Любовь с первого взгляда - Кейт Клейборн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она прикрыла глаза от накатившей утренней печали, которая обычно приходила зимой.
– Знаю, болезнь не так работает, – добавила она, когда снова смогла говорить.
Матрас немного двинулся: Уилл поднял с пола ногу и вытянул рядом с другой.
– Я болел только в ординатуре, когда брал несколько выходных подряд. Как только тело не реагирует на стресс.
– Ой, – выпалила она, испугавшись сравнения. – Я не имела в виду, что отношения с родителями были для меня стрессом.
Но ведь были. Стрессом было проводить столько времени в одиночестве. Стрессом было, что так сложно завести друзей, что основным кругом ее общения были люди намного старше. Стрессом было чувствовать себя маленькой и неудобной, девять месяцев в году ждать всего трех, а потом возвращаться с каникул и заново свыкаться с этой жизнью. В ретроспективе все это было стрессом.
Уилл молчал, Нора ощутила тянущее чувство стыда и досады. Плохая была подача; они словно вернулись в вечер поэзии, и это совсем не то, о чем он хотел бы с ней говорить. Не то, что должно их сблизить. Даже если ей казалось, что это между ними общее.
– Мои родители были вроде твоих.
Она застыла, не желая двигаться, говорить, вообще делать что-либо, что может нарушить эти чары раннего утра.
– Не с работой, но… – Он затих и провел рукой по волосам. Заговорив снова, он начал тараторить, так сильно, что Нора не до конца разбирала, что он говорит. – Друг с другом.
– Друг с другом?
Он прочистил горло и почесал грудь.
– Да, они были… они познакомились, когда были подростками. И всегда были крепко связаны. Помешаны друг на друге. Не хотели разлучаться.
Нора сглотнула, ощутив где-то в животе дурноту, не имевшую ничего общего с синуситом. Еще одно воспоминание с поэтического вечера: «Отец умер, когда мне было семнадцать, а мама еще через год».
– Звучит страшно, – сказала она. Она не скажет – не спросит – ничего больше.
Он долгое время молчал, а Нора могла лишь лежать рядом, но сантиметры между ними казались дистанцией в несколько этажей. Каково будет преодолеть ее? Придвинуться к нему близко-близко и в этот раз совсем не случайно? Не заснуть, а телом сказать, что чувствует боль и искренность этих слов?
– Я чувствовал себя одиноким, – сказал он и пожал плечами. – У меня были приятели в школе, но потом… ну дома было много дел, так что я все время был занят. Не уверен, что я научился быть хорошим другом. И у меня, очевидно, не было…
Он замолчал и обвел рукой воздух, окружающее их пространство, и Нора сглотнула, ощутив шок от внезапной печали при виде этого жеста. Именно это она и пыталась донести до него, говоря о доме и его жильцах, но какой же грустной вышла победа.
– Семьи, – прошептала она ненамеренно. Поняв, что сказанного не воротишь, она подумала, что на этом разговор закончится. Нора сообразила, что ему тяжело говорить о родителях. И Уилл ни за что не станет обсуждать…
– Донни и мама, – начал он, и у Норы перехватило дыхание. С синуситом не дышать было легко. – Они перестали общаться очень давно. Когда мама познакомилась с папой и сбежала с ним из дома. Я не видел его, пока однажды не приехал сюда.
Ей тут же захотелось задать кучу вопросов. И начала бы она с: «Когда: год, месяц, день?»
Но спросила лишь:
– Зачем ты приезжал?
– Мама узнала, что отец болен. Она отчаянно искала помощи.
Нора вспомнила Донни – как хорошо у него получалось вешать картины и чинить засоры в шлангах сушильных машин в постирочной. И что это он устанавливал всем кондиционеры, пока им не сделали вентиляцию, масштабный и дорогостоящий проект, который, по словам Нонны, Донни сам и воплотил. И как он каждые весну и лето поливал садовую мебель, если та пачкалась, хотя сам никогда ею не пользовался. И, боже, он ведь подкармливал всех тех кошек. Хотя они не были его питомцами.
– А Донни…
– Не помог, – ответил Уилл угрюмо.
В том, что Нора сказала дальше, виновата была лишь ее приверженность Донни, порыв сократить пропасть между тем, кого она знала и кого описывал парень в ее кровати.
– Донни был не очень-то богат, – тут же возразила она. – Может, он…
Уилл издал звук, слишком глухой, чтобы быть смешком.
– Она просила не денег.
– Оу. – Едва звук, едва вздох. Ей стало холодно, как будто озноб вернулся, но дело было в другом. Совершенно в другом.
– Она просила забрать меня к себе.
♥ ♥ ♥
Отчасти ей захотелось включить свет.
Достаточно было лампы на тумбочке, маленькой и приглушенной; ее мягкий свет идеально подходил для переходных моментов дня: когда она просыпалась и ложилась спать. Но сейчас, с Уиллом, все это смешалось. Казалось, словно это было началом и концом чего-то одновременно, и, может, поэтому другая ее часть вовсе не хотела включать свет.
– На лето? – прошептала она.
– Нет, – ответил он тем же сухим, деловитым тоном. – Навсегда.
Она сглотнула, горло снова саднило. Вероятно, пора было опять принять лекарство или посидеть над миской с кипятком, как заставлял вчера сделать Уилл, но она бы не сдвинулась даже ради всех противоотечных препаратов и мисок с горячей водой в мире.
– Хотя, может, она не это имела в виду, – сказал Уилл, и Нора с каким-то ужасом поняла, откуда у него это «бывало и хуже». Может быть, он всю жизнь убеждал себя в том, что бывало и хуже, только чтобы легче пережить тот ужасный момент.
– Или она в конце концов передумала. Не знаю. Но Донни явно не хотел иметь ко мне никакого отношения.
– Зачем ей… зачем ей отдавать тебя тому, кого ты даже не знаешь?
Нора всегда знала Нонну, даже до ежегодных летних каникул. Она и недели не прожила без какой-то связи с ней: звонка, почтовой открытки, иногда приезда в гости.
– Она хотела быть с отцом то время, что ему осталось. Им осталось.
Если бы он произнес это по-другому, с другой интонацией, Нора бы решила что-то другое – что мать Уилла хотела оградить его от болезни отца. Но было ясно, что на самом деле все было не так, или, по крайней мере, не так для Уилла.
– А она спросила тебя? В смысле… хочешь ли ты к нему?
В темноте
