Смерть на брудершафт (фильма пятая и шестая) - Борис Акунин

– Ау, киска, ты не уснула?

Она спохватилась, что ведет себя подозрительно. При такой тишине слышен каждый звук. И отсутствие звуков тоже… Чуть не плача от ощущения бесконечной мерзости происходящего, Мавка подняла юбку – но ничего не вышло. Внутри всё было словно зажато в кулак. Наконец сообразила. К стенке был приделан рукомойник, под ним наискось шел желоб. Пролила немного воды, позвенела струйка.

– Всё уже! Я сейчас!

Вышла, игриво посмеиваясь.

– Теперь вы, мой рыцарь. Не буду вас смущать. Подожду в доме.

– Нет уж, – живо сказал Романов. – Это нечестно. Я один боюсь, ха-ха. Ждать не заставлю. Раз-два и готово.

Он не хочет меня отпускать. Что-то заподозрил, испугалась Мавка. Тем более нужно кончать…

Стоило русскому закрыть за собой дверцу, как из густой тени абсолютно беззвучно вынырнул Нимец. Левой рукой показал: тихо! Правая была опущена. В ней поблескивала узким лезвием бартка.

Знаками крестьянин показал: пускай этот приступит к делу, тогда его и кончу. А потом кину в дыру.

Мавка задрожала. Но сказала себе: всё правильно. Кобелю собачья смерть. А зловонному греху зловонную могилу. Заодно и трупного запаха не будет…

И вдруг она словно очнулась. Что со мной? Я ли это?

Замотала головой: не надо! Схватила Нимца за рукав.

В этот миг из будки донесся звук льющейся струи. Нимец оттолкнул Мавку, сделал два быстрых шага.

Ударом ноги вышиб хлипкую дверь и тем же движением, весь подавшись вперед, обрушил страшный удар топора в раскрывшуюся щель. Раздался сухой треск.

Свет луны озарил внутренность латрины.

Мавка увидела, что на сиденье никого нет – лезвие с размаху вонзилось в доски. Сам Нимец едва удержался на ногах, упершись рукой в заднюю стенку. Романов же стоял сбоку, у рукомойника, пуская из него воду – в точности так, как недавно это делала Мавка…

Стремительный, словно распрямившаяся пружина, Нимец обернулся, хотел выдернуть бартку, но подпоручик коротко и резко ударил его кулаком в челюсть. Контрабандиста бросило в сторону. Он кинулся на офицера, норовя схватить его за горло. Второй удар, еще сильней первого, снова отшвырнул Нимца к стенке. Тогда он выдернул из-за пояса нож, занес его. Романов качнулся назад, сунул руку в карман галифе, и карман дважды выплюнул злое желтое пламя. На фоне ночного безмолвствия выстрелы были невыносимо громкими.

Нимец согнулся пополам, сел на пол и привалился к стульчаку, так и не издав ни звука.

Что-то дробно стучало сквозь вату, которой будто заткнуло уши. Это у меня зубы стучат, поняла Мавка и сглотнула. Слух прочистился.

Офицер присел на корточки, заглянул мертвецу в лицо. Присвистнул.

– Битва народов в нужнике окончена, мадемуазель, – сказал он, выходя из будки и прикрывая дверь. – Куда это вы? Стоять!

На нее был направлен маленький пистолет. Мавка перестала пятиться, из нее будто разом ушла вся сила.

Беседа без дураков

По улице бежали люди. Судя по стуку сапог и металлическому бряцанью, военные.

Это был ночной патруль: офицер и двое солдат с винтовками наперевес. Примчались на выстрелы.

Романов обхватил Мавку левой рукой за плечо, оружие не спрятал.

– Что произошло? – закричал через изгородь старший патруля. – Это вы стреляли, подпоручик?

– Ну я. А вам что за дело? – заплетающимся языком ответил Романов. – Показываю мамзели, как стреляют у нас в контрразведке.

Он вскинул руку и двумя выстрелами разнес вдребезги две глиняные кринки, сушившиеся на плетне.

– Видала, душка? Теперь ты попробуй.

Офицер толкнул калитку.

– Немедленно сдайте оружие! Вы пьяны! И марш за мной на гауптвахту!

Романов надменно воззрился на него.

– А вы знаете, с кем вы разговариваете? Я Романов! Начальник отделения контрразведки! Особоуполномоченный штаба фронта! Без особого распоряжения оттуда, – он ткнул пальцем вверх, – меня даже командир дивизии арестовать не может. Ясно? Вот, у меня и удостоверение имеется…

Луна сияла так ярко, что патрульный начальник смог прочесть документ без фонаря.

– Черт знает что, – зло сказал он. – Я подам на вас рапорт!

– Хоть десять. А теперь адью. Разве вы не видите, я с дамой?

