Самозванец - Павел Шестаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обручение и свадьба в течение одних суток также впервые и не вызывает одобрения неприличной, с точки зрения русских людей, поспешностью.
Капля капает вслед за каплей…
Обручение происходит в Столовой палате.
Ввели Марину княгиня Мстиславская и отец, воевода Сендомирский. Дружки разносили сыры и ширинки, вышитые полотенца.
Вот какой запомнилась в этот день Марина: она в русском платье, красном, бархатном, с широкими рукавами, вся от венца до сафьяновых сапог усыпана алмазами, яхонтами, жемчугом.
Процессия между тем переходит в палату Грановитую.
Там — тоже новость! — установлено два трона.
К бракосочетающимся обращается Василий Шуйский:
— Наияснейшая Великая государыня, Цесарева Мария Юрьевна!
Волею божьей и непобедимого самодержца, цесаря и великого князя всея Руси ты избрана быть его супругой.
Вступи же на свой цесаревский маестат и властвуй вместе с государем над нами!
Марина села на трон и поцеловала корону Мономахову, которую поднес ей Михайло Нагой, брат монахини-государыни Марфы.
Теперь по разостланным сукнам и бархатам в Успенский собор, где на возвышенном, чертожном месте снова два трона, золотой для Дмитрия и серебряный для Марины. Здесь на нее возлагают знаки царской власти — корону и бармы.
Итак, свершилось!
«Бывши раз московскою царицею…»
Невероятно, но властвовать остается меньше десяти дней!
Звучит многолетие государю и благоверной цесареве Марии.
В соборе остаются только знатнейшие лица, и в их присутствии протопоп Благовещенский венчает царя и цесареву.
В час они выходят из храма.
В дверях Мстиславский осыпает новобрачных из «богатой мисы» золотыми монетами и специально отчеканенными медалями с двуглавым орлом, оставшиеся кидает в народ. Василий Шуйский поддерживает царицу в ее торжественном облачении. Он же с Мнишеком провожает молодых до постели…
Девятого на рассвете барабаны и трубы возвестили начало свадебных пиров.
Если Генрих IV был так любим и уважаем Дмитрием, не подумал ли он в тот день о свадьбе Наваррского короля с Маргаритой Валуа? Утром восемнадцатого августа 1572 года Генрих Бурбон тоже стоял с невестой на торжественном возвышении в соборе Парижской Богоматери. Пять дней оставалось до кровопролития, вошедшего в историю под названием Варфоломеевской ночи.
Неделя остается до семнадцатого мая 1606 года.
Очень различны эти события. В ночь св. Варфоломея победа осталась за католиками. Семнадцатого мая 1606 года католицизм в России навсегда утратил великие надежды.
Однако и там, и здесь резня не утихла на городских улицах, но вылилась в гражданские войны. Нельзя не заметить и внешнего зловещего сходства.
Стечение гугенотов в католическом Париже.
Стечение католиков в православной Москве.
Накал страстей вокруг обрядовых вопросов, за которыми интересы алчные.
Знаки на домах, предназначенных к погрому.
Лицемерие заговорщиков Василия Шуйского и Екатерины Медичи.
Бесполезность усилий обоих.
Уйдет династия Валуа.
Не будет династии Шуйских…
Гремит, звенит свадьба, которая через неделю обернется кровавым похмельем. Первый пир молодожены дают в Грановитой палате. Иностранцы поражены множеством золота и серебра на столах. Царь и царица в коронах. Нет, правда, посла Олесницкого и даже отца царицы. Протокольные перепалки продолжаются. Посол хочет сидеть с царем за одним столом, ссылаясь на то, что Власьев сидел вблизи Сигизмунда. Не тут-то было!
«Король угостил меня наравне с послами Императорским и Римским, ибо государь наш великий цесарь Димитрий более их!» — отпарировал решительный поборник цесарского величия, давая понять, что Сигизмундову послу с такими послами, как он, равняться негоже.
Олесницкий на пир не поехал, Мнишек тоже решил поддержать королевский престиж.
Тем не менее торжества продолжаются.
Десятого царь и царица принимают дары от вельмож, патриарха, иноземных купцов и так далее. Следом, разумеется, пир…
Одиннадцатого, наконец, принимают послов. Снова стычка. Послы по-прежнему хотят сидеть рядом с царем, царь хочет выше.
В раздражении Дмитрий говорит Олесницкому:
— Я не звал короля к себе на свадьбу, следственно, ты здесь не в лице его!
