Лишние мысли - Евгений Москвин

Он отворяет дверь.

«Пройдет какое-то время, возможно, даже совсем небольшое, и съемка в режиме ожидания перестанет удивлять — техника развивается так быстро! В журнале фототехники едва ли не каждый номер какая-нибудь новинка», — продолжает размышлять фотограф, окидывая взглядом помещение фотосалона………………………… Его настолько удовлетворяет обстановка, что он не выдерживает — поднимает фотоаппарат и делает еще один снимок…

Вспышка…………………………………………………………………………………

Минуло сорок лет. Зеленая занавесь, скрывающая дверь в проявочную обветшала, обрюзгла, стала мешковатой; продолговатые листья и тройные завитки на занавеси утратили сочность и, напротив, резче очертились на краях, однако это нездоровые очертания старости — цвет сильно выгорел на краях рисунков, — особенно выгорели очертания листьев — до воспаленной рыжины; внутри же цвет побелел — как на засвеченной фотографии.

Эту занавесь словно опалила фотовспышка — сверкнув еще сорок лет назад, она рассредоточилась по времени, утратив интенсивность и засветив и остарив занавесь уже не внезапно, но в течение сорока лет… но что же тогда такое — эта вспышка? Само время…

В черном нарисованном силуэте фотографа на двери, с туловищем, походящим на каплю (под туловищем «изменились» часы работы — вместо трафаретной цифры «о» наклеена теперь бумажная единица, выведенная красными чернилами, и выглядит некрасиво, почти вульгарно, и бумага уже пожелтела; этот неровный квадратик вырезан из клеточной тетради), резче обозначились неровности прессованного дерева, особенно в районе грудной клетки, — они словно продавили нарисованное тело изнутри и походят на жировые складки…

Теперь фотограф работает с одиннадцати, не с десяти…

График работы он «подправил» пять лет назад.

Округлый подбородок силуэта и чуть приоткрытый толстогубый рот теперь уже не кажутся неестественными как раньше, отнюдь; они отлично гармонируют с обозначившимися «жировыми складками», довершая впечатление обрюзглости…

…рисунка.

Невольно возникает мысль: неужели изначальная неумелость (а скорее всего, сорок лет назад человек, изобразивший на двери этот силуэт, особенно и не задумывался о законах гармонии, не старался соблюсти их; попросту малевал) явилась предвестником старости, которой проникнут теперь силуэт, старости ненормальной, тоже «рисуночной», которую добавило время.

Эта неумелость — как червоточина?

Определившая постепенное будущее…

Между тем, черный цвет силуэта нисколько не ослабел и не стерся, не выцвел — в отличие от занавеси он все так же ярок; до странности.

Вывеска «Вас обслуживает фотограф И. В. Коржавин» изменила свое положение — теперь она висит не над рабочим столом, но просто стоит на нем, прислоненная к боковой стене; в углах вывески застряли изъеденные ржавчиной шурупчики. Под стеклом столешницы — скопище нереализованных фотографий за долгие годы.

Одна из немногих современных вещей в фотосалоне — компьютер с цветным принтером на втором столе; стол также новый — он был куплен специально для того, чтобы поставить на него компьютер.

В результате все это выглядит своего рода «островом современности», чем-то посторонним и чуждым остальной обстановке, «содержание» которой почти не изменилось, — просто вещи изменили свое положение.

Пожилой фотограф суетится с фотоаппаратом возле ламп, бросающих яркий свет на белый экран; перед экраном сидит молодой человек в голубой майке, поверх которой надета джинсовая куртка.

— Выше… — тихо произносит фотограф — словно адресуя это не молодому человеку, но фотоаппарату, который закрывает все его лицо выше мягко шевелящихся губ; фотограф на чуть согнутых ногах делает небольшой шажок назад, тоже мягкий, осторожный (на ногах у него ветхие домашние тапочки, к которым прилипли многочисленные нитки и пыль), — подбородок выше… — снова произносит фотограф тихо, на одном тоне, будто бы гипнотизируя.

Молодой человек чуть приподнимает подбородок.

— Хорошо… снима-аю… — интонация голоса еще понижается…

Вспышка.

— Все. Снято, — объявляет фотограф, уже буднично; выпрямляется в полный рост.

Молодой человек встает и подходит к стенду, висящему на стене, по правую руку, и принимается рассматривать фотографии, — без рам, — они приклеены к стенду обыкновенным скотчем, аккуратно, но совершенно безвкусно. Края на фотографиях кое-где надорвались — от времени.

