Прекрасная Габриэль - Огюст Маке

— Почему вы не отворяли?

— Я хотела засыпать, я уже почти заснула, но теперь, когда я проснулась, я могу пойти ужинать с вами, матушка.

Говоря эти слова, в нетерпеливом желании уйти и удалить мать от павильона, она тихо подталкивала ее к двери. Мария Туше в свою очередь оттолкнула дочь в сторону.

— Пойдемте к вам, — сказала она, проходя первая.

«Я пропала», — подумала Анриэтта, раскаявшаяся, что не дала Эсперансу убежать.

Мать, бросив вокруг быстрый взгляд, прямо подошла к открытому окну и, приметив внизу караулившего ла Раме, спросила у него, выходил ли кто с этой стороны.

— Нет, — отвечал ла Раме.

Тогда госпожа д’Антраг воротилась к дочери и сказала:

— Где человек, которого вы спрятали здесь?

— Кто? — спросила Анриэтта, и сердце ее сжалось от страха.

— Если бы я знала, я у вас не спрашивала бы.

— Здесь нет никого.

— Я слышала его голос.

— Клянусь вам…

Мать стала осматривать с лихорадочной живостью каждый угол, каждый предмет мебели в комнате, складки занавеси. О величии ее манер уже не было и помину. Не найдя никого, она направилась в спальную. С силой оттолкнув Анриэтту, которая загородила ей дорогу, она вошла. Анриэтта надеялась, что молодой человек искусно спрятался, по обычаю обыкновенных любовников, под кроватью или в каком-нибудь шкафу, но Эсперанс стоял около окна с железной решеткой. Он слышал все и ждал.

При виде этой черной фигуры в сумраке комнаты Мария Туше поскорее схватила кремень и огниво, чтобы зажечь свечу и рассмотреть человека. Эсперанс, видя эти приготовления, смотрел на бледное лицо, расстроенное бешенством, этой оскорбленной матери, свирепая и быстрая расправа которой была ему известна. Анриэтта спряталась за большим креслом. Мария Туше поднесла свечу к лицу Эсперанса и задрожала, увидав его таким красивым, спокойным и достойным обожания. Подобный любовник у ее дочери разрушал все ее планы на будущее. Еще проступок, который надо будет уничтожить. Вот неумолимая судьба ее фамилии: стыд и кровь!

— Что вы тут делаете? — спросила она грозным голосом. — Вы молчите… Тогда будете ли отвечать, по крайней мере, вы, сударыня?

Анриэтта, вне себя от ужаса, закричала:

— Я не знаю этого господина.

— Это, может быть, разбойник? — сказала Мария Туше, раздраженная спокойной красотой Эсперанса.

Благородные, ясные глаза молодого человека устремились на стол, где сверкали бриллианты, и привлекли к ним внимание матери.

— Что это такое? — спросила она с удвоенной яростью. — Я не знала, что у вас есть эти вещи!

— И я тоже не знала, — пролепетала Анриэтта, обезумев от стыда и страха.

Тронутый состраданием, Эсперанс придумал ложь, чтобы спасти честь своей любовницы.

— Вот вся правда, — сказал он кротким голосом. — Я проезжал через Руан шесть дней тому назад. Я увидел там эту девицу и страстно в нее влюбился, хотя она меня не приметила. День был праздничный. Эта девица смотрела в лавке жида на эти бриллианты. Мне пришло в голову купить их, потому что они заслужили ее внимание.

— Я нахожу большой дерзостью с вашей стороны покупать бриллианты для моей дочери.

— Позвольте, сударыня, чувствовать любовь — не преступление, а то было бы преступлением и внушать ее. Я не хотел ни оскорблять, ни компрометировать вашу дочь и следовал за нею очень почтительно до этого дома.

— Для чего? — спросила Мария Туше со своей обычной надменностью.

— Чтобы узнать ее имя и ее звание, о котором я не позволил бы себе спросить ее людей, чтобы найти благоприятный случай передать ей эти бриллианты — не как подарок, а таинственный залог чувств, в которых я хотел со временем признаться ей. Позволительно, кажется, стараться понравиться, когда человек почтителен, когда он старается не компрометировать женщину. Со вчерашнего дня я изучал местность этого замка и привычки его обитателей, а сегодня вечером, думая, что ваша дочь вышла из павильона ужинать с вами, я рискнул — это большая вина с моей стороны, — пробраться к ней, чтобы положить бриллианты на ее стол. Это заставило бы ее задуматься, мне была приятна мысль занимать ее ум, если не сердце. Ваша дочь, которой действительно не было в доме, вдруг воротилась, увидала меня, вскрикнула, я хотел ее успокоить, объяснить ей чистоту моих намерений, когда ваш голос раздался на лестнице. Вот вся правда. Умоляю вас простить меня, а в особенности не обвинять вашу дочь, которая не виновата и страдает в эту минуту от несправедливых подозрений. Я один заслуживаю ваших упреков и смиренно преклоняюсь перед вашим гневом.

По мере того как он говорил, румянец и жизнь возвращались на щеки Анриэтты, она удивлялась присутствию духа в своем спасителе. Роль становилась так прекрасна, что она ухватилась за нее и приняла маску за лицо.

— Да, — закричала она, — вот вся правда!

Мария Туше не далась в обман. Гнев ее усилился, когда она увидала все искусство защиты.

— Вот на какой предлог ссылаются, — сказала она, — в оправдание того, что пробрались в окно нашей дочери!

— Дверь была заперта, — кротко отвечал Эсперанс. — Притом я не хотел, чтобы меня видела мадемуазель д’Антраг, а если бы я вошел в дверь, она увидала бы меня.

— Остается объяснить, — сказала мать, судорожно сжимая кулаки, — зачем, когда я пришла, вы спрятались в этой комнате, вместо того чтобы отправиться той самой дорогой, по которой вы пришли.

Анриэтта задрожала под этим новым ударом.

— Мадемуазель д’Антраг постыдно выгнала меня, — возразил смущенный Эсперанс, — но я хотел остаться, мной руководила надежда. «Может быть, — говорил я себе, — мне посчастливится увидеть мать мадемуазель Анриэтты, и я сумею убедить ее в моих почтительных чувствах, и по степени моей смелости эта дама будет судить о неизмеримости моей любви и о желании моем получить от нее одобрение моему поступку». Вот почему я спрятался. Мадемуазель д’Антраг думала, что я уже ушел. Моя стратегия удалась, потому что я имел счастье повергнуть к вашим стопам эти объяснения.

Анриэтта вздохнула с некоторым облегчением. Мария Туше посмотрела на нее спокойно. Но вся сила бури пала на несчастного Эсперанса.

— Вы ищете руки моей дочери! — вскричала госпожа д’Антраг, давая волю своей слишком долго сдерживаемой ярости. — Но, делая предложение мадемуазель д’Антраг, вы даже не назвали себя! Кто вы?

Эсперанс потупил взор, склоняя голову с деланным смирением.

— Я не беден, — сказал он.

— Не в этом дело. Вы принц или король?

— О нет!

— Ваше имя! Ваше имя! — требовала Мария Туше, все более разгорячаясь от притворной покорности молодого человека. — Дело не в том, чтобы покупать бриллианты, мы не жиды, но дворянин ли вы?