Против течения - Нина Морозова

12. Его литература

Все рассказы, повести, романы Юрия я читала в самом первозданном виде, написанные шариковой ручкой. Я перепечатывала их все в 70-е, 80-е, 90-е годы по мере написания.

В 70-е и начале 80-х мы использовали самые что ни на есть допотопные пишущие машинки. Брали их в существовавших тогда пунктах проката. У машинок обязательно были какие-нибудь технические неполадки — то плохо пропечатывались какие-то буквы, то лента то и дело выскакивала и т. п. Юра сразу пытался исправить техническую «лажу». А я дописывала плохо пропечатанные буквы от руки при проверке текста.

Помню, когда мы жили в Купчино на Бухарестской улице, я отыскала пункт проката у метро «Ломоносовская». Мне выдали огромную тяжеленную машинку. И я тащила её до автобусной остановки, потом до дома с большим трудом, то и дело останавливалась, передыхая на футляре этой «чудо машинки». После путешествия с агни-йогами в 1980 г, не скажу как именно, но нам в вечное пользование попала пиш. машинка шефа команды Тоши, на которой он когда-то «тюкал» свою «Кунта-йогу». Юра её наладил, и я стала печатать на ней. Это была миниатюрная машинка то ли 20-х, то ли 30-х годов XX века. Починенная, прочищенная, она довольно долго служила нам, пока однажды вдруг не остановилась, лента не шла, литеры сбились все в одну плотную компанию. Пришёл конец срока её службы. Эта машинка и поныне стоит у меня как некий реликт расщелины времени, покрытая сшитым мной некогда по Юриной просьбе брезентовым чехольчиком. Вообще все чехлы для его аппаратуры я шила из старой палатки.

В начале 90-х Юра купил электронную машинку «Ромашка» с довольно обширной программой действия. Я освоила её, начиная новую эру электронных штучек. Но и с этой машинкой пришлось повозиться. Лента быстро блекла, перематывать и вставлять её было утомительно. После этой процедуры руки оказывались перемазанными чёрной краской.

В 2000 г. появился компьютер, которым занимался только Юра. Я читала тексты, расставляла знаки препинания. Сам он в них почему-то всю жизнь сомневался.

Ну, всё это «техническая» сторона книг.

Я очень любила и люблю рассказы Морозова 70-х.: «Плавание Магдалины», «В городе низкого солнца», «Евангелие от одиночества», «В земле», «Тропа», «Железовут», но особенно «Белые листья». В сборнике «Светильник», вышедшем в 1990 г., опубликованы рассказы «Плавание Магдалины» и «А потом задул ветер». Читая и перечитывая эти рассказы, я всегда плачу. Они мне очень близки. Это наше время, пора сильной и глубокой любви. Может быть, они в чём-то покажутся наивными современному читателю, но их высокая романтика, духовная устремлённость, душевная чистота, красота формы покорили меня навсегда. К этим своим произведением со временем Юра стал относиться как бы со снисхождением. Мол, прошедший этап, а сейчас надо писать иначе.

В 80-е, 90-е написаны «Песня силы», ещё неопубликованный философский трактат Юрия, «Парашютисты», «Зона возврата», Налево от вечности», «Подземный блюз», «Если бы я не был русским».

«Песня силы» — это трактовка Морозовым того, как функционирует Мир, Вселенная, каково место в ней человека, его понимание Бога. Это система миросозерцания тогдашнего Юрия Морозова. И хотя в дальнейшем религиозное мировоззрение Юрия менялось, но и в 2000-е, перечитывая свой трактат, он говорил: «А что, ведь неплохо написано?»

«Подземный блюз» выстрадан. В этом романе, частично биографическом, а более художественно-мистическом и фантастическом, много резких и откровенных суждений. Но промолчать он не мог, чувствуя, видя, анализируя музыкальный ералаш, современный ему, и работая над звуком и собственными композициями с полной отдачей сил и пониманием дела. На его глазах поднялись и прославились десятки духовных и музыкальных пустышек. И нужно было сказать правду даже в ущерб себе. Приключения, мистический пыл «Блюза» увлекают, невольно заставляют мыслить многомерно, и даже Морозова постигать в двух лицах.

Он хотел рассказать о музыкальных и мистико-йоговских перевёртышах, и это у него получилось. Люди, принявшие что-то на свой счёт, возможно, отвернулись от Юры из-за этого. Они не правы в том, что на самом деле книга эта — не хронология бытия данного периода и лиц, а понимание автором того временного промежутка, в котором он жил. Лично мне не пришло в голову обижаться за то, что в главе «Сексуальная революция» я якобы экспериментирую в постели то с одним, то с другим Морозовым. На самом деле такого отношения к любви и даже к сексу у меня не было никогда. Я вообще не экспериментатор в чём бы то ни было.

Особое место в литературном творчестве Морозова занимает самый большой роман «Если бы я не был русским» (1989 г., доработки сделаны в 2005 г.). В нём мне особенно близки таинственные, трагические и романтические главы. Я люблю, жалею, понимаю главного героя Серафима Бредовского, приковавшего себя к скале неисполнимости.