— Это посерьезнее фото на паспорт, точно? — осведомляется молодой человек; с добродушной усмешкой.

У него родимое пятно на щеке. Средних размеров, но выглядит все же не очень приятно, — оно нарушает правильные черты лица.

Пожилой фотограф стоит, склонившись над принтером, но, услышав реплику, выпрямляется.

— Что?

— Я говорил об этих фотографиях. Я в этом ничего не понимаю, конечно… просто говорят ночную съемку вести всегда тяжело… эта женщина на мосту.

— А-а… — неопределенно протягивает фотограф; тоже подходит к стенду.

— Это ведь ночью сфотографировано… Но так все четко, ясно; и лицо вспышкой не затерто. Как это получается! Все настолько хорошо различимо, как если бы я сам просто стоял и смотрел на женщину… Нет, я, помню, сколько ни пробовал, снимать ночью, у меня вообще ничего не было видно на фото…

— В этом нет никакого особенного секрета. Надо фотографировать на штативе.

Молодой человек оборачивается; смотрит на фотографа.

— На штативе? Да, один мой приятель мне то же самое говорил… но неужели и все?

Фотограф улыбается; качает головой.

— Нет… не все.

— Вот то-то и оно! — тотчас молодой человек задорно подмигивает; как бы отдавая должное мастерству фотографа.

«Боже мой, как глупо это выглядит. Как банально. Что за глупое восхищение… будь я молод, мне бы это здорово польстило, а теперь это вызывает у меня только раздражение… почему? Просто потому, что я устал? Опять банально…» — мелькают ответные мысли в голове фотографа; между тем, он, разумеется, не только не озвучивает их, но и все так же продолжает удерживать улыбку на лице.

Впрочем, через несколько секунд отворачивается; возвращается к компьютеру.

— Когда будут готовы фотографии?

— Через пять минут.

— Через пять минут! Так быстро! Два года назад я приходил за заказом только на следующий день.

Фотограф прекращает щелкать мышью, редактируя фотографию на мониторе; делает короткий взмах рукой; пренебрежительный.

— Теперь всех нас заставляют перейти на современный метод. Перекачиваешь изображение в компьютер и просто распечатываешь его на принтере с глянцевой бумагой. Больше никаких негативов, никакой проявки! Все быстро — щелк, щелк и готово. Сказать, что я это совершенно не уважаю, значит, не сказать ничего…

Фотограф снова принялся щелкать мышью, на сей раз с ожесточением; как бы иллюстрируя свое отрицательное отношение.

— Я понимаю, о чем вы. Я хочу сказать… я понимаю, почему вы плохо к этому относитесь… да, прекрасно понимаю.

— Я был едва ли не последним, кто поддался, — почти с гордостью заявил фотограф; а потом нахмурился:

— Но мне уже просто ультиматум поставили: либо, мол, ставь компьютер и печатай мгновенное фото, либо сворачивай дело.

— Ну, свернуть дело — этого вы, понятно, никак не могли допустить. Вашему салону уже столько лет!..

— Да, и поэтому тоже, конечно… — согласился фотограф.

— Моя мать фотографировалась у вас, еще будучи в моем возрасте. А сейчас ей под пятьдесят.

— Салону сорок лет. И за это время я, кажется, сделал фото на паспорт каждому человеку, живущему в городе.

— Не удивлюсь, если это так… Но нет, я кстати, пожалуй, уже могу назвать хотя бы одного человека, который у вас никогда не бывал.

Фотограф кивнул; с усмешкой.

— Ну ясное дело. Я же не в прямом смысле.

Молодой человек уже собирался озвучить, о ком именно идет речь, однако вдруг испытал какую-то странную нерешительность — не из-за равнодушной усмешки фотографа; и также не из-за ощущения, что он понял фотографа буквально, и это вызвало неловкость, — нет-нет, у него вдруг просто-напросто до странности отяжелел язык.

И все же он нашел в себе силы произнести:

— Мой отец… он никогда не бывал в вашем салоне.

Лицо фотографа осталось непроницаемым.

— А этой фотографии… — молодой человек, снова обернувшись к стенду, указал на снимок, где фотограф сидел на ступеньках, — примерно столько же, сколько и вашему салону?.. Я обратил на нее внимание. На самом деле, гораздо большее, чем на снимок с женщиной, — сам не знаю, почему. Вы здесь так молоды…

— Ровно столько же, — произнес фотограф.

— Что?

— Не «примерно», но ровно столько же. Этому снимку столько же, сколько и фотосалону. День в день.