Малюта Скуратов - Дмитрий Володихин

Царю требовался громкий «политический процесс», а не подлинное расследование. Никакие подозрения в предательстве Мстиславского не посещали государя. Однако Иван IV был недоволен Иваном Федоровичем, и монаршее недовольство не носило одного лишь формального характера. Князь оказался среди тех, кто проиграл большую битву. Есть ли в том его вина или же ее несут иные командиры (да и сам государь) — трудно сказать. По всей видимости, Иван Федорович заменил Бельского на посту командующего слишком поздно, чтобы выправить исход оборонительной операции. Однако в вину ему могли поставить то, что царь очень долго не получал вестей из спаленной столицы и даже не знал, чем закончилось сражение у ее стен. К тому же Мстиславский не позаботился о расчистке города от мертвецов. Бог весть, был ли он тогда в состоянии заботиться о чем-либо, увидев, как в лютом пламени сгорел его полк…

Малюта Скуратов мог всерьез понадобиться государю для организации «политического процесса» с позорищем и унижением для Мстиславского.

Во-вторых, помимо крупных фигур в печальной истории большого московского пожара 1571 года оказались замешаны мелкие служилые люди. Именно они оказали татарам услуги в качестве проводников. Например, некий сын боярский Кудеяр Тишенков — тот самый предатель, о котором говорилось выше. Впоследствии он долгое время служил крымскому хану, был у татарского правителя в милости.

И тут настоящее расследование требовалось на самом деле, притом самое тщательное. Царя, надо полагать, тревожила мысль о том, что от сих невеликих птиц веревочки потянутся к «столпам царства». Бог весть, располагал ли Григорий Лукьянович разыскными способностями или же только карательными. Но к делу его привлечь могли. Во всяком случае, осенью 1571 года Малюта расспрашивал вернувшегося из Крыма русского гонца Севрюка Клавшова о Кудеяре Тишенкове и других московских изменниках[181].

Действия Григория Лукьяновича, надо полагать, вполне удовлетворили монарха. Возможно, это и создало почву для единственного воеводского и нескольких дипломатических назначений в карьере главного опричника.

Григория Лукьяновича не лишили милостей, даже когда черное солнце опричнины уже закатывалось. Так, в начале осени 1572 года Г. Л. Скуратов-Бельский получил поместье на Новгородчине и принялся опустошать соседние деревни, «вывозя» оттуда к себе крестьян[182].

Вместе с Григорием Лукьяновичем благоденствовала и его родня. В весеннем походе к Новгороду, когда Малюта ходил в дворовых воеводах, Верига Третьяков (Третьякович) числился поддатней у рынды «с большим саадаком» — как и за год до того. А Богдан Бельский вышел уже в рынды «с рогатиной» — заметная должность! Этот пост он сохранит даже после падения опричнины. В конце 1572-го — начале 1573 года, когда царь во главе русской армии осадил ливонскую крепость Пайду, Богдан Яковлевич — опять рында «с рогатиной»[183]. Для его знаменитого дяди это последний поход. А вот самого Б. Я. Бельского ждали долгая карьера и высоты власти.

Князь Андрей Курбский, родовитый перебежчик, вступив с Иваном IV в полемику, то и дело обвинял царя в том, что тот отдалил от себя древнюю аристократию, приблизив безродных и ни на что не годных «калик». Время от времени он называл кого-нибудь из людей, характерных, по его мнению, для нового окружения царя. Осенью 1579 года, через семь лет после отмены опричнины, князь указал в третьем послании Ивану Васильевичу на род Скуратовых-Бельских, сделав его олицетворением всех опричных «парвеню». По его мнению, сам дьявол, «всегубитель наш», поднес царю «…вместо избранных и преподобных мужей, правду… глаголющих не стыдяся, прескверных паразитов и маньяков… вместо крепких стратигов и стратилатов — прегнусодейных и богомерзких Бельских с товарыщи и вместо храбраго воинства — кромешников, или опришнинцов кровоядных, тьмы тьмами горших, нежели палачей; вместо богодухновенных книг и молитв священных… — скоморохов со различными дудами и богоненавистными бесовскими песньми…»[184].

Малюта давно покоится в гробу. Но род его, процветающий при государе Ивана Васильевиче, всё еще не утратил темного ореола. Бельские — потомки главного опричного карателя, никто не забыл этого.

Можно констатировать: на протяжении двух лет, ставших последними в истории опричнины, Григорий Лукьянович стоит весьма высоко. Именно в 1570–1572 годах он — «первый в курятнике». Может быть, с конца 1569 года, но не раньше. В ту пору Малюта пребывает на вершине карьеры. Он добился того, о чем прежде и мечтать не мог. Опричнина дала ему невероятное, немыслимое возвышение, ни при каких обстоятельствах невозможное для провинциального сына боярского доопричного времени…

Кто для него все эти высокородные аристократы? Чужие. Лучше сказать — мясо, которым можно насыщаться по разрешению государя. Проливать кровь людей, стоящих на социальной лестнице неизмеримо выше тебя, — редкое удовольствие для людей подобного склада.

