Полая игла - Морис Леблан

— Вы… вы… Так это вы? — лепетал он.

— А почему бы и нет? — воскликнул тот. — Вы что, думаете, что окончательно меня узнали, увидев один раз в облике священника, а в другой — с внешностью Массибана? Увы! Раз уж человек избирает для себя такое социальное положение, какое занимаю я, приходится пользоваться талантами, которыми наделила меня природа. И не умей я, когда пожелаю, превращаться то в пастора реформатской церкви, то в академика-литературоведа, быть просто Люпеном, поверьте, стало бы очень скучно. А истинный, настоящий Люпен — вот он, Ботреле, любуйтесь!

— Но как же тогда… если вы — это вы… как же… мадемуазель…

— Да-да, Ботреле, именно так!

Он снова приоткрыл портьеру и, сделав кому-то знак, произнес:

— Госпожа Арсен Люпен.

— О! — вконец смутился молодой человек. — Мадемуазель де Сен-Веран…

— Нет-нет, — возразил Люпен, — мадам Арсен Люпен или, если вам так больше нравится, мадам Луи Вальмера, моя законная супруга. Мы сочетались браком по всем правилам, и это благодаря вам, мой милый Ботреле. — И протянул руку для рукопожатия: — Премного благодарен… и надеюсь, вы на меня не в обиде.

Странное дело, ни о какой обиде Ботреле даже не помышлял. Он нисколько не чувствовал себя униженным. Не было и горечи поражения. Столь велико было превосходство этого человека, что Изидору не пришлось краснеть за свои промахи. Нет ничего удивительного в том, что тот победил. И он крепко пожал протянутую руку.

— Кушать подано.

Слуга внес поднос с яствами.

— Прошу прощения, Ботреле, наш повар в отпуске, и у нас сегодня только холодные блюда.

Но Ботреле был совсем не голоден. Однако все же сел за стол: поведение Люпена весьма его озадачивало. Что тому было известно об их планах? Понимал ли он, какой опасности подвергается? Знал ли о присутствии Ганимара и его людей? А Люпен между тем продолжал:

— Да, мой дорогой друг, вы оказали мне неоценимую услугу. Ведь мы с Раймондой влюбились друг в друга с самой первой минуты. Именно так, малыш… Все эти похищения, пленения — ерунда, мы любили… Но ни ей, ни мне не улыбалось, хоть мы и были вдвоем, на свободе, превращать наши отношения в мимолетную связь, случайный роман. Продолжай я оставаться Люпеном, положение было бы безвыходным. Тогда пришлось снова стать Луи Вальмера, взять имя, принадлежавшее мне с детства. Как раз в тот момент родилась идея, поскольку вы закусили удила и уже обнаружили замок Иглы, воспользоваться вашим упрямством.

— И моей глупостью.

— Ба! Ну кто бы на моем месте поступил иначе?

— Так, значит, прикрываясь мною и пользуясь моей поддержкой, вы и провернули все дело?

— А как же! Кому бы пришло в голову заподозрить, что Вальмера — это Люпен, если Вальмера, друг Ботреле, сам вырвал из Люпеновых когтей ту, которую тот любил? Ах как это было чудесно! Как сейчас помню… наша вылазка в Крозан, брошенные букетики цветов… мое так называемое любовное письмо к Раймонде… и потом, когда я, Вальмера, перед свадьбой остерегался меня, Люпена… А помните тот самый вечер, когда на банкете вы были в обмороке и я поддержал, чтобы вы не упали… Ну что за воспоминания!

Наступило молчание. Ботреле наблюдал за Раймондой. Она, не говоря ни слова, лишь смотрела на Люпена, и в ее взгляде читалась страсть, обожание и что-то еще такое неуловимое, какая-то тревога и даже легкая грусть. Но вот он взглянул на нее, и она ему нежно улыбнулась. Руки их встретились над столом.

— Ну, что скажешь о моей квартирке, Ботреле? — поинтересовался Люпен. — Правда, впечатляет? Не скажу, что тут есть все современные удобства… но однако же некоторые удовлетворялись и этим… и не из самых последних… Посмотри, вон там отметились несколько бывших хозяев Иглы… Они за честь посчитали увековечить здесь свое присутствие.

На одной из стен одно под другим были выгравированы имена:

«Цезарь; Карл Великий; Ролл; Вильгельм Завоеватель; Ричард, король Англии; Людовик Одиннадцатый; Франциск Первый; Генрих Четвертый; Людовик Четырнадцатый; Арсен Люпен».

— Кто еще запишется тут? — погрустнел Люпен. — Увы! Список окончен. От Цезаря к Люпену, и все. Скоро здесь появятся толпы любопытных, пришедших поглазеть на странную цитадель. А ведь, не будь Люпена, никто бы так и не узнал о ее существовании! Ах, Ботреле, в тот день, когда моя нога ступила на эти заброшенные камни, какой гордостью наполнилась моя душа! Найти утерянный секрет, стать его обладателем, притом единственным обладателем! Унаследовать такое состояние! После стольких королей самому поселиться в Игле!

