Пеле, Гарринча, футбол-2 - Игорь Фесуненко

— Почему сразу не бил?

— А? Что? — рассеянно оборачивается Маноэл. — Да вратарь никак не хотел расставить хотя бы немножко ноги!..

Озорство! — скажете вы. Безответственность! Возможно… Вероятно, именно поэтому сеньор Карвальяэс аккуратно вывел в графе «Психологическая подготовка» отметку «неудовлетворительно» против фамилии Маноэла, который, впрочем, не обратил на это никакого внимания. Он мог позволить себе побаловаться в товарищеских матчах. Порадовать торсиду, да и отвести душу… Но ни в одной ответственной игре ничего подобного он себе не позволял.

Только Гарринча мог явиться изобретателем самого чистого, самого честного, поистине рыцарского приема, находящегося сейчас на вооружении бразильского футбола. Случилось это 27 марта 1960 года на «Маракане» в матче «Флуминенсе» и «Ботафого». Защитник «Флу», отбивая мяч, поскользнулся и упал, подвернув ногу. Мяч отлетел к Маноэлу, и тот ворвался в штрафную площадку один на один с вратарем. Замахнувшись, чтобы послать мяч в сетку ворот, он вдруг увидел, что защитник лежит на земле, корчась от боли. И тогда Гарринча повернулся и спокойно, словно он делает самую естественную, само собой разумеющуюся вещь, послал мяч за боковую линию…

Защитник «Флу» Алтаир, приготовившись вбрасывать мяч из-за боковой, замешкался на секунду. Это была счастливая секунда, он понял, что обязан ответить должным образом на этот поступок Гарринчи. С той же естественностью и спокойствием команда «Флуминенсе» после аута возвратила мяч за боковую линию… С тех пор это стало традицией в бразильском футболе: когда игрок травмируется, соперник, если он владеет мячом, выбивает его за пределы поля, давая возможность оказать помощь. И вслед за этим товарищи потерпевшего, выкинув мяч, отправляют его тут же за боковую линию, восстанавливая справедливость…

В этом эпизоде отразилась доброта и честность Гарринчи. Удивительная широта его натуры, которая, впрочем, проявляется не только внутри зеленого прямоугольника футбольного поля.

Жоан Салданья вспоминает, как однажды в одном из бесчисленных путешествий «Ботафого», ожидавшего очередного матча где-то в маленьком провинциальном городке Бразилии, стояли они с Гарринчей у окна отеля. На другой стороне пыльной улочки было два ботекина — так называются в Бразилии небольшие бары. Один с утра до вечера был заполнен людьми, другой пустовал. Печальный буфетчик перетирал в тысячный раз стаканы, смахивал пыль со столиков, но народ почему-то не шел к нему, и все тут! Люди предпочитали толкаться в переполненном ботекине соседа. Трудно объяснить почему. Традиция какая-то или каприз, кто знает… Маноэл, задумавшись, долго смотрел на одинокого хозяина бара и потом вдруг повернулся к Салданье и сказал:

— Сеу [4] Жоан, я спущусь на минутку вниз, можно?

Он спустился по скрипучим ступенькам лестницы, вышел из подъезда и вразвалочку пошел на другую сторону улицы. На ту, где находились бары. В переполненном баре все замерли с открытыми ртами и смотрели на Гарринчу, на легендарного «би-кампеона», прибывшего вместе с «Ботафого» в этот городок на одну игру, которая должна была состояться завтра днем. Разумеется, весь город жил матчем, и вся эта веселая компания только что говорила об игре. И кто-нибудь наверняка жаловался, что футболистов держат в отеле, никого туда не впускают и нельзя никак увидать великого Диди или Гарринчу. И в этот самый момент… Вот он, как в сказке: Гарринча! Идет не торопясь… Гарринча, величайший футболист мира!

А Маноэл подошел к переполненному бару, остановился, обвел неторопливым взглядом обалдевших от неожиданности посетителей и… не вошел. Сделал финт: прошел еще два шагай вошел в ботекин, где сидел одинокий, печальный хозяин. Тот вскочил, онемел от неожиданности и выронил полотенце. Гарринча попросил «кафезиньо», выпил, расплатился, похлопал хозяина по плечу и вышел, ни слова не говоря.

«Через пять минут, — вспоминает Жоан Салданья, — этот бар был битком набит сбегающимися с разных сторон людьми, и хозяин с помощью добровольцев дрожащими руками прикреплял над стойкой к стене стул, на котором только что сидел Гарринча, и чашку, из которой он пил кофе… Старику отныне была уготована безбедная старость. И Гарринча, снова подойдя к окну и глядя на эту сцену, сказал:

— Так-то оно справедливее будет, не правда ли, сеу Жоан?»

