Очерки японской литературы - Николай Конрад
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако и этого мало. Различие между «хасигаки» «Кокинсю» и даже «вступлениями» «Исэ» — огромное и по существу.
Предисловия «Кокинсю» целиком и полностью обслуживают лирические стихотворения. Другими словами, они укладываются в особую тематику и конструкцию лирического творчества как такового.
С тематической точки зрения японские танка лишены какого бы то ни было фабульного элемента. Они все построены на мотивах чисто статического характера, раскрывающихся в цепи эмоциональных рядов. Если в стихотворении и говорится о каком-нибудь событии, действии, поступке самого героя, то мотив этого действия не вплетается в причинно-временную цепь и лишен фабульной напряженности, требующей формального же разрешения. Действия и события фигурируют в танка так же, как и явления природы, не образуя фабульной ситуации. Предисловия не нарушают этого общего характера лирической темы: они так же статичны, как и мотивы самого стихотворения. В самом обычпом случае они дают ту обстановку, которая берется как основание для развертывания лирической темы: «песня, сложенная во время стихотворного собрания у принца Корэсада»; «песня, сложенная при посадке хризантем в садике одного человека».
Иногда эти хасигаки как будто начинают рассказывать: так, например,— в приведенном выше отрывке из отдела «Любовь». Но и здесь, если только всмотреться в самое построение и особенно сравнить его с соответствующим рассказом «Исэ», сразу же откроется вся принципиальная разница между этими двумя как будто совершенно аналогичными отрывками. Берется этот пример потому, что это хасигаки, пожалуй, самое распространенное, пожалуй, наиболее приближающееся к типу рассказа.
Предисловие в «Кокинсю» в общем и целом дает, в сущности, не более, чем простое основание для темы стихотворения: оно рисует обстановку, среди которой раскрывается лирическое содержание танка. Правда, с первого взгляда может показаться, что оно рисует некое течение событий: 1) кавалер навещает даму; 2) она неожиданно уезжает; 3) кавалер через год приходит в то же самое место и мечтает о прошлом. Но, если даже принять все это за последовательное рассказывание событий, то нетрудно увидеть, что суть не в причинном их сцеплении, а в развертывании обстановки для лирической темы. Суть здесь не в повествовании, но в подготовке эмоционального элемента в стихотворении, и максимальная связь, которую можно найти в этих событиях, носит только характер хронологической последовательности, не более.
Что же делает из этого материала автор «Исэ»? Небольшими, в сущности, изменениями, очень короткими добавлениями в этот текст он достигает полного превращения простого предисловия к лирической теме в рассказ. В самом деле: в изложение первого момента автор вносит всего только одно коротенькое добавление:
«Ее навещал, не относясь сперва к этому серьезно, кавалер. И вот: устремления его сердца стали уже глубокими...»
Этим самым элементы повествования связываются в причинное сцепление, и весь абзац приобретает уже совершенно иной характер.
В изложение второго момента автор вносит уже большее дополнение:
«Хоть и узнал он, где она живет, но, так как недоступным было ему то место, он, в отчаянии, предался горьким думам...»
Опять-таки введен новый элемент, находящийся в чисто причинной связи с предыдущим и определенно усиливающий общий повествовательный тон всего целого.
В изложение третьего момента автор вносит уже типично повествовательные строчки:
«На следующий год, в том же январе, когда в цвету полном были сливы, минувший вспомнив год, ко флигелю тому пришел он: встанет — посмотрит, сядет — посмотрит: не похоже никак все на прошлый год. Заплакал он и пролежал на грубых досках галереи до самого заката луны».
Наконец, для окончательного завершения общего повествовательного тона всего целого, автор после стихотворения дает еще одну прозаическую строчку.
«Так сложил он, и когда забрезжил утренний рассвет, в слезах домой вернулся».