Однако супруга прервала этот монолог. Она казалась встревоженной.

— Какой-то шум… шум снизу… слышите?!

— Всего лишь плеск воды, — отвечал Люпен.

— Нет-нет… это не волны шумят, их плеск я знаю… что-то другое…

— Да что там может быть, дорогая, — улыбнулся Люпен. — Кроме Ботреле, я никого не приглашал.

Он обернулся к слуге:

— Шароле, ты закрыл за господином Ботреле двери лестниц?

— Да, на засовы.

Люпен поднялся:

— Полноте, Раймонда, не дрожите… О, вы так побледнели!

Склонившись, он что-то шепнул ей, затем шепотом отдал приказание слуге и, отодвинув портьеру, выпустил обоих.

Шум внизу становился все явственнее. Через равные промежутки времени повторялись глухие удары. Ботреле подумал:

«Ганимар, потеряв терпение, принялся выбивать двери».

Но Люпен оставался спокоен и, как бы все еще ничего не слыша, продолжал:

— Вот, например, когда я попал сюда, Игла полностью пришла в упадок. Ясно было, что уже целый век сюда никто не входил, ведь со времен Людовика Шестнадцатого и Революции секрет был утерян! Туннель был почти полностью разрушен. Лестницы рассыпались. Внутрь попадала вода. Мне пришлось все укреплять, восстанавливать, ремонтировать.

— Здесь было пусто, когда вы пришли? — не удержался от вопроса Ботреле.

— Практически да. Видимо, короли не использовали Иглу, как сделал я, в качестве хранилища.

— Значит, это было укрытие?

— Несомненно, во времена набегов, да и в гражданские войны. Но основное назначение… как бы это сказать… Игла служила сейфом французских королей.

Удары все приближались, становились чаще. Как видно, Ганимар, пробив первую дверь, набросился на вторую.

Внезапно наступившую тишину сменили новые удары, звучавшие совсем близко. Наверно, бьются в третью дверь. Теперь их оставалось всего две.

Взглянув в окно, Ботреле заметил кружившие вокруг Иглы лодки, а немного поодаль, подобно большой рыбе, плавал миноносец.

— Ну и грохот! — рассердился Люпен. — Невозможно говорить! Хочешь, поднимемся, осмотрим Иглу?

Они перешли на верхний этаж, в начале которого тоже была дверь. Люпен закрыл и ее.

— Моя картинная галерея.

На стенах были развешаны полотна самых знаменитых художников. Ботреле прочитал подписи: «Мадонна со святым агнцем» Рафаэля, «Портрет Лукреции Феды» Андреа дель Сарто, «Саломея» Тициана, «Мадонна со святыми» Боттичелли, картины Тинторетто, Карпаччо, Рембрандта, Веласкеса.

— Чудесные копии, — похвалил он.

Люпен удивленно воззрился на молодого человека:

— Что? Копии? В своем ли ты уме? Копии, дорогой мой, остались в Мадриде, во Флоренции, Венеции, в Мюнхене и Амстердаме!

— А это?

— Подлинники, собранные терпеливо всеми европейскими музеями, а я их честно заменил превосходно выполненными копиями.

— Но ведь не сегодня завтра…

— Не сегодня завтра хватятся их? Пожалуйста! На каждом из полотен с обратной стороны холста имеется моя подпись — пусть все узнают, что именно я дал стране подлинные шедевры. В конце концов я лишь повторил то, что сделал Наполеон в Италии… А вот, смотри-ка, Ботреле, четыре Рубенса графа де Жевра…

Из глубины Иглы удары шли теперь уже сплошной чередой.

— Это становится невыносимым! — заявил Люпен. — Поднимемся выше.

Еще одна лестница. Еще одна дверь.

— Зал гобеленов, — объявил Люпен.

Но гобелены не были развешаны на стенах. Они лежали скатанные, перевязанные веревками с номерами и перемежались рулонами старинных тканей. Их-то и развернул Люпен, и взору Ботреле предстали великолепная парча, восхитительный бархат, тонкие, пастельного цвета шелка, ризы, вышитые золотом и серебром…

Они все поднимались вверх, и Ботреле оказывался то на выставке часов и маятников, то в библиотеке (о, чудеснейшие переплеты, бесценные редкие тома, единственные экземпляры книг, похищенные из крупнейших библиотек мира), то в зале кружев, то безделушек.

И с каждым разом комнаты становились все меньше и меньше. А звуки ударов отдалялись от них. Ганимар отстал.

— Последний, — предупредил Люпен. — Зал сокровищ.

Комната эта резко отличалась от остальных. Тоже округлой формы, но с очень высоким коническим потолком, она располагалась в самой верхней части Иглы, в каких-нибудь пятнадцати — двадцати метрах от вершины.