Жасинто де Тормес рассказывает другую историю. Вернувшись с первенства мира 1958 года, Гарринча появился в своем городке Пау-Гранде как национальный герой. Был объявлен выходной день, закрылась префектура, остановилась ткацкая фабрика, и стихийно начался карнавал. Ракеты, конфетти, серпантин, оркестры… Сутки безумия, когда городок, казалось, был поставлен с ног на голову. На следующее утро Гарринча появился в ботекине напротив своего дома. Там, где он и все парни из ближних переулков годами пили пиво в кредит. И не всегда успевали расплатиться. Жоакин, хозяин, раскрывает свои объятия, но Гарринча берет его под локоть и уводит в угол:

— Сеу Жоакин, будь добр, дай мне список всех твоих должников!

Хозяин ботекина ничего не понимает. А Манэ настаивает. Он вытаскивает из кармана пачку долларов и платит за всех…

В те дни Гарринча неплохо зарабатывал, только он не знал, что делать с деньгами. Раскидывал их направо и налево. И никто не знает, сколько судеб было устроено, сколько бараков в Пау-Гранде отстроено на деньги этого рубахи-парня. О, это было сумасшедшее время! Банкеты и чествования чуть ли не каждый день. В крошечную хибару Гарринчи (купить себе дом получше все время руки не доходили и времени не хватало!) заявлялись важные сеньоры в пиджаках. Они обнимали «би-кампеона», трясли ему руки, кося холодным взглядом в объективы фотоаппаратов и кинокамер: почти все кандидаты в депутаты, в префекты и в сенаторы совершали паломничество к Маноэлу в сопровождении фотографов. Портрет в обнимку с Радостью народа на первой странице газеты давал такую уйму голосов избирателей, которую нельзя было бы организовать никакими речами, никакими обещаниями молочных реки кисельных берегов…

Время от времени в Пау-Гранде показывались картолы — чиновники из «Ботафого». Они всегда прибывали накануне того срока, когда требовалось продлить контракт. Они шумно обнимали Маноэла, почтительно целовали руку Наир — его жене-мулатке, дарили его дочкам конфеты. Сеньоры из высшего света садились за стол и пили «кафезиньо», приготовленное смущающейся при виде сиятельных господ Наир, пили кашасу, произносили тосты, кричали о великом будущем самого гениального игрока Бразилии, хлопали Манэ по плечу, и все это кончалось тем, что он подписывал то, что ему подсовывали. И зарабатывал меньше, чем многие, кто играл в десять раз хуже него, но был хотя бы чуть-чуть хитрее…

Первое разочарование пришло со смертью отца. Манэ пригласил всех из «Ботафого». Директорат, почетных президентов, членов правления. Гроб — простой, грубо сколоченный, с выпирающими шляпками гвоздей — целый день стоял на веранде. Весь Пау-Гранде толпился вокруг. Но никого из директората не было: до очередного подписания контракта было еще далеко…

Приехал только верный друг Нилтон Сантос и с ним двое из команды. Был уже вечер, когда прибежал мальчишка и сказал, что смотритель кладбища просит поторопиться: скоро стемнеет, и кладбище будет закрыто. «Да, похоже, что они не приедут, — сказал недоуменно Гарринча, глядя на молчаливо простоявшую весь день вокруг дома толпу. — Ну так что же?.. Пошли!» И старик отправился в свой последний путь, покачиваясь над головами мулатов и креолов, жующих «шиклет» — пахнущую клубникой или лимоном резинку.

После чемпионата мира 1962 года Гарринча продолжал блистать в «Ботафого», финальный матч чемпионата Рио-де-Жанейро против «Фламенго» превратился в сенсационное «шоу» Гарринчи, который забил три гола. На следующий день одна из газет поместила дружеский шарж: одиннадцать игроков «Ботафого», и у всех одно лицо. Лицо Гарринчи.

Правда, на осмотре после матча врач команды обнаружил какие-то неполадки в правом колене Маноэла. Вероятно, это были отзвуки старой травмы, полученной в Баие, в одном из товарищеских матчей, когда чемпионов мира возили по стране, зарабатывая на них деньги. Собрали консилиум. Ученые мужи осматривали ногу и покачивали головами, озабоченно поджав губы, и произносили шепотом непонятное слово «артроз». Приговор был краток и суров: три месяца полного покоя и процедур. Иначе — конец футболу. И, может быть, конец ноге… Но в это время клуб «Ботафого» готовился к большому турне по Европе…

Очень заманчивое намечалось турне: шесть игр во Франции и Италии. По 15 тысяч долларов каждая. Да, да, по 15 тысяч, если в матче участвует Гарринча. А если он не выходит на поле, тогда — в два раза меньше: семье половиной тысяч долларов. Вот так! А вы говорите: «Нога! Процедуры! Три месяца!» Какие могут быть тут три месяца! И когда Маноэл появился в кабинете президента «Ботафого» сеньора Сержио Дарси с просьбой не брать его в Европу, сеньор Сержио только рассмеялся. А потом сухо сказал, что об этом не может быть и речи, иначе он расторгнет контракт, возложив на виновника — Маноэла Франсиско дос Сантоса — покрытие убытков. Потом Маноэла долго уговаривали, хлопали по плечу: «Да брось ты! Подумаешь, нога! У кого из классных мастеров не болят ноги! У всех болят. Приедешь, мы тебя положим в клинику. Вызовем лучших специалистов…»