Каменная грудь - Анатолий Загорный

На Гнилые воды опустилась ночь. Подняли гвалт лягушки, вскричал перепел, захолонула янтарная вода в болоте. Шуба все возился в кузнице – набивал на мечи рукояти. Когда загудел в горниле огонь, старик покричал внуку. Доброгаст встал, чувствуя, как по телу разливается приятная истома, словно оно вобрало в себя все земные соки, пошел в кузницу.

Шуба стоял у горнила серьезный, даже важный, держал в огне меч и молчал. Только когда клинок достаточно накалился, глянул на внука и тихо, будто боясь вспугнуть кого-то, сказал:

– Иди!

Чувствуя непонятное волнение, Доброгаст вышел. Ночь была пахучая, теплая, лягушки так и старались одна перед другой; чуть слышимые рождались на болоте шорохи, оседланный конь переступал с ноги на ногу.

– Держи поводья!

Доброгаст вскочил на коня.

– Готов?

– Готов.

– Нет, ты душою готов ли?

– И душою готов, деду, – натягивая толстую рукавицу из дубленой кожи, ответил Доброгаст.

– Ну… великий Сварог,[40] хозяин Уклона и Всхода, кали, кали булат наш… – зашептал Шуба, – на ветру в жестокой буести, чтобы твердым был, чтобы крепким был, не ломался бы в битве, не тупился б в бою… на радость нашу, на погибель врагу.

Он вытащил из горнила раскаленный меч, с него соскакивали трескучие искры.

– Хватай! А-а! Гони! Гони! Принимай, Свароже, свое детище!

«Го-го-го» – прокатилось над Гнилыми водами.

Заржал каурый конь, испуганный огнедышащим клинком, птицею взвился над землей. Воздушные струи захлестнули меч, направленный острием вперед, как для поражения невидимого в ночи противника. Казалось, кровь проступила на лезвии, – оно становилось все ярче и ярче. В нем бушевали невидимые силы, может быть, те, которые заковались кузнецами-молотобойцами. Последний раз бунтовали они, терзали гладкую поверхность меча, хотели прорваться, чтобы, вспыхнув ярким пламенем, сжечь металл, но не могли прорваться. Слишком крепко заколотили их железоковцы и ветер давил снаружи.

Клинок заметно темнел от рукояти, а Доброгаст все скакал. Потом он остановился, повернул коня – меч едва светился изнутри – поскакал назад. В темноте белела холщовая рубаха Шубы. Доброгаст подъехал к нему и бросил меч на землю.

Умер гордый металл, холодным лежал в траве. Будто южная теплая ночь оставила на нем свою густую синеву. Упали росинки и не испарились. Он отдал тепло тому, у кого взял его – вечному труженику Сварогу.

Трясущимися руками – слишком много было положено труда и послано молитв – старик поднес меч к глазам, осмотрел, легко ударил по камню. Раскололся белый череп камня.

– Доброгаст! Ни зазубрины!

Доброгаст изумленно воззрился на деда, а тот стоял перед ним, маленький, лысенький, стоял и беззвучно смеялся – колдун-колдуном.

– А ты говоришь… а ты говоришь… – бормотал он.

Снова началась бешеная скачка. Все было как во сне – спотыкался каурый конь, в беспорядочном хороводе вертелись звезды, стучало сердце, хотело выпрыгнуть навстречу ветру, пахнущему раскаленным железом. Уже близилось утро, когда Доброгаст, в пылу игры с ветром, вдруг услышал лошадиное ржание, на которое откликнулся его конь.

– Ау, деду! Ты слышишь?

– Слышу, внуче, слышу… они, верно, проклятые тати, печенежки… ах!

– Что ты? – прошептал Доброгаст.

– Меч поднял… горячий еще!

– Нишкни…

– Пусть меня обгадят стрижи, как Велеса на Житном торгу, – послышался чей-то, довольно смелый голос, – я вам говорю: это место нечистое.

– И… еще… как! Не п-повернуть ли, д-други? – заикаясь, предложил другой. – Мало ли какие тут оборотни…

– Да и мне, прямо скажу, как-то не по себе, – прогудел третий, – словно кто в медную трубу дунул.

– Если ты не перестанешь стучать зубами, я дам тебе по шее так, что звезды из глаз посыплются. Нет на свете никаких оборотней!

– Ага, на свете! А в т-темноте есть.

– Замолчи!

– Гей! Кто здесь?! – окликнул Доброгаст.

– А вы чьи люди?

– Люди, как люди, да бороды зеленые!

– Ой, полевик! – вскрикнул кто-то в темноте.

Доброгаст не удержался, прыснул.

К кузнице подъехали пятеро всадников.

– Мы – княгинины отроки с окраин, – сказал один.

– Буслай! – воскликнул Доброгаст, схватив всадника за руку, стал трясти ее, – слазь, Буслай, слазь. Здравствуйте все!

– Погоди, кто ты? – всмотрелся Волчий хвост.

– Сказано тебе… с зеленой бородой.

Дружно расхохотались.

– Да ведь это Доброгаст! – подъехал Яромир. – Я его по голосу узнал.

– Доброгаст! Здравствуй, друг! Здорово! Вот так встреча! Куда бы ни ехал, с тобой не разминешься.

– Слезайте, с коней, господине, – предложил Шуба, – куда на ночь глядючи…

– Отдохнем на зорю? – посоветовался Улеб с Буслаем.

– Вестимо, поужинать надо. У меня в животе такая завируха…

Храбры спешились, угнувшись, вошли в кузницу. Доброгаст не знал, где их и посадить.

– Вот так встреча! Да вы рассаживайтесь! Какими судьбами?

– Сбились с дороги, – отвечал Бурчимуха, – темень такая, хоть глаз выколи…

– Напали на нас печенеги, – добавил Буслай глухо, – не выдержали… еле удрали, бросили засеку.

– А что тебе засека? – сердито возразил Улеб. – Храбру не нужна засека, был бы конь, да меч, да поле, где разгуляться можно.

– К Киеву надо отступать, – бросил Яромир, снимая пояс.

– Ну вот, заныли, – продолжал Улеб, – нельзя нам в Киев ехать… кто будет биться с печенегами? Да они нас и не пустят; по пятам, чай, идут, следу остыть не дают. Хотят на пиру похмелиться и нас напоить. Нет уж, видно, всем смерть принять придется. Одного Яромира отпущу, он молодой, пусть поживет.

– Я один не поеду, – отрезал тот.

Шуба достал все запасы еды, какие только у него были: ломти сухого хлеба, окисшее молоко, пшеничный кисель. Храбры расселись вокруг наковальни, стали есть, причмокивать.

– Едем с нами, Доброгаст, – предложил Улеб, – конь у тебя надежный и сам ты молодец, чего тебе сиднем сидеть. Пойдем с нами: убьют – в сухой песок зароем, веток набросаем сверху. Ни от волка, ни от ворона обиды не будет. Решайся…

– Нет, не пойду, – покачал головою Доброгаст.

– Все-таки, Яромирко, ты сам видел, как полевик скакал здесь с огненным хвостом, – шепнул Тороп, укладываясь.

Легли спать. Улеб уснул сразу, лежал вытянувшись, занимая чуть ли не половину кузницы, лицо его было строго, спокойно. «Вот так и будет лежать он сраженный, да только нет, не сразить его», – подумалось Доброгасту. Тороп перебирал ногами во сне – видно, не давали покоя оборотни и лешие, снившиеся ему.

Доброгаст тоже прилег. Не спал только Шуба, он задавал корм лошадям, тихонько с ними разговаривал. Лошади гнули лебединые шеи, хлестали хвостами.