Спор подогревается выпитым. Современники свидетельствуют — пили много. Но на этот раз Мнишек выступает в качестве примирителя. Он убедил зятя дать Олесницкому «первое место возле стола». Своей же честью поступился и, стоя, служил Марине не как дочери, но как царице.
Двенадцатого Марина принимает соотечественников и с ними верного свата и стража царского достоинства Власьева. Дмитрий до ночи плясал с женой в гусарском костюме.
Четырнадцатого милость оказана боярам и русской знати. Марина соответственно в русской одежде, любезно приветствует гостей.
Дни эти сведут ее с ума навсегда. Именно эту неделю, «бывши царицею», будет вспоминать она до последнего вздоха — угар пиров и любовных утех, калейдоскоп сверкающих драгоценностей и ярких нарядов, бесконечный шум колоколов и оркестров — шестьдесят восемь музыкантов непрерывно играют в Кремле, барабаны, литавры, трубы всюду на улицах…
Но все больше колокола и музыку заглушает воинский грохот. Беспрестанно палят пушки, говорят, что пороху изведено больше, чем за всю войну с Годуновым. Поляки присоединяются к царскому «огненному бою» стрельбой из ружей и пистолетов. Стреляют в домах и на улицах под пьяные крики.
«Крик, вопль, говор неподобный, — возмущен летописец. — О, как огнь не сойдет с небеси и не попалит сих окаянных!»
А огнь уже разжигают.
Ночь с тринадцатого на четырнадцатое мая 1606 года в доме Шуйского. Короткое предрассветное затишье между пирами.
Через пять дней хозяин дома будет провозглашен царем Российским, объявив, что «государство это даровал бог прародителю нашему Рюрику», а ныне по праву переходит оно к нему, Василию. История насмешливо доверила именно этому Рюриковичу завершить династию, три четверти тысячелетия занимавшую российский престол.
Мы уже говорили о нем. А вот мнение авторитетов.
Соловьев:
«Новый царь был маленький старик лет за пятьдесят с лишком, очень некрасивый, с подслеповатыми глазами, начитанный, очень умный и очень скупой, любил только тех, которые шептали ему в уши доносы, и сильно верил чародейству».
Неужели «очень умный»?
Костомаров уточняет:
«Трудно найти лицо, в котором бы до такой степени олицетворялись свойства старого русского быта, пропитанного азиатским застоем. В нем видим мы отсутствие предприимчивости, боязнь всякого нового шага, но в то же время терпение и стойкость — качества, которыми всегда русские приводили в изумление иноземцев. Он гнул шею перед силою, покорно служил власти, пока она была могуча для него, но изменял ей, когда видел, что она слаба… Ряд поступков его, запечатленных коварством и хитростью, показывает вместе с тем тяжеловатость и тупость ума… Его стало только на составление заговора, до крайности грязного…»
В момент заговора мы и видим сейчас Шуйского.
«— Отечество и вера гибнут!» — обращается он к сообщникам, среди которых князь Василий Голицын, боярин Иван Куракин и много «чиновников военных и градских».
Знакомые слова. Кто же в истории не защищает «принципы»! Однако где же были принципы, когда Шуйский свидетельствовал в пользу Дмитрия?
Князь поясняет. Он надеялся, что храбрый молодой человек, «сей юный витязь» станет защитником православия и старых обычаев.
Вот это точнее! «Старые обычаи», боярская власть, привилегии начальных людей под угрозой, а не вера и отечество.
«— Заблуждение скоро исчезло, — продолжает Шуйский, — и вы знаете, кто первый дерзнул обличать самозванца, но голова моя лежала на плахе, а злодей спокойно величался на престоле. Москва не тронулась!»
Москва не тронулась… Это самое страшное.
И Шуйский делает вывод:
«— Если мы о себе не промыслим, то еще хуже будет. Я для спасения православной веры опять готов на все, лишь бы вы помогли мне усердно!»
Согласны все: промыслить о себе необходимо. Для этого годятся все средства, в том числе и «до крайности грязные» — по набату ринуться во дворец с криком — «Поляки бьют государя!» Убить Дмитрия в начавшейся суматохе, а потом всеми силами на ляхов, чьи дома пометить предварительно.
Совет завершен.
Слушали: о спасении веры и отечества.
Постановили: «избыть Разстригу».
Начался отсчет последних часов короткого царствования.
Главные силы заговорщиков — несколько тысяч надежной челяди, стянутой в Москву из вотчин якобы для участия в свадебных торжествах.
Сначала в праздничных толпах появились юродствующие агитаторы, распространяющие зло и ненависть.
