Библиотечка журнала «Советская милиция» 3/69/1991 г. - Виталий Смирнов

Василий зря пытался дозвониться до Стрельцова: еще утром тот вместе с Леной уехал на Валдай, поселившись там в охотничьей избушке. Хотя эту «избушку» правильнее было бы назвать дворцом: в ней были все городские удобства. Совсем недавно, во времена застоя, она служила одним из мест приема высокопоставленных гостей, приезжавших на Валдай поохотиться.

Работа на Петровке с головой захватила Алексея. Ему поручили ведение дела по антиквариату. Тем более, что и свои задумки на этот счет у Смирнова имелись. А давнее знакомство с художником Звенигородским давало реальную возможность выйти, если не на «главу мафии», то хотя бы на тех, кто стоит рядом.

Однажды Алексей шел мимо художественного салона, примыкавшего к комиссионному магазину. К салону то и дело подкатывали автомобили, в основном иностранных марок. Из них выходили элегантно одетые люди и ненадолго исчезали в прохладном полумраке. Почти все они возвращались с упакованными в бумагу картинами.

Перед входом в салон стоял мужчина в застиранных джинсах и не первой свежести рубахе навыпуск. В руках — несколько небольших картин. На них были изображены: пруд со склонившимися над его сонной гладью ветлами, деревенский луг с коровами, белая церковь с высокой колокольней. На траве перед церковью сидел пастушок с рожком.

Алексей закурил и отошел к автобусной остановке, откуда ему хорошо был виден продавец. Это был Василий Звенигородский, но только заросший бородой, нечесаный, весь какой-то опухший. «Бог ты мой! — поразился Смирнов. — Как его подкосило!». От самоуверенного художника, каким он был всего несколько месяцев тому назад, не осталось и следа. Он явно спивался.

Возле Василия остановился пожилой мужчина с внучкой. До следователя донеслись обрывки разговора: «Я сам тоже из деревни. Где вы рисовали это?» — «Не рисовал, а писал!» — «Хорошо, хорошо, я понимаю…». Мужчина купил картину с церковью и пастушком. Потом к Василию подплыла модно одетая дама лет сорока и приобрела «Пруд». А еще через минуту Звенигородский расстался и с третьей картиной. Насколько смог понять Смирнов, картины разошлись по 60–70 рублей. Художник разгладил мятые бумажки, для верности пересчитал их и направился к остановке.

Алексей поехал в одном автобусе с Василием, предполагая, что тот выйдет у ближайшего винного магазина. И не ошибся: через две остановки художник выбрался из автобуса, резво поспешил в винный отдел, встал в очередь.

— Как дела? — приветливо поинтересовался Смирнов, подойдя к Звенигородскому.

— Нормально, — удивился Василий. Узнав Алексея, поинтересовался. — Тоже решил в очередь встать? Хочешь, я тебе возьму? Что тебе надо?

— Мне потолковать с тобой надо…

— Мужики, я отойду на минутку, — обратился Василий к соседям по очереди.

Они отошли и сели на скамейку, стоявшую под деревьями.

— Как же ты дошел до жизни такой? — с искренним удивлением спросил Алексей.

— А зачем тебе это знать, гражданин начальник? — дурашливо произнес Звенигородский.

— Василий, тебе не идет жаргон блатных! Ты же — интеллигент, умница, но только сбившийся с пути. Зачем пить-то?

— Жена ушла, — просто ответил Василий.

— Она ушла к твоему шефу? — словно невзначай обронил Алексей. — Он увел ее у тебя, да?

Василий закашлялся — так, что на глазах у него выступили слезы.

— Вечно вам, ментам, до всего дело есть, — с натугой произнес он, и тело его снова потряс жестокий приступ кашля.

— Если жена бросила тебя и ушла к шефу, прельстившись на деньги и тряпки, то она никогда не любила тебя по-настоящему.

Звенигородский с тоской посмотрел на Смирнова:

— Кажется, очередь подходит. Я пойду…

Игорь Михайлович понимал, что давно пора возвращаться в город, к «делам и подчиненным», которые не должны забывать, что у них есть хозяин, но все откладывал отъезд с Валдая. Присутствие прекрасной женщины, полюбившей его со всем пылом страстной и тонкой души, для него было подобно прикосновению к живительному роднику, восстанавливающему утраченные силы и веру в жизнь. Но, наконец, наступил такой момент, когда отъезд больше нельзя было откладывать. И уже к обеду Биг Босс и Лена находились в Москве.

Примерно полчаса телефон в его квартире был буквально раскален: Стрельцов, сидя в удобном кресле, выяснял, как выполнялись его задания, давил и приказывал, благодарил и распекал. Наконец он смог вытереть пот со лба и положить трубку.

