Царь-девица - Всеволод Соловьев

— Полоумная! Бога побойся, что ты делаешь? Али ты басурманка? Очнись. Войди вот лучше, помолись-ка над покойником, поплачь, так отойдет от сердца.

Стрелец вырвал из руки ее кинжал, почти силою втолкнул ее в спальню и запер дверь.

Она хотела подойти к Николаю Степановичу, но не дойдя до кровати, упала на пол. Это был не обморок, просто ее оставили последние силы. Ее глаза были открыты. Она все видела вокруг себя, видела бледное лицо покойника с обвязанной головой, слышала, как уходит и приходит стрелец, что-то приготовляет, слышала, как из открытого окошка доносятся крики и песни. И рядом со всем этим, рядом с действительностью перед нею проходили ярко, страшно ярко другие картины.

Ей чудилась Красная площадь, толпы стрельцов, величественная фигура несчастного Матвеева…

Она видела Николая Степановича — не того, который лежит теперь неподвижен и мертв, — а другого, живого… У нее в ушах звучал его голос, его нежные речи, речи прошедшей ночи. Что-то огромное, холодное, тяжелое, как пудовый камень, давило грудь ее, но ни одна слезинка теперь не выкатилась из глаз ее, и всю ночь напролет провела она в этом страшном состоянии. Только к утру очнулась.

Покойник лежал уже на столе обмытый и одетый, старым стрельцом в парадное платье. Шатаясь, подошла к нему Люба и опустилась на колени.

— Прости, милый! — громко сказала она, как будто он мог ее слышать. — Сладко было бы мне умереть с тобою. Одна минута — и нет муки, и тишина, и спокойствие. Но ты теперь там, у Бога, в обители райской, куда меня, грешную, не впустят. Нет, я буду жить, как ни страшна жизнь моя… И этой жизнью я искуплю мою вину пред тобою. Я до дна выпью чашу… я буду молиться за тебя и за всех невинно погибших, за всех несчастных… Буду молиться до тех пор, пока Господь не простит меня и не возьмет с этой страшной земли, где одна только мука, один ужас, одно заблуждение… И тогда, когда грешные молитвы мои будут услышаны, тогда я свижусь с тобою!.. Прости, мой милый!..

Слезы хлынули из глаз ее на холодную, уже окоченевшую руку Малыгина. Эти слезы ее облегчили. Теперь она все видела, все понимала. Она знала, что будет делать.

XIV

Рано утром 16 мая царица Наталья Кирилловна собрала бояр и родственников своих, которые скрывались в Кремле. Старый патриарх Иоаким тоже явился на это совещание. Для всех было ясно, что ужасами вчерашнего дня еще далеко не закончились бедствия, что стрельцы, торжествующие и безнаказанные, вернутся снова и кончат, пожалуй, тем, что перебьют всех без исключения.

— Что же делать?

Конечно, один только остается выход: бежать из Кремля, из Москвы, скрыться куда-нибудь подальше, в монастырь уединенный и ждать, пока в войске улягутся страсти. Но как бежать, когда Кремль со всех сторон окружен сильпыми караулами и когда часовые следят зорко?

Послала было Наталья Кирилловна разведать, нет ли хоть какой-нибудь лазейки, но посланные вернулись с безнадежным ответом. Очевидно, руководители стрельцов приняли все меры для того, чтобы заградить спасение изменникам.

Приходилось ждать страшной участи. Полное отчаяние изображалось на всех лицах. Призрак смерти стоял перед всеми и в особенности перед Нарышкиными — ведь прежде всех их ищут; они обречены на погибель. Бежать нельзя, нужно опять скрываться, но куда? Вчера ватаги стрельцов рыскали по всем покоям, сегодня будет то же самое.

Не успели еще решить вопросы, куда и как скрыться, как раздался бой барабанов, набат и крики. Вооруженные стрельцы опять стояли перед дворцом, требовали выдачи Ивана Кирилловича Нарышкина, а если им его не выдадут, то грозились перебить всех бояр.

— Ну, так будем готовиться к смерти! — сказала царица каким-то вдохновенным голосом. — Я брата им не выдам… Пойдемте все в Грановитую палату, запремся там. Пускай кто-нибудь выйдет к этим извергам, пусть им скажут, что нет Ивана Кирилловича, чтоб они лучше и не требовали его выдачи!

Бояре стояли, переминаясь с ноги на ногу. После угроз стрелецких никому не было охоты выходить к ним.

— Так я пойду, государыня, — сказал Тараруй, на которого мало обращали внимания среди страха, всех объявшего.

Ни царица, ни ее приближенные и не замечали, что один Хованский вне опасности, что он свободно расхаживает всюду, не ищет себе убежища, не боится стрельцов. Ему и выход из Кремля доступен, он и не ночевал во дворце: пробрался сюда рано утром.

Он вышел на площадь, стрельцы его окружили.

