Пленники вечности - Дмитрий Морозов

— На то духовник у него имеется.

— Духовник…

Серебряный едва сдержался, чтобы не наговорить богохульственных слов.

— Оставим Курбского, — проговорил Басманов медленно. — Притомился я с дороги, а на Москве устал крепко от адашевских людишек да сильвестровых выкормышей.

— Да что это я, в самом деле! — спохватился Никита Романович. — Сейчас кликну людей, трапезничать станем.

Басманов посмотрел на него с улыбкой.

— Небось, сам едал вчера только? Щеки ввалились, глаза горят угольями, словно у волка…

— Да где ж тут пиры закатывать?

Скоро в шатре появились невесть откуда взявшиеся яства, медовуха, подслеповатый, но голосистый гусляр-сказитель.

Басманов едва притронулся к еде, Серебряный же уплетал за обе щеки.

— Ты броню-то сними, — не удержался опричный воевода от ехидного замечания. — Больше влезет.

Никита Романович что-то пробурчал, расправляясь с печеной утицей.

— Мне Ярослав так оголодать не дает, — заметил опричник. — Зудит, что твоя теща…

— Был и у меня такой зудящий, — откликнулся Серебряный. — Да я его в ертаул сослал. Пусть из кустов на Ревель полюбуется. Совсем своим скулежом надоел, хуже репы пареной.

Наконец умолк гусляр и, по едва заметному знаку Никиты Романовича, исчез из палатки.

— Скажи честно мне, по-христиански, — обратился Серебряный к опричнику. — Государь велел тебе сменить меня?

Басманов покачал головой.

— Давно не водил я полки, да у тебя и получается лихо, другим на загляденье.

Видно, отлегло от сердца у Никиты Романовича.

— Что велел государь?

— Я ведь не гонец с подставы ямщицкой, — притворно возмутился Басманов. — Будет что тебе сказать государю, пришлет человечка с папиром. Я по своим делам здесь, опричным.

Серебряный вздохнул.

— На благо ли поделили Русь на земщину и опричнину? Не ляжет ли через то меж нами стена?

— Ты что, решение царское лаять удумал? Охолони, Никита Романович. Со мной можно, а попадется какой иной человечишка…

— Я воин, привык говорить, что на сердце, без хитростей. От сердца привык говорить.

— И что сердце твое вещует?

Серебряный помедлил, собираясь с мыслями.

— Мнится мне, княже, что пытаемся мы бить врага разверстой пятерней. Дурно выходит, каждый перст сам по себе. — Для убедительности он потыкал в скамью растопыренными пальцами. — Тогда как надобно кулаком его бить единым.

— На словах-то гладко выходит… Кулаком… — Басманов усмехнулся недобро. — Рука — это не Русь. У длани единая голова есть, которая правит, единое сердце ей жар дает. А на Руси голов много, иные — шибко умные головы, с изгибистым и скользким умом. В опричнине, коль она мала и лично государем выбрана, есть порядок. Ее можно уподобить единому кулаку. А в земщине…

— Я в земщине…

Репнин и Русин тоже… были… Басманов глянул на него волком.

— Ты никак решил, что опричники на всю земщину ножи точат? Глупости это и вражьи домыслы! Эдак мы на всю Русь мечи вострить должны.

— Говорят всякое…

— А ты больше слушай, — отрезал Басманов. — Учил тебя духовник — по делам, а не по словам о людях мнить?

Серебряный замолчал. Басманов устало поднялся, подошел к карте и постучал по ней ногтем.

— Кто корабли завел на Балтике?

— Ты, княже.

— Не я, — наставительный тон резанул слух Никиты Романовича, — а опричнина. Не сладить с таким князю Басманову, чтоб в одиночку в далеких землях сыскать верного датчанина, сведущего в морском деле, построить верфь, руководить флотом, да еще и в тайне до поры это сохранить. А кто…

— Да знаю я, сколько вы ладного делаете, а еще больше мыслите сделать, — махнул рукой Серебряный. — Только не по нраву мне все эти тайны, секреты.

— Вот потому ты полками командуешь, а я в опричном приказе волю государя выполняю. И все при деле, к вящей славе Руси.

— Ты, словно щенка несмышленого, меня отчитываешь, — посетовал Серебряный.

— Не обессудь, — заметил Басманов, — но ты отроческие слова речешь. Пятерня, кулак… Или не видишь, сколько явной измены вокруг войны Ливонской? А сколько скрытого недоброжелательства? Можно с этим совладать, коли прежним обычаем жить станем?

— При Иоанне Третьем совладали как-то…

Басманов в сердцах хватил рукой по шатровому столбу.

— Совсем замутили голову тебе заботы ратные, Никита Романович! Ты еще царя Гороха вспомни, что Тугарина Змеевича одолел.