«Зона возврата» (1992) по духу в некоторой степени близка рассказам 70-х, но в ней больше безнадёжности, много горечи, разочарования, неверие в то, что любовь возможна среди людей здесь, на Земле. Я написала предисловия ко многим литературным произведениям Юрия и подробно их проанализировала. Самые последние вещи написаны зрелым мастером, они совершенны по композиции и языку. Так видится мне.

Юра никогда не переставал быть и романтиком, и религиозным мистиком, и бессребренником. Он был не таким, как все.

И именно поэтому он нам интересен. Он тянет в мир истин и фантасмагорий одновременно.

Что касается политических коллизий в его вещах, то вряд ли я что-то должна объяснять. Просто он прав. Юра был непримиримым, он остро переживал несправедливость, жестокость, равнодушие правящих классов к своим гражданам. Юра никогда не был конформистом.

То, о чём он писал, — пережил на личном опыте или изучил достоверные факты, много размышлял и пришёл к тем или иным выводам. Не зря он характеризует себя как человека с обнажёнными нервами, «как бы без кожи».

13. Добро и зло

Поэт не бывает счастливым в традиционном понимании смысла слова «счастье». Его душа претерпевает «вознесение» в иные сферы, и от этого он видит и чувствует больше. Ему даётся этот дар. В нём одновременно присутствует и божественное и демоническое. Никогда не перестаю удивляться судьбам лорда Байрона, Александра Блока и ещё многих и многих уже не столь крупных в перспективе времени творцов. Сколько их было! Стоит только открыть книгу Джорджо Вазари «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих», почитать современных авторов, пишущих о деятелях искусства XX века, например, Виталия Вульфа и т. п. Читая о знаменитых людях, иногда поражаешься их художественной одарённости, интеллекту и одновременно каким-то жестоким провалам человеческих судеб, иногда необъяснимой жестокости по отношению к близким, неуправляемости сексуальной жизни и т. п. противоречиям личности.

Юрий Морозов, по натуре своей созидатель во всём, также был «соткан из противоречий». Он мог в порыве неизвестно откуда возникшей ярости начать крушить вещи. Помню, как он разбил о стену транзисторный приёмник. Но уже через полчаса начал собирать его вновь. Складывал и даже склеивая некоторые кусочки. Добился того, что приёмник вновь заработал. Однажды я случайно уронила трубку нашего домашнего, довольно допотопного телефонного аппарата, которую только недавно наладил Юра. И он в непонятном озлоблении сорвал со стены мою картину (этюд «Лолита») и стал топтать её. Я могла лишь в страшном удивлении смотреть на это изуверство, на эту нелепую месть. Подождала, пока он успокоится. Потом мы вместе пытались исправить повреждения.

Что-то удалось сделать. Только я спрятала эту работу чтобы не вспоминать всю нелепость произошедшего…

В противоположность таким порывом вспоминается, как часто просыпалось в нём чувство вины, чувствительность, чуткость ко всему живому. Он очень любил животных. Всех подряд называл «кусясями» (от слова «кусать»), будь то бабочка, дождевой червь или слон. С 1980 по 1985 год я работала руководителем юннатского кружка в Доме пионеров. Я рассказывала Юре о животных, о наших радостях и бедах. Как-то рассказала о бурундучке, который любит семечки от яблок. И что вообще бурундуки их любят. И Юра стал откладывать в небольшую коробочку яблочные семечки, а я их относила нашему бурундуку. Часто он заходил к нам в кружок, а я показывала ему всех питомцев. В кружке жили пострадавшие птицы на излечении и звери, привыкшие жить в неволе и хорошо питаться. Однажды я взяла домой крольчонка Гришку, которому прокусил ухо неожиданно вырвавшийся у кого-то из ребят хорёк. Дети ухаживали за своими питомцами. Кормили их, брали на руки. Кому-то нравился дикобраз, кому-то попугаи. Были любители змей, одевавшие их себе на шею (в кружке жил амурский полоз и песчаный удавчик), хорьки — их тоже приручали, а вот Гришку он взял и укусил. В другой раз передушил половину хомяков и крыс. У нас дома Гришка прыгал повсюду, забирался на подушки и валики дивана, где предпочитал на возвышении справлять свои дела. Мы подстилали полиэтилен, а когда уходили, сажали его в ящик с окошечками. Как-то мы торопились в кино. А Гришка всё скакал и не давался в руки. Юра его ловил, а тот вдруг ударился головой о деревянный край дивана. Юра страшно расстроился, погрустнел. И признался, что пока мы сидели в кино думал только о том, что, наверное, Гришка сдох. Мы вернулись, кролик, живой и здоровый выпрыгнул на свободу и тут же принялся за капусту. От души отлегло! У нас жил голубь с повреждённым крылом. Юра сделал для него прекрасную клетку. Мы выкормили этого голубя, и весной он вылетел прямо из нашего окна, умчался ввысь.