Но вот какой парадокс: стремясь закрепить положение своего ничтожного рода на верхних ступенях служебной лестницы, Григорий Лукьянович повел тонкую «брачную политику»; четырех своих дочерей он отдал замуж за родовитых аристократов{37}.

Анна Григорьевна Скуратова-Бельская сделалась супругой князя Ивана Михайловича Глинского. Князья Глинские входили в десятку, если не в пятерку высших родов русской знати. Иван Михайлович был богат, приходился близкой родней матери самого Ивана Грозного. Как жених он обладал лишь одним недостатком: считался человеком «очень простым и почти полоумным»[185]. Впрочем, странная «простота» совмещалась в нем с полководческим дарованием[186], и впоследствии он станет крупным военачальником.

Марья Григорьевна Скуратова-Бельская оказалась замужем за Борисом Федоровичем Годуновым, выходцем из старинного боярского семейства. Годунов считался, конечно, женихом более низкого ранга, чем Глинский. Но в нем, надо полагать, видели «перспективную» фигуру. Опричное время дало ему возможность роста при дворе. Малюта не прогадал: Борису Федоровичу предстояло, пережив Ивана IV и его сына Федора Ивановича, взойти на царский трон… Еще в 1567 году Григорий Лукьянович о родстве с Годуновыми даже мечтать не мог — настолько те превосходили его собственный род знатностью. А теперь он имел возможность дать дочери в приданое большую вотчину на 570 четвертей — села Васильевское и Михайловское в Тверском уезде. Не обидел знатного зятя…

Христина (по другим источникам, Екатерина) Скуратова-Бельская стала женой князя Дмитрия Ивановича Шуйского. Она получила от отца в приданое обширную вотчину — 660 четвертей у села Семеновское под Переславлем-Залесским. Князья Шуйские по знатности могли тягаться с Глинскими и даже превосходить их. Высокородные Рюриковичи, они считались своего рода «принцами крови» при дворе московских государей. Династический кризис мог вывести Шуйских к трону, как и произошло во времена Смуты. Они обладали весьма значительными земельными владениями, прочно удерживали высокие посты в армии и Боярской думе. Брат Дмитрия Ивановича, Василий, окажется еще более живучим, нежели Б. Ф. Годунов. Он успеет пережить и Бориса Федоровича, и его врага Лжедмитрия I, а после смерти самозванца воцарится на русском престоле. К тому времени Христина, дочь Малюты, еще будет жива…

Наконец, четвертая дочь Малюты, Елена, оказалась супругой князя татарского происхождения Ивана Келмамаева (Келмамаевича)[187]. В середине 1573 года ближайшие родственники Малюты делают обширные вклады и по Иване Келмамаеве, и по его жене. Следовательно, оба к тому времени мертвы{38}.

Таким образом, худородным девицам в мужья достались три блистательных русских аристократа и татарский князь.

Если «автором» этих матримониальных комбинаций являлся сам Малюта, то замыслы его несли в себе изрядный цинизм. Уничтожая знать, он пытался использовать ее родовые привилегии, не надеясь, что его собственное высокое положение сохранится за детьми.

За Марьей и Христиной Скуратовыми-Бельскими установилась дурная слава. Их недолюбливали, а порой и прямо называли отравительницами. Репутация отца передалась дочерям: от них ждали злодейства. Как только какое-нибудь громкое преступление совершалось в шаге от русского престола, его немедленно примеряли к этим двум женщинам. Бог весть, передались ли им полное равнодушие отца к нравственному закону и его же холодность к чужой жизни. Существует вероятность того, что Малютины дочки непричастны ни к каким тайным убийствам.

Но народ думал иначе.

Псковская летопись содержит яркий фрагмент, превосходно показывающий, как относились современники к дочерям Григория Лукьяновича: «…злаго корени злая отрасль, яко же древняя змия льстивая, подойде княгиня Дмитреева Шуйского Христина Малютина дочь Скуратова, иже быть наперсник и злый советник и убийца при великом цари Иване и гонитель роду християнскому, той же и преосвященнаго митрополита Филиппа затуши… сего злаго плода и лютаго варвара злыя отрасли, новыя Иродияды, иже бе сестра Борисовы жены Годуновы, иже отравою окорми праведного царя Феодора, сия же злая диаволя советница, яко медь на языке ношаше, а в сердце меч скова, и пронзе праведнаго и храбраго мужа, прииде к нему с лестию, ноша чашу меда с отравою. Он же незлобивый не чая в ней злаго совета по сродству, взем чашу и испить ю; в том часе начат сердце его терзати»[188]. Речь идет о двух смертях, в которых обвиняли Марью и Христину Скуратовых-Бельских. Царь Федор Иванович ушел из жизни в 1598 году, и ходили слухи, будто кончину его поторопили Годуновы, в частности жена Б. Ф. Годунова Марья. Знаменитый полководец князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский умер в 1610 году весьма молодым человеком. Молва приписала его смерть воздействию яда. А совершила отравление, как полагали многие, жена его родственника — князя Д. И. Шуйского…