Дунайские ночи - Александр Авдеенко

Неподалеку от Ангоры взморье и непроходимые плавни, женский монастырь и гнездовья миллионов птиц, государственная граница с румынской Добруджей и международная дорога, по которой за сутки проходят десятки судов под флагами дунайских и недунайских стран.

В этом неповторимом городке и выпало на долю Смолярчука охранять границу.

Смолярчук сбежал с крылечка заставы и, козырнув в ответ на приветствие часового, расхаживающего по берегу дунайской протоки, вскочил на катер, мягко рокотавший мотором.

Медленно, оставляя позади косые валы, катер пошел узкой протокой по самому центру Ангоры, по центральной водяной улице. Он, этот городок, невелик, неказист, но его давно и упорно называют русской Венецией.

Все жители Ангоры, и стар и млад, знают Смолярчука, все, кто стоит теперь на берегах протоки, здороваются с ним, снимая фуражки, кепки и панамы. И со всеми Смолярчук здоровается, каждого знает не только по фамилии, но и по имени и отчеству.

У пристани рыбного завода разгружались сейнера. Свежую живую рыбу подавали конвейерными ковшами на-гора, на второй этаж.

Мастер, принимающий улов, схватил огромного осетра за жабры, поднял его над головой, показал Смолярчуку, проезжающему мимо, засмеялся.

- Забрасывай удочку, начальник, я отвернусь!

Смолярчук ответил с преувеличенной, явно нарочитой серьезностью:

- Даровая рыбина, говорят, в горле застрянет.

- Брехня. Мечи крючок, живо!

- В другой раз, старина! Таскать вам не перетаскать, Егор Варламович!

Катер пошел дальше. Мимо огромного навеса, под которым женщины плели сети, мимо нефтебазы, нырнул под мост и резко сбавил ход.

Дородная молодуха, высоко подоткнув цветастую юбку, неистово колотила вальком по каменной кладке, на которую брошено белье. Поравнявшись с ней, Смолярчук приложил руку к фуражке.

- Доброе утро, Степанида Петровна!

Она разогнулась, повернулась лицом к молодому пограничнику, вытерла потное лицо краем платка, озорно прищурилась и сердито сказала:

- Заметил-таки! Слава Иисусу!

- Что? - не подозревая подвоха, переспросил Смолярчук.

- Обратную сторону луны, говорю, сразу заметил, а на лицевую не обращал внимания. Спасибо и на том.

Она веселым смехом проводила изрядно смущенного пограничника.

Смолярчук вырулил на большую дунайскую дорогу, отдал штурвал мотористу и закурил.

Быстроходный катер прокладывал глубокую и широкую борозду по главному руслу Дуная. Мимо проносились большие и малые острова. Заросшие камышом и луговые, затопляемые весною большой дунайской водой; непроходимые плавневые острова, кишащие комарами, и острова, защищенные от половодья дамбами, радующие глаз молодыми садами и тщательно беленными хатами с васильками на ставнях, с гнездами аистов на камышовых, аккуратно подстриженных крышах.

Вырвались на просторный, открытый со всех сторон перекресток. Дунай расщеплялся на несколько проток. Коренное русло, ежегодно прочищаемое землечерпалками, уводило на дорогу больших кораблей, к морю, к змеиному острову, стоящему одиноко в том месте, где дунайские воды сливаются с морскими. Влево ответвлялась узкая Белая протока, ведущая на привольное, относительно мелководное, хорошо прогреваемое взморье, любимое место осетровых косяков и белуги. Вправо откалывалась Черная протока. Она вела в непроходимые плавни, в болота, к озерам, на которых зимуют лебеди, гуси, пеликаны, утки.

Солдат в зеленой фуражке, веснушчатый, с облупленным носом, розоволицый, не загорающий даже под дунайским солнцем и суховейными ветрами, сбавил обороты мотора, покосился на начальника заставы синим глазом северянина и, по-вологодски окая, спросил:

- Товарищ старший лейтенант, куда пойдем?

Смолярчук помедлил с ответом. По коренному руслу ходил всего несколько дней назад. Тогда же заглянул мимоходом и в плавневую глухомань. Сегодня надо податься туда, где не был давненько, больше недели.

- Давайте сюда! - приказал Смолярчук и махнул рукой на Белую протоку.

Взвыл мотор. Острый форштевень вспорол темно-серую поверхность Дуная. Вздыбились, радужно засверкали просвеченные солнцем водяные крылья. Влажная пыль, сорванная с неспокойной реки встречным ветром, покрыла защитный целлулоидный козырек. Крутые волны навалились на берега, залили зеленые откосы.

- Вовремя прибыли, товарищ старший лейтенант! - рулевой сбросил газ и кивнул на забелевшие невдалеке приземистые мазанки.

