Легионер. Век Траяна - Александр Старшинов

Последовала пауза.

— Ты что, предлагаешь мне стать гладиатором?

— Ты же первый боец в Риме! Ты выиграешь кучу денег. Мы выиграем…

Вновь поцелуи и жаркий шепот:

— Осторий, это наш шанс! Решайся! Мы будем вместе!

— Арена, знаешь, детка, опасное место. Там убивают.

— Только не для тебя. Ты — лучший. А я буду лучшая среди женщин. Осторий, я люблю тебя… люблю…

— Ты уже все решила? Умница! Я — бывший военный трибун — и в гладиаторы! А Гая куда? Тоже на арену? — Тон Остория сделался ехиден.

— Лучше жить как ты живешь? Разве это не позорно?

— Потешать толпу — извини, не могу.

— Ну, как знаешь! Я — твой шанс, твоя удача! А ты меня отталкиваешь. Подумай хорошенько, милый… До вечера.

Гай сидел в кладовой на сундуке и не мог пошевелиться. Отец сделается гладиатором. Какой позор! Щеки его так и пылали. Нет, не позволит, не допустит… он… А почему бы и нет?!

Не все ли равно, какой дорогой он пойдет, если в конце достигнет цели!

Гай вылетел из кладовой, нагнал Мевию в перистиле. Она уже переоделась, теперь от нее пахло духами и все же — немного — потом.

— Мевия, я согласен! — выкрикнул он гладиаторше в спину.

Она обернулась, взглянула на него с изумлением.

— На что?

— Поедем вместе в провинцию… будем гладиаторами. Будем сражаться и побеждать.

Несколько мгновений она смотрела на него непонимающе, потом расхохоталась.

— А ты смельчак!

— Мы увидим весь мир — до самых пределов Океана! Мы поедем в Египет, узрим пирамиды и удивительные колоссы Мемфиса!

Она подошла к нему, провела ладонью по щеке.

— Гай, мой мальчик, без твоего отца нам нечего делать на арене. А он никуда не поедет.

— Я…

— Не поедет! — мотнула головой Мевия. — Осторий — смелый человек, но не настолько, чтобы совершить по-настоящему безумный поступок. Прощай, до вечера…

Она наклонилась и поцеловала его в щеку: Мевия была выше него на полголовы.

Как оплеванный, Гай поплелся в кабинет отца. Осторий Старший был занят важным делом — пересчитывал монеты.

— Завтра Мевия выходит на арену, — сообщил Осторий, запирая часть монет в окованный медью сундук, а другие ссыпая в кошелек. — Сегодня по обычаю у гладиаторов угощение. Мевия нас приглашает. Хочешь новую тогу? Или новую тунику? Или греческий плащ? Что сейчас в моде — выбирай. Я щедр, когда монеты звенят в кошельке. Лишь тем, чего нет, не умею делиться.

— Кто-нибудь знает, что ты ее тренировал? — спросил Гай, садясь на скамью.

Он только сейчас заметил, что держит в руках боевой меч в ножнах.

— Нет, надеюсь. Я умею молчать, в отличие от тебя. Кстати, меч не стоит брать с собой вечером. Лучше — кривой фракийский кинжал.

— Я умею молчать, — сказал Гай потерянно.

— Нет, не умеешь. Мысли надо прятать, как прячут деньги в кошельке, чтобы не украли.

Отец не мог никак простить Гаю, что тот однажды в присутствии глупого увальня Марка назвал Домициана придурком.

— Домициан очень умный человек, — строго сказал Осторий.

Потом отец увел Гая в маленький таблиний, переделанный из бывшей спальни взамен отданного торговцу маслом, внимательно посмотрел, нет ли кого за дверью или в перистиле, и строго сказал:

— Возможно, сегодня ты подписал нам смертный приговор одной фразой.

— Но ведь я… но ведь твой приятель, тот, что сочиняет стихи, сам принцепса так называет.

— Мой друг не умеет молчать. А ты учись.

— Но я…

— Молчать! — оборвал его отец. — Если очень хочется сказать, все равно молчи. В наше время даже безобидная шутка может привести человека в лапы палача. Не удивлюсь, если завтра в нашу дверь постучит центурион и потребует, чтобы мы с тобой вечерком после обеда вскрыли вены. Дом наш отойдет императору, невелико приобретение для казны, но все равно обидно.

— Марк ни за что на меня не донесет! — выкрикнул Гай.

— Марк — нет. А его брат Авл — очень даже да.

— Я попрошу Марка…

— Стоп! — перебил отец. — Тогда мы точно погибли. Ни слова не говори! Быть может, туповатый Марк и не придаст значения твоим словам или, во всяком случае, забудет сообщить брату. А вот Авл такой случай не пропустит. Впрочем… — отец усмехнулся, — будем надеяться, что он не позарится на эти развалины, к тому же заложенные. Труд, как говорится, не стоит сожженного в светильнике масла.

Худой и тощий Авл Эмпроний чем-то походил на коршуна — то ли потому, что черные, всегда растрепанные волосы торчали во все стороны птичьими перьями, то ли смуглой, какой-то сероватой кожей, то ли из-за того, что глаза у него были маленькие и круглые, и к тому же какого-то странного желтовато-серого оттенка. Что Авл живет доносами, было известно всем.

Два дня Гай ожидал «последствий». Замирал при каждом стуке в дверь. А потом явился Марк и, как ни в чем не бывало, вновь позвал в Юлиеву базилику — кричать и хлопать, поддерживать выступление старшего брата. О радость, Марк не придал значения словам про Домициана!

Авл, встретивший мальчишек у входа в базилику, положил Гаю руку на плечо:

— Не стоит меня бояться, мальчик. Я не кусаю своих друзей.

И улыбнулся.

Он знал!

В желтых глазах доносчика вспыхнули хищные огоньки. Вспыхнули и погасли.

Теперь, всякий раз встречаясь глазами с Авлом Эмпронием, Гай испытывал безотчетный страх.

— Отец, мы можем отправиться путешествовать? — спросил Гай.

— Что? В путешествие? Нет, мой друг, наш кошелек не настолько толст. Но если мы поставим на Мевию и выиграем, то можем купить домик в Комо, не на самом берегу Ларийского озера — там селятся уважаемые люди вроде Плиния, но где-нибудь рядом.

— Зачем нам домик в Комо? — пожал плечами Гай.

— Ты ничего не понимаешь, там чудные места.

— Это похоже на изгнание! — выпалил юноша.

— В Комо не изгоняют, — заметил Осторий.

Глава II

Авл. Эмпроний

Лето 847 года от основания Рима[75]

Рим

Сколько раз приносил Авл Эмпроний жертвы Фортуне Первородной в Пренесте! Но невзлюбила его Фортуна, невзлюбила, и все! Всякий раз Пренестинский жребий — нацарапанное на дубовой дощечке предсказание, полученное Эмпронием в храме, — сулил нечто смутное, неопределенное: если удачу, то сомнительную, но при этом непременно препоны и трудности. Обещание воздвигнуть алтарь из великолепного белого мрамора не помогало. Как прежде правила Судьба его жизнью вкривь и вкось, так и продолжала швырять Эмпрония из одной ямы в другую, не желая выводить на прямую дорогу к нужному милевому столбу.