Одна тень на двоих - Татьяна Устинова

— Ты не знаешь, охранник жив?

— Не знаю. Я завтра, наверное, съезжу в больницу. Если он будет еще жив.

— Данилов, — быстро произнесла Марта, — уж в этом ты точно не виноват!

— В чем?

— В том, что охранник… что его ранили.

— Как раз в этом я и виноват. Его ранили из-за меня. Ты что, не понимаешь? Тот человек пришел, чтобы наказать меня, но ему мешал охранник, и он его покалечил. Если не убил.

— Дернул меня черт связаться с душевнобольным! — злобно выговорила Марта. — Ты надоел мне, Данилов. Хуже горькой редьки надоел. Ну, если ты во всем виноват, пойди и повесься.

— Остаются еще мои сотрудники, — продолжал Данилов, как будто ничего такого она и не говорила, — Саша Корчагин, Таня Катко и Ира. Они тоже знали, что я с утра в субботу собираюсь на Рижское шоссе.

— Кто-нибудь из них ненавидит тебя лютой ненавистью?

— Не знаю. Как будто нет. Впрочем, я плохо умею замечать такие вещи.

— Это точно.

— На полу в доме я нашел растоптанный в пыль кусок янтаря. Откуда он там взялся? Кто его растоптал? Преступник или охранник? В доме ничего янтарного нет и не было, значит, янтарь кто-то принес или он выпал из кармана, У кого?

— Как же ты его нашел? Там было сплошное стекло.

— Нашел. Только теперь я голову сломал, имеет это отношение к делу или нет? И еще кассета.

— Какая кассета?

— Камера наблюдения, помнишь?

— Что?

— Там все кассеты «BASF», а одна, та, на которой мы с тобой, «Sony». У Тарасова в машине валялась какая-то кассета. Прямо на полу. Он сказал, что это видеозапись его выступления.

— А что, Тарасов тоже звонил в пятницу твоей секретарше и спрашивал у нее, как ты намерен провести субботу?

— Нет. Не звонил. Он в пятницу прилетел с гастролей. Но кассета у него валялась.

— «BASF»?

— Я не посмотрел, — сказал Данилов виновато, — плохо у меня получается быть детективом.

— Ничего, сойдет. — Марта притормозила на светофоре и отправила в рот какую-то мятную гадость. Она постоянно «освежала дыхание», в полном соответствии с рекламой. — Сама по себе кассета на полу ни о чем не говорит. У меня в бардачке тоже кассета ездит. Мне Инка дала какой-то новогодний фильм. Ну и что? Тем более твой Матрасов только в пятницу вернулся с гастролей.

— Не Матрасов, а Тарасов, — поправил Данилов.

— Ну, Тарасов. Или он сразу с самолета кинулся громить дачу Кольцова?

— Он даже не знал, что я туда собираюсь. Ему нужно было со мной встретиться, потому что моя мать просила его уговорить меня выступить на приеме и сказать несколько теплых слов моему отцу.

— Что? — переспросила Марта с изумлением. — Кто должен выступить?!

Данилов промолчал, и Марта замолчала тоже.

— Ты… очень расстроился, — спросила она, помолчав немного, — или ничего?

— Ничего, — сказал Данилов, — дело не в этом. Дело в том, что Олег про дачу ничего знать не мог, он вообще к моей работе никакого отношения не имеет, но все равно я… струсил, когда увидел эту кассету.

Марта посмотрела на него.

Дело было как раз «в этом». Зря она подозревала Данилова в том, что ему была нужна ее машина, а не она сама. Ошиблась. На этот раз Данилову была нужна она сама.

Она толком не понимала его отношений с родителями, но знала, что даже после телефонных разговоров с ними — вернее, с матерью, потому что отец никогда с сыном не разговаривал и никогда ему не звонил, — Данилов становился почти больным.

Его нужно было утешать, но делать это осторожно, потому что от слишком прямолинейных утешений он мрачнел еще больше, уходил в себя, на вопросы отвечал «да» или «нет» и в конце концов замолкал надолго. Марта томилась. Приставала.

Пекла пироги. Болтала — все для того, чтобы он сменил гнев на милость. Иногда ей удавалось его умаслить, и он быстро возвращался в состояние нормального человека. Иногда молчание затягивалось, и тогда Марта ненавидела его родителей.

Сзади возмущенно засигналили, и она поняла, что проспала зеленый светофор. Машина тронулась с места, ее обгоняли, возмущенные и негодующие лица проплывали с обеих сторон.

Опять за рулем баба! Спасенья никакого нет от баб на дороге! Научись водить сначала, а потом на шоссе выезжай!

— И что? — осторожно спросила Марта. — Ты… согласился выступать?

— Черт побери, — отчетливо выговорил никогда не ругавшийся Данилов, — нет, конечно.

— Данилов, не переживай, — быстро сказала она, — можно подумать, что это в первый раз.

Вся беда и была в том, что число раз не имело значения. Каждый новый раз было так же больно и обидно, как в первый.

— Не хочу говорить об этом. — Данилов перестал смотреть в окно, глянул на Марту и неожиданно потрепал ее по макушке. — Спасибо, что приехала.

— Пожалуйста. Ты уже решил, что станешь делать дальше? В смысле детективного расследования?

— Я должен выяснить, почему Веник мне наврал, а он был на самом деле, где были мои сотрудники и откуда взялся янтарь. Еще мне нужно съездить в больницу и поговорить с охранником.

— Если он жив.

— Да. Если он жив и может разговаривать.

И они замолчали — на этот раз до самой Сретенки. Молчали каждый о своем. Марта даже позабыла включить свою любимое «Русское радио».

— Ну что, — спросила она, осторожно приткнув «Ниву» к сугробу, — поедем в ресторан? Или неохота?

— Пойдем лучше домой, — попросил Данилов, что-то чаю хочется горячего.

— Давай, — моментально согласилась Марта. Ей тоже хотелось чаю и не хотелось в ресторан.

— А Надежда Степановна? — спросил Данилов уже на лестнице. — Как она относится к тому, что ты у меня ночуешь?

— Никак. Она знает, что у нас с тобой… высокие отношения. А потом я же у тебя не каждый день ночую!

Очень жаль, почему-то подумал Данилов.

Может быть, если бы она ночевала у него каждый день, ему было бы не так страшно возвращаться. Делать этот последний шаг. Вставлять ключ в замок.

Покрываться унизительным потом.

С ней он ничего не боялся — никаких призраков в углах.

— Проходи. — Он распахнул двери в квартиру, в привычное тепло и домашний запах. — Замерзла?

Марта кивнула, стаскивая щегольские ботиночки.

Она любила хорошую обувь.

— Я тебе сейчас дам твои тапки.

«Ее» тапки он привез из Австрии, меховые, замшевые, со смешной вышивкой. Он полез в шкаф и еще рылся там, когда Марта вдруг спросила с ужасом:

— Что это такое?

Цепляясь головой за вещи, он вынырнул из шкафа.

— Где?

— Вон. На твоих ботинках.

Данилов посмотрел удивленно. Что там может быть на его ботинках, чего она так испугалась?

— Что?