Хижины, сделанные из камыша, обмазанного глиной, выбеленные, окруженные кольями с растянутыми на них сетями, тянулись по обе стороны канала, у самой воды. Тут же, около временных рыбачьих хат, заякорена большая баржа, приемная база рыбзавода. За ее кормой, вытянувшись цепочкой вдоль берега, пришвартовался караван шаланд, только что вернувшихся со взморья. Головная выгружала богатый улов. Два дюжих молодых рыбака в резиновых сапогах, в жестких брезентовых куртках с привычной небрежностью хватали остроносую стерлядь, безобразную камбалу, благородных красавцев осетров и швыряли на чисто промытую, выскобленную до белизны деревянную палубу базы. Приемщики сортировали рыбу, бросали ее в ящики, взвешивали и отправляли в холодильник, на временное хранение, до прихода с большой земли специального транспорта.

Пограничный катер тихо, с выключенным мотором, используя инерцию и силу течения, скользил вдоль шаланд. Смолярчук здоровался с рыбаками, прикладывая ребро ладони к зеленой фуражке, слегка кивая головой, улыбаясь и безмолвно, глазами, спрашивал: ну как?

И все одинаково приветливо, просто, дружески отвечали ему. И каждый понимал, что значило это невыговоренное «Ну как?».

Смолярчук с первого же дня, с первого часа своей службы на Дунае не чувствовал себя чужим в незнакомом краю и новичком на заставе. Опору в трудной, новой для себя работе искал не только среди солдат и офицеров. Сразу же пошел к людям, живущим на его участке границы. Не пожалел ни времени, ни энергии и в самый короткий срок перезнакомился со всеми. Прошел год с небольшим, и он со многими сдружился, приобрел помощников. Легко, охотно, с чистым сердцем отдавали рыбаки свою дружбу Смолярчуку. Они видели его одержимую любовь к границе, преданность ей. Этим он и покорил их на первых порах. А потом и больше увидели. Он никогда не придирался к тем, кто невольно, впервые нарушил пограничный режим. Но был неумолимо строг с теми, кто уже был предупрежден, кто не уважал пограничные порядки, пусть даже не по злой воле, а только по своей нерадивости.

Просто, легко чувствовали себя с ним люди и на рыбалке, и на зимней ломке камыша, и у костра, и за свадебным столом.

Молодым он не уступал ни в силе, ни в песне, ни в удали, ни в смелости, ни в танцах, плавал и нырял не хуже выросших на Дунае.

Он знал, как и чем живут люди в зоне его заставы, и никогда это знание никому не принесло каких-либо тревог, беспокойств, неудобств. Все отлично понимали, что этим своим знанием он пользуется лишь в одном святом случае - охраняя границу. И потому люди не скрывали от него даже того, что можно было легко скрыть.

- Андрей Иваныч, загляни сюда! - На корме базы стоял старый мастер Мартыныч с длинным и узким ножом в руках.

Катер подрулил к базе, мягко стукнулся о ее железный бок, огражденный старыми баллонами.

- Ну, заглянул… - Смолярчук озабоченно смотрел на мастера и выжидательно улыбался.

- Плохо заглядываешь. Перелезай через борт и пользуйся царским кусом.

- Царский кус?… Это что такое?

- До сих пор не знаешь? В прежнее время первая икра, добытая в начале сезона, отправлялась на царский стол в Петербург. Старый русский обычай. Теперь сами едим ее, эту добрячую первинку, да друзей угощаем. Приготовь пузо, Андрей-батюшко, щедриться буду!

Мастер подошел к оцинкованному разделочному столу, на котором растянулась белуга пудов на пятнадцать. Только-только, видно, уснула, оглушенная сильным ударом весла. Треугольная, желтовато-белая короткая морда с приплюснутыми усами оскалена. Хребет и спина отливают простым, темно-серым, почти щучьим убором. Брюхо и того скромнее - грязновато-белое, вспученное.

Мастер ножом полоснул рыбину по тугому брюху, запустив в разрез оголенную до локтей руку, уверенно, аккуратно стал извлекать оттуда что-то мягкое, темное, подернутое мутной оболочкой. Потом взял небольшой кусок этой густой массы, бросил на грохотку, протер над тарелкой, отделил икринки от оболочек, слегка посолил и, не пробуя, смачно поцокал языком.

- Объедение! Ешь, старшой, да похваливай.

Смолярчук зачерпнул из полной тарелки ложку свежайшей зернистой икры, без всякого удовольствия проглотил ее.

- Не ходко пошла? Всухомятку даже такая пища не больно рысиста. Горькая ее бы живо подхлестнула. Жаль, не имеем такой благодати. Передний край. Строго воспрещается. А может быть, устарело оно, это запрещение? - Мастер подмигнул, засмеялся. - Люди наложили запрет, люди и отменят его. А?