокойны за Алекса. Она – немножко курица, эта его новая женщина. Но и немножко цыпленок. Всё как он любит.

Хотя… Он-то любит меня.

Извини.

Зато она, эта чудная наседка, любит Гошу. Потому что Гоша – ее сын. Она думает, что пишет сыну. А Алекс думает, что пишет мне. А я смеюсь. У меня же все пароли, явки и адреса. Я смеюсь, Оля. И только ты можешь меня понять.

А я – тебя. И с этим ничего нельзя сделать. Хотя раньше я всегда думала, что – можно. А сейчас я думаю: если нельзя с этим, то отчего бы не попробовать с другим?

Я недавно прошла тест на тему: «Какое ты растение?» Так я – каннабис. Она же конопля, она же марихуана.

А ты, Оля, луковка. Чиполлино. Я честно ответила за тебя на вопросы. Причем и так, и этак. В общем, как ни крути, одни сплошные слезы.

Зато у меня к тебе просьба. И можешь считать ее последней.

Поскольку ты всегда пишешь обо мне (потому что тебе просто больше не о чем писать), то, будь другом, не вставляй своих дурацких реплик после моего письма.

Понимаю, что это трудно. Понимаю, что ты как бешеная лошадь будешь собирать информацию, рвать отношения (кстати, если будешь рвать со всеми, то побрей Грише вторую ногу), отзывать Кузю и призывать ее к порядку, требовать какой-то правды, искать смысл, собирать мои анализы и делать из них бусы, если тебе достанутся, конечно, мои камни из почек. Ты будешь ныть, совеститься и злиться одновременно. Тебя будет сильно етить, колотить, подпрыгивать. И слов соберется туча.

Но я прошу тебя, Оля.

Я хочу, чтобы симпатии зрителей оказались на стороне Джулии Ламберт. На моей стороне.

А в августе, когда Георгий уедет, я еще буду. Да.

Это, кстати, пароль моего ящика. Русскими буквами по английской раскладке. Без пробелов.

И знаешь, Оля, когда ты пользуешься моим паролем, ты похожа на человека. Я имею в виду – на живого».

Рассказы

ВЕРА

Вера Ивановна сердилась: не нашли могилу. Простое кладбище, ровненькое, без изысков, как под линеечку. Вел бы себя по-другому, Вера Ивановна бы расстаралась. Тридцать лет назад она была еще в таких силах, что ого-го. Сейчас эта ее сила многим непонятна. Доцент кафедры истории КПСС. Что за должность?

Вел бы себя по-другому, Вера Ивановна выбила бы место на старом, уже тогда закрытом Мушкетовском. Там, на Мушкетовском, хорошо, престижно и среди нужных людей. Приличные соседи – и в жизни большое дело. Есть с кем словом перемолвиться, новости мировые обсудить. «Скорую» вызвать, если что…

Самой Вере Ивановне с соседями тоже не повезло. Сначала не сложилось статусно: где Вера Ивановна, а где они, соседи? А потом сделалось и вовсе не до них. Хорошую квартиру у министерства угля она отдала младшей дочери. Себе купила однокомнатную – подальше, но тоже в центре, а не у черта на куличках. Много ли одинокой женщине на пенсии надо? Потом оказалось, что много. Но младшая дочь Викуся честно приезжала по первому зову. И старшая помогала – из самих Соединенных Штатов! Там, в Соединенных Штатах, вообще высокий уровень жизни. Социальные гарантии… Обеспеченная старость. Когда Вера Ивановна навещала старшую, Анжелочку, случилась одна неприятность. А ведь всем известно, что неприятности сразу выдают уровень жизни и социальной защиты. Неприятности в этом смысле – полноценная лакмусовая бумажка. Веру Ивановну прямо за лицо укусила злая, плохо воспитанная собака. Рана была от глаза и до самого рта. Даже не рана, а просто висел кусок мяса. Хорошо, что хоть не замуж выходить. И не к студентам. Только об этом и думала Вера Ивановна, когда ее прямо на вертолете везли в центральную больницу города Атланты.

Еще думала, конечно, о Семене. Если бы Семен вел себя по-другому, если бы не Светка, если бы ушел из милиции, как ему предлагали – юрисконсультом на завод, разве посмела бы тогда укусить ее эта подлая американская собака? Семен бы не позволил. Ни Америки бы никакой не позволил, ни хулиганства на улицах без намордников. Такой он был человек, Семен. Блондин, глаза голубые, высокий… Красавец. Но генофонд у него оказался слабый. И Анжелочка, и Викуся получились чернявыми, мелкими в кости, в глазах… Да и в жизни – тоже мелкими. Без размаха.

Из вертолета Веру Ивановну сразу отправили в операционную. И всё приклеили на место! Ни одного шва! Стало лучше, чем было. А адвокат собаки предложил решить проблему полюбовно. Вера Ивановна хотела было сказать, что она полюбовно даже за генерала Игоря Ильича не вышла, чтобы детей не травмировать. И что стыдно ей, доценту кафедры истории КПСС, даже слушать такие провокации. Стыдно, но приятно.

Адвокат был пожилой, пожалуй помоложе, чем Вера Ивановна. Седой, глаза – голубые. Но баптист. Сам так и сказал: «Мы, баптисты, очень аккуратные и честные в делах. На нас можно положиться». Анжелочка все так прямо и перевела. Вера Ивановна хмыкнула и гордо отвернулась.

А выяснилось, что «полюбовно» у них в Америке означало «за деньги». Прямо как по учебнику. Прямо хоть бери студентов и семинар проводи на тему «Закон как продажная девка империализма». Адвокат предложил двадцать тысяч. Анжелочка сказала, что пятьдесят будет гораздо лучше и всем удобнее. Сошлись на тридцати пяти.

Тридцать Вера Ивановна отдала Анжелочке, а пять взяла себе. Огромные ведь деньги, если с умом.

А ум у Веры Ивановны был…

– Надо взять план кладбища и не рыскать здесь среди могил, – строго сказала Вера Ивановна и села на скамеечку возле ограды. Не внутри, конечно. Скамеечка была поставлена для чужих, для посторонних – снаружи. Это было очень удобно.

– Мама, какой план? Какой у этого кладбища может быть план? – заныла Викуся. – Ты забыла, в какой стране живешь.

Вера Ивановна не забыла. Она всегда знала, в какой стране живет. Она могла найти страну на карте, знала ее по имени и различала в английской транскрипции. Вера Ивановна познакомилась со страной в солидном предпенсионном возрасте. Страна из факта географии стала фактом биографии. Но в случае крайней необходимости Вера Ивановна всегда взывала к родине, которая осталась за пределами новых границ времени и пространства. И часто разговаривала с ней. Несколько раз даже сильно спорила. Родина всегда оказывалась права. Но Вера Ивановна умела принимать решения наперекор всем, родине в том числе.