Таким образом, можно считать, что основное отличие «Исэ» от «Кокинсю» не в том, что первое дает обязательные и притом более распространенные предисловия к стихам, в то время как во втором они случайны и кратки, но в том, что эти прозаические части в обоих произведениях, даже самые как будто сходные по содержанию и построению, принадлежат к разным стилистическим жанрам: хасигаки «Кокинсю» дают только стилистическую основу для последующего развития лирической темы, проза «Исэ» дает рассказ с подчиненным ему стихотворением.
II
Согласимся, однако, что «Исэ-моногатари», как и гласит само наименование, повесть. Но какая повесть? И, в сущности, где она? Если уже и считать основой «Исэ» повествовательные элементы, то, во всяком случае, они даны в очень своеобразной форме: все произведение разбито на сто двадцать пять отрывков, ничем не связанных как будто между собою. И если «Исэ» не книга стихов, то все-таки это и не повесть, скорей всего, пожалуй,— книга рассказов.
Такова новая постановка вопроса о сущности литературного жанра «Исэ». И как в случае с истолкованием «Исэ» как книги стихов, так н здесь для такого взгляда — очень много оснований.
С первого взгляда «Исэ-моногатари» представляется собранием совершенно самостоятельных и законченных отрывков. Если что-нибудь п связывает их, то только родственность темы н, в значительной степени, общность сюжета: тема — «любовь», сюжет — взаимоотношения «кавалера и дамы». Общность же фабулы как будто отсутствует.
В девяти из десяти случаях внешне это, несомненно, так. Только в очень ограниченных размерах встречаются иные темы: «природы» и «дружбы», да и то в чистой форме совсем редко, большей частью они только контрапунктируют основной теме— «любви». Отсюда вырастает несколько особый взгляд на «Исэ», отчасти напоминающий то, что было сказано раньше. Если в связи с трактованием «Исэ» как «книги стихов» развивается взгляд на нее как на «учебник поэтического искусства», то в связи с трактовкой «Исэ» как «книги рассказов» появился взгляд па нее как на «учебник любви» своего рода.
В самом деле, разве это не так? Как много занимает места в произведении эта тема любви и как богато она варьирована.
То это тема любовной тоски, в разных своих оттенках: иногда как томление по милому другу...
Осенью в полях Утром рано чрез кусты Пробираюсь я.
Мокр рукав мой... Но влажней Он в ту почь, что без тебя...[5]
Иногда — как уныние, тоска...
Грустно мне. Гляжу...
Я в тоске, и слез река Все полней, полней!
Лишь рукав мой увлажнен...
А с тобой свиданья нет![6]
То — это тема любовного отчаяния, опять-таки в разный вариантах: иногда — с упреком по адресу противной стороны...
Мой рукав промок
Весь насквозь, хоть выжимай...
Весь он мокр от слез.
Эти капли — пе твоей ль То жестокости следы? [7]
Иногда — в форме отчаяния при мысли о себе, о том, что будет или что стало с самим собою по случаю неудачной любви...
Нет! Не любит он!
Он ушел, ушел совсем...
Мне пе удержать!
Видно, миг настал, когда Жизни исчезать пора... [8]
Иногда —- отчаяние при неудаче в деле любви...
Жить здесь — не могу!
Поищу себе скорей Среди гор приют,
Где бы мог остаться я И укрыться от людей [9].
То это темa любовной жалобы: иногда — в форме сетования на судьбу в связи с жестокостью дамы...
Скал, утесов нет!
Нет нагроможденных гор Между нас с тобой.
А ведь сколько дней без встреч,
Сколько дней в тоске прошло! [10]
Иногда — в форме упреков, прямо обращенных к милому другу...
Мне любовь твоя И свиданья кажутся Краткими, как миг...
Но жестокости твоей,
Кажется,— конца ей нет![11]
Если только продолжать приведение образцов и анализ различных вариантов этих тем, придется в конце концов выписать все «Исэ-моногатари»; поэтому читателя, желающего проверить, приходится отсылать к самой повести. Несомненно только одно: мнение, будто Исэ — «книга любви», приобретает значительную долю правдоподобия.
