Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей - Билл Боуринг

Нигилист прав человека?

Начну с широко известных замечаний Аласдера Макинтайра о правах человека в «После добродетели» и процитирую ряд ведущих специалистов по правам человека, которые поняли этот текст поразительно по-разному и, думается, совершенно неправильно. Эти и прочие комментаторы упустили у Макинтайра самую суть. Моя интерпретация Макинтайра также весьма выборочна, и вовсе не согласована с общим течением его мысли. Причина тому — моё желание разработать скорее содержательный, нежели процессуальный взгляд на права человека. То есть можно привести аргументацию в пользу аристотелевского, содержательного взгляда на права человека; аргументацию полностью историфицированную, но восстанавливающую правам человека их надлежащее положение вечно скандального продукта человеческой борьбы, постоянно возвращаемого ею к жизни. В работе Макинтайра я нашёл множество моментов, где по причинам, связанным с его аристотелевским разочарованием в бессодержательности современного обсуждения прав, он обеспечивает сильную поддержку моим утверждениям. Признаю, однако, что в последующих работах он склоняется к всё более консервативному набору заключений, совместимых с его католицизмом. По моему же ощущению, Макинтайр не просто был неправильно истолкован критиками: в существенном отношении он всё более неправильно понимает себя сам.

Моя стратегия в этой главе состоит в том, чтобы сначала вкратце обратиться к упомянутым критикам. Затем, я выделю собственные основные положения Макинтайра, как я их вижу. Это приведёт меня к рассмотрению мыслей о правах человека двух современных аристотелевцев, Джеймса Гриффина и Джона Тасиуласа. Наконец, я попытаюсь сделать набросок того, как мог бы выглядеть аристотелевски-марксистский взгляд на права человека.

«После добродетели» Макинтайра и его критики

В книге «После добродетели» Аласдер Макинтайр лихо атаковал современный дискурс прав, которые «дарованы человеческим существам просто как человеческим существам»[495]. Он выбрал Гевирца («Разум и мораль», 1978 г.), и Дворкина («О правах всерьёз», 1976 г.), чтобы показать что «не существует таких прав, и вера в них того же рода, как вера в ведьм и единорогов». Под «правами» здесь не имеются в виду те права, которые дарованы позитивным правом или обычаями специфицированного класса людей: «…Я имею в виду те права, которые принадлежат человеческим существам как таковым и которые выступают резонами в пользу того, что нельзя мешать людям в преследовании ими прав на жизнь, свободу и счастье».

Макинтайр указывает на тот факт, что до XVIII века, когда такие права объявили «естественными правами» или «правами человека», ни в каком античном или средневековом языке не было такого выражения, которое правильно переводить как наше слово «права» (rights). Это, конечно, не означает, что их не было,— только, «что никто не мог знать, были ли такие права».

В несколько более позднем явно христианском тексте Макинтайр упомянул «…неадекватность и бесплодие современной идиоматики и риторики прав»[496].

Вследствие такой аргументации Макинтайр стал чем-то вроде чучела для битья теоретиков и апологетов прав человека. Майкл Фриман выставляет Макинтайра как образец мыслителя, утверждающего, что доктрина прав человека ложна, а вера в них — онтологическая ошибка[497]. Согласно Фриману, «Макинтайр промахивается мимо своей цели, а цель эта есть нефаундалистская защита прав». В своём более новом пособии[498] он утверждает, что ошибка Макинтайра состоит в представлении о «правах человека» как «вещах», которые можно «иметь», как мы имеем руки и ноги. Фриман возражает, что права — не вещи, а претензии или полномочия. Таким образом «…опровергается возражение Макинтайра, что вера в права человека есть суеверие, ибо нет никакого суеверия в представлении, что человеческие существа могут быть уполномочены на что-либо». Но это — не возражение Макинтайра. Упендра Бакси характеризовала позицию Макинтайра как «износ прав человека — своего рода моральную усталость от языка и логики прав, отмеченную нравственной формой, которая оспаривает самое понятие прав человека как моральный язык и риторику»[499]. Конор Гиарти в недавних Хамельнских лекциях говорит: «Думаю, что Макинтайр был неправ, возжелав невозможной ныне аристотелевской добродетели, но он был прав, что нужно что-то сделать»[500]. И, правда, нужно. Наконец, в книге «Кто верит в права человека?»[501] Дамбур просто относит Макинтайра, наряду с собой (!), к классу «нигилистов прав человека или исследователей дискурса».

Аристотелевская отправная точка Макинтайра

Фактически, Макинтайр был весьма далёк от нигилизма. Напротив, он выступал за «социально воплощённые моральные концепции»[502]. Аристотель, в его понимании, считал, «…что только в рамках политического и общественного порядка определённого вида могут быть социально воплощены рационально-практические и моральные концепции»[503]. Это было фактически его позицией, по меньшей мере, с 1967 г. В «Краткой истории этики» он писал, что «моральные концепции воплощены в формах общественной жизни и отчасти конститутивны для них»[504]. Стивен Лукс описал Макинтайра как «…развивающего „социально-идеологический“, квазиаристотелевский взгляд…»[505].

Сузан Стивенсон резюмирует «переработанный аристотелизм» Макинтайра как имеющий три центральных термина — практики, нарративы и традиции. «Практики» он определяет как «любую последовательную и сложную форму социально учреждённой кооперативной человеческой деятельности, через которую блага, внутренние по отношению к этой форме деятельности, реализуются в ходе попыток применения тех стандартов превосходств, которые подходят для этой формы деятельности и частично определяют её с тем результатом, что систематически расширяются человеческие силы в достижении превосходства, а также соответствующие концепции целей и благ»[506], а «традицию» — как «…исторически расширенный, социально воплощённый аргумент, и аргумент этот частично посвящён благам, которые учреждают эту традицию»[507]. Однако Макинтайр также критиковал консервативных мыслителей, типа Берка, который хотел противопоставить традицию и разум, традицию и революцию. Он делает весьма глубокое замечание: «Всё же, если существующие аргументы правильны, носители разума — это традиции, и они в определённые периоды фактически требуют и нуждаются в революциях для своего продолжения»[508]. Он обращается к «великой революции» — Французской революции.

Как можно видеть из этих цитат, то, что говорит Макинтайр, мне самым прямым образом «ко двору». Он явно выступает за содержательное, а не процедурное понимание этики, понимание социально воплощённое и прослеживаемое в истории. Действительно, Келвин Найт, установивший, «сколь мало Макинтайр разделяет с подобными Га́дамеру и сколь много он разделяет с подобными Марксу»[509], правильно замечает, что, «тогда как Гадамер — насквозь герменевтик, Макинтайр — реалист»[510].

Конечно, Макинтайра обычно относят к категории «коммунитариев», хотя он и объявлял о своей неприязни к «современным коммунитариям, от которых я старательно отмежёвываюсь при всякой возможности», ибо они «…продвигают свои предложения как вклад в политику национального государства»[511]. Но он также заявил, что «…Аристотель