Подпоручик глумливо поклонился вслед патрулю и расхохотался. Но, едва военные исчезли из виду, моментально протрезвел и сказал Мавке тоном, какого она от него еще не слышала:

– Что ж, фрау Русалка, хватит нам морочить друг другу голову. Судя по ноктюрну, исполненному вашим помощником, вы меня раскусили. Я вас, представьте, тоже. Побеседуем-ка без дураков.

В хате он усадил ее за стол, и хотя стол был самый обыкновенный, обеденный, да и свету в горнице больше не стало, Мавке показалось, что она в кабинете следователя, на допросе, и глаза ей слепит яркая лампа.

Взгляд подпоручика был колюч и холоден. Голос сух.

– Для экономии времени. Я знаю, что вы работаете на вражескую разведку, а Жилина обманывали. Вы ведь явились к нему по заданию австрийцев?

Она распрямилась. В том, что можно больше не прикидываться, было даже что-то отрадное. А о последствиях она не думала, слишком много всякого пережила за эту ночь.

– Никогда не видела, как убивают, – сказала Мавка и обхватила себя за плечи. Они все еще дрожали.

Романов вдруг закашлялся. Вынул папиросу, раскурил. Надо же – у него тоже прыгали пальцы. А казался железным.

– Я вам задал вопрос. Не виляйте.

– Вопрос? А, про хозяев… – Она устало вздохнула. – Нет у меня никаких хозяев.

– Как это?

– А так. Хватит нам под хозяевами жить.

– Кому «нам»?

– Украинцам. Украине. Мне что Москва, что Вена, все едино. Чем больше вы друг дружке крови выпустите, тем слабее станете.

Говорить правду было хорошо. Мавка лишь повторяла то, о чем много раз толковал ей Опанас. Это он велел ей сначала предложить свои услуги австрийцам, потом русским. Но про это, конечно, подпоручику знать незачем.

– Сейчас Австрия слаба, вы ее давите. Наступление вон затеяли. Если оно удастся, Австрия может рухнуть. Тогда вы, москали, слишком много о себе возомните. Никогда не выпустите нас из своих медвежьих лап. Еще и западную Украину заграбастаете. Вот почему я сейчас помогаю им, а не вам.

Она еще долго говорила о Деле. О том, чем была наполнена ее жизнь все последние годы. И от этих речей на душе понемногу становилось легче. Плечи больше не тряслись.

– Вы, стало быть, жрица Идеи? – язвительно спросил подпоручик, когда она закончила. – Чистая и непорочная? Что ж вы тогда с врагом в постель полезли?

– А вы? – спокойно ответила она.

Он опять закашлялся.

– …Ладно. Перейдем к практической части. Как вы держите связь с той стороной?

Мавка снова стала осторожной.

– Раньше через Нимца. Теперь не знаю.

И не дрогнула под цепким, недоверчивым взглядом.

– Вот вам мое предложение, – сказал Романов после длинной паузы. – Делаю вам его только потому, что… – Он покосился в сторону спальни. – Сами знаете почему. Законы военного времени гарантируют вам виселицу. Но вы правы. Я… я тоже хорош. И мысль о том, что веревка сдавит шею, которую я…

Он не договорил и вдруг залился краской. Мавка смотрела на него с удивлением, будто только сейчас по-настоящему разглядела.

Подпоручик сердито загасил папиросу. В пепельнице было уже с полдюжины окурков, некоторые почти целые.

– Не думайте, что я в вас влюбился. Вы мне отвратительны! – буркнул он. – Но вашей смерти я не желаю. Вот единственный ваш шанс: начинайте работать на нас. Всерьез, без двурушничества. Сейчас такой момент, когда ваша помощь может нам сильно пригодиться. Насчет независимой Украины я мало что понимаю. Не моего ума дело. Однако напрасно вы думаете, будто мы побеждаем. Немцы с австрийцами нас здорово прижали, из последних сил сдачи даем. Если в этот раз не победим, будет ваша Украина австрийской. Вы этого добиваетесь?

Она покачала головой. Но думала в эту минуту вовсе не об Австрии и даже не об Украине.

– В общем, решайте. Даю срок до завтра.

– А если откажусь, что? – с любопытством спросила Мавка. Подпоручик был ей очень интересен. – Отправите на виселицу?

Романов насупился. Молчал минуты две.

– Если откажетесь, то просто исчезните. Чтоб я вас больше не видел. И австрийцы тоже…

Наконец-то один

Ему сейчас хотелось только одного – поскорей оказаться наедине с собой. Но, даже выйдя со двора, уйти Романов пока не мог.

Остановился у околицы, чтобы его было видно из хаты. Закурил, задрал голову – вроде как любуется звездным небом.

В кустарнике что-то хрустнуло.

– Вася, ты? – тихо позвал он.

– Никак нет, – раздалось из кустов. – Прапорщик еще с вечера велел мне сюда встать, а сам у хаты Банщика залег. Виноват я, ваше благородие. Не видел, как Нимец вылез. Отсюда глядеть – колодец загораживает. Но вы, слава Богу, сами управились…