— Лена, принеси шотландского виски со льдом, — крикнул он подружке, готовившей обед на кухне, и включил телевизор. Звук был слишком громкий, и Стрельцов с трудом расслышал очередной телефонный звонок. Чертыхаясь, он приглушил громкость и взял трубку.

— Игорь Михайлович? — голос был глухой, сдавленный, но Стрельцов узнал его — звонил Звенигородский. Биг Босс хотел позвонить Василию — для художника появилась кое-какая работа, но потом рассудил, что в создавшемся двусмысленном положении лучше подождать, пока Василий объявится сам.

— Приезжай ко мне. У меня есть для тебя дело, — властно приказал Стрельцов.

В ответ он услышал странные звуки. Казалось, Василий с трудом сдерживает подступающие к горлу рыдания.

— Делай, как я тебе сказал, — нетерпеливо воскликнул Биг Босс и тут же вызвал Хромого. С художником следовало быть предельно осторожным. Черт их знает, этих психопатых интеллектуалов…

Войдя в подъезд, Василий внезапно почувствовал, как бешено колотится сердце и с трудом дотянулся рукой до кнопки вызова лифта.

Когда лифт доставил его на нужный этаж, художник вместо того, чтобы выйти из кабины, вдруг нажал на первую попавшуюся кнопку, потом — на другую, потом — на какую-то еще, пока, наконец, не очутился на первом этаже. Дверцы лифта медленно раскрылись, и Василий увидел, что на него с осуждением смотрит старушка в вязаной кофте.

— На вид интеллигент, а как дите какое на лифте катается! — возмущенно отчитала она Звенигородского.

Художник пролепетал жалкие слова извинения и выскользнул из кабины. «Как же я смогу в таком состоянии разговаривать со Стрельцовым?» — с отчаянием думал он, прижав руку к пылающему лбу. Он вышел на улицу и прислонился спиной к дереву. Проходившая мимо женщина с авоськой, полной пустых бутылок из-под вина, неодобрительно посмотрела на Василия. «Интересно устроен мир, — остывая, думал художник. — Она приняла меня за алкоголика, и за это презирает. А между тем сама кормится тем, что собирает пустые бутылки, которые оставляют ей алкаши».

Скосив глаза, Василий увидел, что по дорожке вслед за женщиной идет молодая пара: он — высокий плечистый парень со светлыми волосами, в модных «варенках»; она — стройная брюнетка в белоснежных блузе и юбке, не скрывающей длинных ног, покрытых ровным шоколадным загаром. Звенигородский с завистью проводил их взглядом — таких молодых, счастливых… В следующую секунду он неожиданно почувствовал прилив ярости. Когда-то и они с Леной были точно такой же счастливой парой, но из-за этого… этого… Игоря Михайловича все лопнуло, как мыльный пузырь!

Несколько мгновений спустя он уже стоял перед дверью квартиры Стрельцова и действительно был готов на все.

Биг Босс встретил Василия с безмятежным спокойствием. За его спиной стоял Хромой. Лены не было видно вообще. Наконец, словно спохватившись, Стрельцов жестом пригласил Василия пройти в гостиную. Там все трое уселись в глубокие старинные кресла красного дерева и снова принялись молча рассматривать друг друга.

— Хочешь сигару? — предложил вдруг Биг Босс, протягивая художнику изящный деревянный ящичек. — Американские. Лучший флоридский табак.

Звенигородский взял сигару. Хромой поднес зажигалку. Втянув в себя слишком много дыма, Василий натужно закашлялся под насмешливым взглядом Стрельцова.

— Хочешь подзаработать? — спросил Стрельцов.

— Смотря как заплатят, — посмотрел прямо в глаза Игорю Михайловичу художник. Он заметил, как заиграл желваками Стрельцов и как напрягся в кресле Хромой. Они явно не ожидали, что он будет говорить таким тоном.

— Надо сделать копии с нескольких работ Константина Коровина и Давида Бурлюка…

— Друга Маяковского? — решил уязвить Василий безграмотного, по его мнению, Биг Босса.

— Да. И приятеля Родченко, — неприязненно глядя на Звенигородского, отозвался тот. — Идем.

Он провел Василия в комнату, служившую чем-то вроде склада и одновременно зала для продажи. Сейчас стены этой комнаты были почти пусты — на них висели лишь три этюда Бурлюка и два пейзажа Коровина. А ведь всего несколько недель тому назад Василий видел здесь первоклассные работы Сурикова, Крамского, Репина, Сарьяна, Машкова… Где-то они теперь?

Художник снял со стены один из пейзажей Коровина и начал внимательно осматривать его в свете лампы. Это был настоящий Коровин, не подделка, редкость по нынешним временам. И теперь Василию предстояло пополнить легион подделок этого замечательного мастера еще двумя. «Впрочем, если бы сам Коровин увидел, в каких условиях я живу, то не осудил бы меня», — подумал он, а вслух заметил: