Печать богини Нюйвы - Екатерина Рысь

Волосы, легкие и мягкие, защекотали ему щеку. Дева склонилась низко-низко, прислушиваясь к его дыханию, а дышать-то он как раз и забыл.

– Дышит? Или не дышит? Что-то не пойму… – пробормотала она. – Эх, как же ж их откачивать, утопленников, ведь показывала Танюха… О! А это еще что?!

Она вскрикнула с таким гневным изумлением, что Лю вздрогнул и поневоле открыл глаза. И встретился взглядом с нечеловеческим взором светлых глаз, в которых прямо-таки молнии сверкали.

Ноги, только что нежным пленом захватившие его бока, окаменели и стиснули, словно челюсти тигра, одна мягкая белая рука вцепилась ему в горло, а в другой блеснул кинжал.

– Ну-ка, собака китайская, колись! – гневно раздувая ноздри, приказала небесная лисица – а это могла быть только она, свирепая и светловолосая. – Откуда у тебя медальон моей сестры?!

Люси

Полудохлый мужик, на голой груди которого блестел знакомый серебряный медальон, молча смотрел на нее, словно не замечая клинка у горла. Не смотрел даже – таращился во все глаза, улыбаясь, как слабоумный, с каким-то идиотским восторгом в глазах. «Может, башкой приложился? – зло подумала Люся. – Сейчас еще добавлю!»

– Эй! – Она стукнула его коленкой, словно пришпорить хотела. – Отвечай! Что ты сделал с моей сестрой, сволочь?

– Какая ты… – пробормотал мужчина, по-прежнему не сводя с нее блестящих глаз.

Девушка забеспокоилась.

– Какая – такая?

– Небесная лиса Лю Си, – шепнул он. – Это же ты и есть.

– Что?.. – ошеломленная, она на миг утратила бдительность, и «утопленник» тут же этим воспользовался.

Оказалось, что для воина, даже раненого, вывернуться из ее захвата – проще простого. Люся и пискнуть не успела, как все изменилось, и девушка обнаружила, что уже не она нависает над древним гадом, а он, гад, навалился сверху, щурится и скалится – издевается, сволота! – а отброшенный кинжал звякнул где-то в стороне. И поза, в которой она лежит, к слову, не то что двусмысленная – вполне даже определенная. Может, не надо было на него так залезать?

Мужчина был горячий, словно печка, а улыбался и смотрел так, что Люся, руками пытаясь его оттолкнуть, с ужасом почувствовала: ноги-то у нее сгибаются сами собой, без всякого участия разума.

«Черт! Да меня же сейчас…»

– Поймал, – усмехнулся он, жадно и восторженно ее рассматривая. – Глаза дракона и брови феникса, да! Беру!

– Че-го?.. – прошептала парализованная то ли страхом, то ли чем-то иным девушка, но ответа не дождалась.

Выдав это непонятное заявление, он вдруг побледнел, обмяк и с легким вздохом навалился на нее всем своим немалым весом. Люся пискнула, яростно завозилась, но он не двигался, а ладонь ей вдруг обожгло чем-то… что-то… Выпростав руку, она в страхе уставилась на измаранные красным пальцы. Да он же кровью изойдет!

– Эй! Придурок! Слезь с меня! Эй! Ты… ты живой?

Придурок не отвечал, и Людмила, в отчаянии колотя его свободной рукой по спине, нащупала вдруг какой-то торчащий обломок. Стрела, что ли? Да он же сейчас сдохнет! Прямо на ней!

И сдохнет, похоже, счастливым. Потому что голова раненого улеглась как раз между девичьих грудей, и вид у него был возмутительно довольный для умирающего.

– И что теперь? – тоскливо вопросила Небеса «небесная лисица».

Ей ответило конское ржание. Вороной подошел поразительно бесшумно для такой громадины и смотрел теперь сверху вниз, потряхивая гривой и всхрапывая.

– Ржешь, скотина? Надо мной?

В глазах коня Люся увидела собственное отражение, а еще – почти человеческий сарказм. И поняла, что, похоже, действительно попалась.

Таня

Раненый не двигался, не стонал, и порой Тане казалось, что и не дышал вовсе. С такой потерей крови и количеством ран удивительно, как он вообще до вечера дотянул. Даос ему раны зашил и бальзамом целебным намазал, но на том помощь Колобка закончилась.

– Если судьба ему помереть, то так тому и быть, – проворчал Линь Фу и отправился лечить лошадку. Существо, во всех смыслах более достойное заботы. Хотя бы просто потому, что еще ни одна четвероногая скотина не взяла в копыта копье и не попробовала проткнуть насквозь человека.

А Таня осталась возле раненого. В принципе она мнение дедушки Линь Фу вполне разделяла. Люди в том времени, откуда она пришла, не просто уподобились животным, они зачастую бывали много хуже бешеных чудовищ. Но этого молодого человека отчего-то было очень жалко. Вот и сидела Татьяна Орловская в ужасно неудобной для европейки позе – боком, изогнувшись и не имея возможности вытянуть ноги. А по-турецки сесть не позволяло воспитание.

– Девы и на земле, и на небе любят воинов, – вздохнул над ее плечом подкравшийся незаметно даос. – Живой еще? Ты гляди-ка!

Он посчитал пульс, обхватив запястье раненого, и ободряюще похлопал Таню по плечу:

– Выкарабкается герой, никуда он не денется. Видать, ты отогнала бога смерти, – усмехнулся Линь Фу и многозначительно добавил: – Прямо как самая настоящая небесная дева.

Черные глаза-бусинки даоса блестели от избытка хитрости. Сразу было видно: он свою гостью давно раскусил и теперь желал получить чистосердечное признание.

– Я – она и есть, – сказала Татьяна, но не слишком уверенно. – Разве по мне не видно?

– Хех, по тебе видно, что ты нездешняя, это точно. Но мир поистине велик и многообразен, – молвил Линь Фу, практически слово в слово повторяя сомнения веселого мятежника Лю. – И если уж в наших краях двух одинаковых женщин не сыскать, то где-нибудь за горами-долами… э?

И вопросительно вздыбил кустик левой брови. Дескать, не вредничай, развязывай язычок.

– Или за годами-веками.

– О как!

Колобок смешно всплеснул пухлыми ручонками, но Таня впервые увидела в его глазах настоящее изумление. А еще – обжигающую душу и разум жажду нового знания. Таким же внутренним огнем горел ее отец, когда собирался на очередные раскопки. Любопытство первооткрывателя не давало сидеть на месте, гнало профессора Орловского и таких же, как он, одержимых, вперед. Как Амундсена – к Южному полюсу, а Нансена – к Северному.

– Вперед или назад в веках? – шепотом спросил Линь Фу, облизывая пересохшие губы.

– Вперед.

Даос задумчиво поскреб жиденькую бороденку. Взгляд его блуждал по комнате в поисках чего-то важного, пока не наткнулся на кувшин с остатками рисовой водки. Возраст почтенного Ли Линь Фу определить было сложно: если судить по волосам, то древний старик, если по силе в руках, то мужик в самом соку, а если по стремительности движений, то шестилетка-сорванец. Вмиг нашлись и чарки для питья, и немудреная закуска, под которую такие важные разговоры вести было куда как сподручнее.

– Пей, – приказал служитель Матушки Нюйвы.

И Таня выпила, понимая, что только с даосом она может говорить откровенно. А возможно, даже и посоветоваться, чем черт не шутит.

– Ну и из каких веков тебя к нам занесло, Тьян Ню? – спросил он. – Пьешь ты совершенно бесстыдно, не прикрываясь рукавом, так что я тебе верю насчет будущего. Каждое следующее поколение хуже предыдущего.

– Пройдет почти две тысячи сто лет, прежде чем я появлюсь на свет, – сообщила Таня убитым голосом, словно только сейчас до конца осознала, сквозь какую бездну времен они с сестрой провалились.

Ли Линь Фу помолчал и налил девушке еще водки. И та выпила. И снова без закуски. Зато правильно – заслонившись от собеседника рукавом халата. Крепкое вонючее пойло огнем разлилось по жилам, ослабив тиски воли.

– Вот теперь рассказывай, как это произошло.

И Таня рассказала все, всю правду, нисколько не заботясь о том, поймет ли древний китаец обстоятельства, присущие двадцатому веку. Как на духу, от начала до конца – и про Шанхай, и про сестру, и про волшебных рыбок, и про светопреставление посредине реки.

– …А вынырнули мы уже зде-э-эсь, – ревела Таня, уткнувшись носом в плечо Колобку, а тот вытирал ей слезы широким рукавом ханьфу.

– Погоди-ка. – Линь Фу внезапно отстранил девушку и даже встряхнул для пущей убедительности. – Рыбки сейчас где?

– Черная… ик… – у моей сестры, а белая у меня… была. Ее циньский офицер Шао отобрал… скотина эдакая…

– Это плохо, – сказал вмиг протрезвевший даос. – Это очень плохо.

– Эт… п-почему? – пролепетала пьяная в стельку Таня, пытаясь собрать глаза в кучку.

– Потому что, скорее всего, она уже у Чжао Гао.

– А… ик… кто эт-т т-такой?

– Главный императорский евнух, – пояснил Линь Фу. – Очень опасный человек.

Таня глупо хихикнула.

– А он правда сам разрешил, чтобы ему… чик-чик… э… сделали? – спросила она и пальцами «чик-чик» показала. – Сам так захотел? Уж-жас! Это же ж-ж-ж без эфира больно!