— Что ж, это верно говорит князь! — толковали некоторые. — Ведь нельзя нам уходить без него, — сам ты говорил, что он первый царский душегубец, что он примерял уж и царскую корону.

— Не будет вам Нарышкина, — сказал им Хованский. — Царица объявила, что ни за что не выдаст брата.

— Так что ж это она, — завопили стрельцы, — брат, брат, да ведь и изменник же он, ее же сына-царя изменник, так как же она его не выдаст?!

— Видно, хоть и изменник, а все же ей дорог, — усмехнулся Хованский. — А коли так, братцы, коли так поступает Наталья Кирилловна — не выгнать ли и ее из дворца? — заключил он.

— Любо! Любо! — в один голос отвечали стрельцы.

— Только теперь обождите. Пожалуй, еще постойте, может, они и образумятся, а то так уходите да и опять завтра возвращайтесь.

— Не уйдем мы без Ивана Нарышкина. Что ж такое — вот Матвеева убили, Долгоруких с Салтыковым тоже, а главный изменник жив. Никак нельзя нам уйти, Иван Андреевич!

— Так я и говорю вам, завтра возвращайтесь, а караулы у ворот держите — ведь он здесь, никуда не убежит. А за день-то и за ночь они все притомятся… Ну, вот, может быть, и будут сговорчивее. Добром-то лучше без лишней крови.

Стрельцы подумали, подумали.

— Что ж, это верно говорит князь! — толковали некоторые. — Зачем кровь проливать даром, так-то лучше донять их томлением!

— Но все же ты, князь батюшка, — обратились стрельцы к Хованскому, — поди да скажи царице, что коли не выдаст она нам брата, так мы и до нее доберемся. Так, может, мы его и сегодня получим…

Хованский возвратился в Грановитую палату.

— Плохо дело, — сказал он, — придется, государыня, выдать Ивана Кирилловича, а то вот они уж и тебе грозятся.

— Я готова к гибели, — тихо, едва шевеля губами, произнесла Наталья Кирилловна, — пусть ломятся, не могу же я им выдать брата!

Хованский замолчал и не пошел больше к стрельцам.

Так продолжалось вплоть до часу пополудни. Стрельцы не позволяли себе вчерашних бесчинств, во дворец не врывались, но на площади кричали и ругались громко. Наконец, видя, что Нарышкина им все же не выдадут, они решились последовать совету Хованского и вышли из Кремля, расставив по воротам новые, крепкие караулы. Царица и бояре вздохнули свободнее — может быть, миновала опасность, может быть, одумались разбойники.

А в то время, как слабая надежда загорелась на лицах приближенных Натальи Кирилловны, в тереме, в покоях царевны Софьи шло совещание между нею, Милославским и Тараруем, который уже успел незаметно сюда пробраться.

— Так ты говоришь, князь, что они завтра непременно вернутся? — спрашивала Софья Хованского.

— В этом будь покойна, государыня, — отвечал он, — не уйдут без Нарышкина. Разве они теперь успокоятся до тех пор, пока не увидят, что могут делать, что им угодно?! Ведь они теперь говорят между собою, что если царевич Иван и жив, то все равно при Нарышкиных недолго жить ему — это у них засело крепко. Конечно, с такими олухами можно бы и справиться, что-нибудь придумать для их успокоения, но кто же станет придумывать, не мы же с Иваном Михайловичем?!

— Еще бы! — прошептал Милославский. — Я не жив, пока не кончили с Нарышкиными. На полпути нечего останавливаться.

— В этом я с вами согласна, — тихо проговорила царевна, — я только боюсь новых ненужных убийств. Да и, наконец, вы сами вчера видели, на что они способны: ведь настоящими зверьми делаются. Дойдут они до такого остервенения — и мы все в опасности!

В эту минуту вошел Василий Васильевич Голицын. Он был бледен, лицо его показывало глубокое душевное волнение. Мрачно взглянул он на Хованского с Милославским.

— Пора остановиться, бояре, — проговорил он. — Уймите стрельцов — это в вашей власти. Зачем нам еще кровь Нарышкиных? — Теперь все равно враги в наших руках, Матвеева нет…

И, не смущаясь пытливым, злобным взглядом Хованского, Голицын громко вздохнул и перекрестился.

— Матвеева нет, — продолжал он, — и нам некого бояться. Нарышкины бессильны, да и разослать их можно по дальним городам.

— Нет, князь, нет, нет, воля твоя, ты не так толкуешь, и уж с Иваном-то Кирилловичем во всяком случае нужно покончить.

— Не понимаю, чего это вы так на него напираете, отчего вам кажется страшен этот мальчишка? Он задорен — и только. В народе его не любят, на хитрость он не способен — его Господь разумом обидел, напрасно только вы запачкаетесь в крови его, да запачкаете и царевну. Подумайте-ка хорошенько, да и потолкуйте со стрельцами.