Всадники - Жозеф Кессель

— Для меня они всего лишь животные! — громко воскликнул Турсен.

— Неужели? — не поверил Гуарди Гуеджи. — Тогда могу сказать лишь одно, ты очень сильный человек, о Турсен… Но бывают дни, когда и самый сильный и самый слабый нуждаются в опеке и помощи. Человек должен как получать помощь, так и давать ее другим. Быть опекаемым и дарующим опеку.

— Только не я! — воскликнул Турсен, сжав кулаки.

— Ты так в этом уверен? — спросил Гуарди Гуеджи.

Его голос был тих, почти не слышен, но Турсен внезапно испугался и подумал:

«О, Аллах, дай мне силы сдержаться и не ударить его!» И по этому страху он понял, какую неоценимую услугу оказал ему Гуарди Гуеджи в тот вечер, когда они вместе наблюдали на небесах за опускающимся солнцем и восходящей луной.

Без сна лежали они оба на полу юрты. Время от времени один из них беспокойно поворачивался с боку на бок.

— Но ты сам, Предшественник мира, если тебе нужна помощь, кто может тебе ее дать? — спросил Турсен.

— Дамбура, — ответил Гуарди Гуеджи.

Турсен отвел взгляд в сторону и спросил снова:

— Скажи мне ты, который все угадывает, как ты думаешь, Урос выиграл шахское бузкаши?

И Гуарди Гуеджи ответил на это вопросом:

— А ты, правда, этого хочешь, Турсен?

Плетка

Турсен выехал вместе с Гуарди Гуеджи из кишлака, и они почти доскакали до имения Осман бея, когда увидели несущегося им на встречу всадника.

Турсен узнал в нем одного из своих конюхов.

— Мир тебе, Господин управитель конюшен, — произнес этот человек. — Я как раз скакал к тебе.

Гуарди Гуеджи почувствовал, как напряглась спина Турсена.

— Значит посланники уже прибыли? — спросил Турсен.

Конюх потрепал гриву своего коня и быстро ответил:

— Мы знаем еще не все подробности.

— Ну, говори же! — приказал Турсен. — Что с Уросом?

— Аллах не дал ему победы, — сказал саис и опустил глаза. — Но…

— Молчи! Где посланник?

— Он спит в конюшнях.

— Тогда иди и разбуди его. Я хочу узнать все именно от него.

Всадник исчез в клубах пыли, и у Турсена вырвалось проклятие:

— Позор тебе! — закричал он в ярости. — Ты, ни к чему негодный, слабак! Проиграть в первом шахском бузкаши, в котором легко победил бы и твой отец, и твой дед, и твой прадед!

Гуарди Гуеджи положил ему руку на плечо:

— Ты очень огорчился?

— Честь нашего рода он растоптал ногами! — ответил Турсен.

— Но ты сам, ты расстроился? — снова спросил Гуарди Гуеджи.

— Об этом я подумаю потом! — огрызнулся Турсен.

Он резко наклонился вперед, чтобы сбросить с плеча руку Гуарди Гуеджи.

Он больше не мог выносить его голоса и его прикосновений. За эту неделю Гуарди Гуеджи превратил его в какого-то боязливого, неуверенного, сомневающегося человека. Довольно! Сейчас он снова стал самим собой и твердо знал что правильно, а что нет, что достойно мужчины и что недостойно.

Турсен придержал лошадь возле своего дома и обратился к Гуарди Гуеджи:

— Когда я покончу с делами, то прошу тебя оказать мне честь и быть гостем моего дома.

— Благодарю, — ответил Гуарди Гуеджи.

Рахим ожидал своего господина у порога. На правой щеке мальчика был длинный, кровоточащий след от плетки. Турсен посмотрел на него недовольно.

— Помоги моему гостю спуститься с лошади, — крикнул он баче. — И позаботься о нем, как обо мне самом.

Гуарди Гуеджи спустился и тихо сказал:

— Да пребудет с тобою мир, чавандоз.

— И с тобой, Предшественник мира, — сказал Турсен. — Мы скоро увидимся.

— Если это будет угодно судьбе, — прошептал Гуарди Гуеджи.

Посланника из Даулад Абаза Турсен нашел в первом загоне. Это был невысокий, худой человек в потрепанном чапане. Но сейчас, окруженный конюхами и слугами, работающими в конюшне, он скупо ронял слова, придавая им особенный пафос.

Турсен подошел к нему, грубо схватил за рукав и резко сказал:

— Ты должен докладывать мне! И быстро!

— Я не виноват, — начал извиняться невысокий человек, — что приехал так поздно. Телеграмма шла два дня до Майманы, и еще один день до Даулад Абаза.

— Ладно. Что написано там про Уроса? — спросил Турсен.

— Урос, сын Турсена, — начал декламировать посланник, — сломал себе ногу. Сейчас он лежит в клинике Кабула, самой лучшей клинике страны, где ему оказывают самую лучшую медицинскую помощь.

Сочувственный шепот прошел по рядам слушателей. На лице Турсена не дрогнул ни один мускул. Так предписывал ему обычай и воспитание.

Но он все же подумал: «Ага, значит наши чарпаи и лекари уже недостаточно хороши для моего сына».

Он приказал другим замолчать и вновь повернулся к посланнику.

— А конь, на котором скакал Урос? Что с ним?

Невысокий человек выпрямился и воскликнул:

— Джехол, дьявольский жеребец, — победил! Солех, да защитит его Пророк, выиграл на нем шахское бузкаши.

Толпа закричала:

— Да здравствует Солех! Да здравствует Осман бей, у которого есть такие чавандозы!

— Да здравствует, — повторил Турсен, высоко подняв голову.

Ярость от такого унижения, начала жечь его словно огонь. Для того ли он отдал сыну лучшего, благороднейшего из всех коней, которых только видела степь, чтобы на нем прискакал к победе другой всадник? Через несколько дней тут будут чествовать Солеха.

Все достойные люди провинции съедутся сюда, и он, Турсен, должен будет сказать речь в честь победителя. А в это время, его сын, которому он обязан подобным унижением, будет прохлаждаться в постели.

Турсен вынул из пояса пачку денег и кинул ее посланнику.

— Вот, это за твою службу! — сказал он.

Потом он повернулся к главному конюху.

— Как лошади?

— Все в полном порядке, — ответил тот.

Турсен развернулся. Медленной и твердой походкой пошел он между освещенных солнцем загонов, чтобы осмотреть лошадей.

Мужчины, которые сопровождали Турсена, после клялись, что ничего в его действиях не предвещало его последующего поступка. Он был таким, как всегда.

И это было правдой. Ничто не выдавало той мрачной ярости, что бушевала в нем.

С непроницаемым лицом шел Турсен от загона к загону и осматривал лошадей долго и тщательно. Он сделал лишь несколько замечаний. Пока его не было, конюхи следили за животными хорошо. В третьем загоне он заметил молодого, черного жеребца, не очень высокого, но благородного и сильного.

Когда Турсен подошел к нему, конь забил копытом.

— Слишком много жира! Он слишком нервный, — сказал Турсен. — Сколько дней на нем не ездили?