Серебряный примирительно поднял руки.

— Не о том мы все. Так, накипело у меня. Давай к делам нашим грешным вернемся, а царский указ оставим на суд Божий.

— Нет уж, — жестко сказал Басманов. — Накипело — так лей через край. Я на то здесь, чтобы в точности знать, понимает ли каждый ратник, да и воевода общее дело, или нет.

— Ну, коли сам хочешь, слушай… — Серебряный сжал и разжал ладони, могучие, способные гнуть подковы. — Страху от вас по Руси много.

— Это верно, — Басманов провел рукой по рукояти сабли. — А кто боится? Тот, чья совесть не чиста. И правильно. Пусть трепещут. Не будет им раздолья, как в прежние времена. Не дадим Русь в обиду!

— Ладно говоришь, — Серебряный подпер кулаками подбородок. — Только не одни воры государевы трепещут.

— Ты про чернь?

— Чернь как раз довольна и весела, когда очередного боярина или купца на веревке по улице волокут. Много честных людей перепугано властью вашей, делами и слухами о деяниях опричников. Слышал, небось, величают вас кромешниками, татями.

— Слышал, — Басманов улыбнулся. — На то и одежды ратников наших темные, и собачьи головы к седлам приторочены. А кого, думаешь, больше всего бесы боятся? Богомольцев в черном. А почему?

— Опять ты со мной, как с дитем малым.

Опричный воевода вернулся к седлу и уселся на татарский манер, подобрав под себя ноги.

— Планы у государя большие, — сказал он после долгого молчания. — А противодействие сильное. Очень сильное, Никита Романович. Враг внутренний многоголовый и стозевый, его не вызволишь в поле и саблями не порубишь. Страна большая, а иной раз положиться государю не на кого.

— А бояре?

— Таких как ты, безоглядно верных и честных мало. Многие хотят вольностей, как у польской шляхты. Иные города по сию пору отложиться хотят. Кабы рассказал я тебе об этих темных делишках, бросил бы ты саблю, да в монастырь ушел от омерзения, поверь мне.

— Грязи много, — изрек Серебряный. — Это верно.

— Раз есть грязь, должны быть и те, кто ее разгребает.

— Не стану я допытываться по поводу казней московских, — устало промямлил Серебряный. — Тебе — верю. Не стал бы зря боярскую да княжью кровь лить. Не стану и планов государя выведывать. Скажи только — мы всерьез здесь воюем, или для шутки?

— Всерьез, Никита Романович. Море нам нужно, без него Русь задохнется. Гавани, выход к дальним странам, новые друзья для страны…

— Тогда посоветуй, что делать мне. Идти на Ревель, не дожидаясь указа государева?

— Сам же говоришь — сил мало.

— Сил достаточно… — Серебряный быстро подошел к карте и прочертил ногтем линию вдоль южной границы Ливонии. — Да много оставить надо, дабы зад и брюхо войска прикрыть.

— От кого?

— Ты, опричник, можешь в точности сказать мне: Никита Романович, не ударят ляхи и литвины тебе в спину! Смело веди полки на последние крепости немецкие, и Бог даст победу!..

Басманов промолчал.

— То-то…

Серебряный взъерошил шевелюру пятерней.

— Курбского нет, царь далеко. А я тут один, между немцем и ляхом.

— Не один. Скоро подойдет Шереметьев с полками.

— И кто же промеж нас главный будет? Молчишь? А я знаю наперед. Никто! Будем вдвоем топтаться на одном месте. Опять пальцами бить растопыренными вместо кулака.

— Вот заладил, — Басманов покачал головой укоризненно. — Страна большая перед вами, тут не два войска, пять или шесть воинств надо.

Глаза Серебряного внезапно загорелись.

— Вот если бы он прикрыл границу с ляхами, тогда я бы пошел на немецкие крепости! Или он бы двинулся на Ревель, а я — на ляха.

— Эк хватил — на ляха, — оборвал полет его мысли Басманов. — Вот это государь точно не одобрит. Совсем не ко времени нам ссора с поляками.

— А что они хоругвь за хоругвью к границам ведут? Вспомни, что при Иоанне Третьем было?

— Даст Бог, не повторится. Я тебе не указ, Никита Романович, но совета ты просил — даю тебе совет. Не задирайся с соседями. Русь не может воевать и ногайца, и немца, и поляка.

— А если они сами…

— А вот если сами…

Серебряный хищно вперил взор в недра польских земель.

— У них земли много. И какой земли! Смоленск один чего стоит!

— Зачем нам чужое? На Руси земель полно, освоить не можем, от набегов татарских оборонить, куда же больше? Это враги царевы нас толкают земли хапать без смысла. Нам и нужно-то всего несколько гаваней на студеном море, да кораблей побольше.