Наполеон и Гитлер - Десмонд Сьюард

А Шрамм приходит к следующему выводу: «Когда Гитлера пытаются понять, дать ему всестороннюю оценку, конечный результат этих попыток всегда расходится с действительностью. Его общение с детьми и собаками, наслаждение, которое он получал, соприкасаясь с цветами или различными аспектами культуры, умение ценить красивых женщин, его отношение к музыке — все это было подлинным. Но такой же подлинной была и жестокость, не имевшая никаких моральных «табу», безжалостная, «ледяная» жестокость, с которой Гитлер уничтожал не только настоящих, но и потенциальных противников».

Многие исследователи отмечали присущий Гитлеру характер двуликого Януса: с одной стороны — очаровательный и добрый, а с другой — дьявольски жестокий и злой.[18] За маской веселого, внимательного и отзывчивого друга и товарища скрывался ум, всегда готовый убивать, причем убивать не только близкого соратника — как Рема, например, но миллионы людей, ум, гордящийся этой готовностью к убийству. Шрамм отмечает, что, увидев истинное лицо фюрера, даже самый верный его сторонник из ближайшего окружения обратился бы в камень, аналогично случаю с Медузой из древнегреческой мифологии. Тревор-Ропер, имея в виду Германа Раушнинга, нациста из Данцига, который разглядел подлинную суть Гитлера раньше других, говорит: «За хрустом уминаемых пирожных и звяканьем чайных чашек он расслышал если не вопли истязаемых в концентрационных лагерях, то по меньшей мере леденящую кровь песнь всеобщего уничтожения, звучащую над Европой, обращенной в пустыню».

Как и Наполеон, фюрер отличался крайней нервозностью. Раушнинг упоминает о «конвульсивных рыданиях во время эмоциональных кризисов», утверждая, что Гитлер плакал, когда умирала какая-нибудь, из его любимых канареек. (Накануне одного очень тяжелого политического собрания Геринг сказал: «Мы всегда можем послать Адольфа, чтобы он пустил слезу и разжалобил слушателей».) Он страдал от ужасной бессонницы и кошмаров, словно тиран из сказок. Изломанная нервная система и была той почвой, на которой у Гитлера возникали неконтролируемые приступы гнева, граничащие с безумием — он мог орать без остановки несколько часов подряд, выкрикивая оскорбления, топая ногами, колотя кулаками по столу или по стенам, лицо его при этом искажалось и багровело. Сэр Эрик Фипс, британский посол, сообщил в 1935 году, как Константин фон Нейрат в доверительной беседе признался ему, что «господин Гитлер разносил его в пух и прах 5 часов без перерыва». Окружающих поражала его способность внезапно преображаться, становясь после припадка ярости спокойным и рассудительным.

Раушнинг замечает: «Судя по жуткому психическому расстройству и характеру его истерии, он пришел к нам прямо со страниц романов Достоевского».[19]

Тем не менее нельзя не признать исключительным его дар внушения, при помощи которого ему удавалось наэлектризовывать огромные массы людей. Казалось, что в его отношениях с толпой есть что-то от оргазма, когда подстегиваемые его исступленными выкриками люди взвинчивали себя до бешеного экстаза. Йозеф Геббельс пишет о нем, как влюбленная женщина.

Как уже говорилось, мы располагаем очень скудной информацией о сексуальной жизни фюрера, но о его взглядах на женщин известно довольно многое. Воззрения Гитлера по этому вопросу куда более сложны, чем этого можно было бы ожидать даже несмотря на его известное изречение «Мужчина должен обладать способностью оставить свой след в душе любой женщины». Как и Наполеон, фюрер относился к представительницам прекрасного пола как к существам низшего порядка, чьим уделом было вынашивать детей, быть хорошими матерями и проявлять заботу о муже. («Дети, церковь, кухня» - один из принципов нацистов). В его представлении, «нет худшего бедствия, чем женщина, увлекшаяся какой-нибудь идеей». Еще сентенция: «Женщины, у которых нет детей, в конце концов сходят с ума». Но, с другой стороны, его личные отношения с ними базировались не только на желании физического наслаждения. «Что мне нравится больше всего, так это пообедать в компании хорошенькой женщины», — говорил он Борману. Не подлежит сомнению тот факт, что он восхищался женской красотой и получал огромное эстетическое наслаждение от общения с женщинами. Он обращал на себя внимание неизменной галантность и обворожительностью по отношению к дамам, включая сотрудниц его аппарата, и в этом отношении отличался от Наполеона, позволявшего себе не только грубость, но и хамство. Когда он снисходительно объяснил, что «центром вселенной для женщины является мужчина», то добавил: «Больше она ничего не видит, потому и способна любить так глубоко». Мысль о партнерских отношениях между полами была для него приемлема. «Браки, берущие свое начало от плотских ощущений, обычно неустойчивы... Расставания особенно мучительны, когда между мужем и женой существовало подлинное товарищество... Встреча двух существ, которые дополняют одно другое и созданы друг для друга, находится, в моем понимании, на грани чуда». В тоже время его интерпретация женского поведения носила весьма циничный характер. «В удовольствии, которое получает женщина, наряжаясь в какое-нибудь сверхэлегантное платье, всегда присутствует элемент деструктивности, что-то предательское — например, стремление возбудить зависть другой женщины, продемонстрирован какую-то вещь, которой нет у последней. Женщины обладают талантом, который не известен нам, мужчинам. Они способны целовать подругу и в то же время вонзать ей в сердце хорошо наточенный кинжал». При этом женский инстинкт собственности он оправдывал, исходя из собственных бесчеловечных критериев: «Самая нежная женщина превращается в дикого зверя, когда другая женщина пытается отобрать у нее мужчину... Должно ли рассматривать эту врожденную свирепость как недостаток? Не является ли это качество скорее добродетелью?»

Его отношения с несчастной Евой Браун были почти банальными, если иметь и виду их семейный характер. Единственный диссонанс был связан с его нежеланием оформить эти отношения традиционным способом. Она удовлетворяла его буквально во всем. Однажды в ее присутствии он сказал Альберту Шпееру: «Высокоинтеллектуальный мужчина должен брать себе в жены примитивную и глупую женщину». Однако он и в самом деле увлекся этой бесцветной маленькой блондинкой, ассистенткой фотографа; ее отец работал на предприятии, производившем детское питание. Конечно, он не любил ее так, как Гели Раубаль; некоторые наблюдатели полагали, что она была невероятно похожа на его бедную, робкую матушку.

Будучи на двадцать лет моложе его, увлекаясь танцами и лыжным спортом, не разделяя никаких интересов с фюрером, Ева, тем не менее, испытывала к нему чувство глубокой привязанности и два раза даже пыталась совершить самоубийство, когда он охладел к ней (в обоих случаях фюрер выражал сильнейшее раздражение). Хотя у них не было детей, их физиологические отношения вроде бы протекали нормально. Однако создавалось впечатление, что для Гитлера она была скорее чем-то вроде любимой игрушки, нежели товарищем или спутницей жизни. Шпеер жалел Еву Браун. Гитлер избегал появляться с ней на глазах широкой общественности, представив ее лишь узкому кругу друзей. Скорее всего ему казалось, что, символизируя собой Германию, он должен находиться в