Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ГИАЦИНТОВ. Всем сидеть здесь. И тихо, пожалуйста, у меня сердце вниз подъекнуло.
Центр сцены. Рельсы, уходящие в Москву. Идет заседание райкома комсомола. Два секретаря райкома, одна девушка в красной косынке. Рядом – БЛЮХЕР.
СЕКРЕТАРЬ. Пусть зайдет следующий.
Входит ПАХОМ ВАСИЛЬЕВ.
ВАСИЛЬЕВ. Здорово, ребята! На мобилизационную комиссию райкома комсы прибыл Пахом Васильев. Готов умереть за революцию.
БЛЮХЕР. Ты лучше за нее поживи.
ВАСИЛЬЕВ. А этот тип откуда?
ДЕВУШКА. Этот тип… Этот тип!
БЛЮХЕР. Я из военведа.
ВАСИЛЬЕВ. Рожа у тебя больно старорежимная. У меня к тем, кто бритый, и в английском френче, прорезалось обостренное чувство классовой неприязни.
БЛЮХЕР. Понятно. Какую главную мечту имеешь в жизни?
ВАСИЛЬЕВ. Торжество революции в мировом масштабе.
ДЕВУШКА. Что сделал для этого?
ВАСИЛЬЕВ. Учу английский язык по приказу главкома Блюхера. Провел со своей комсой семь коммунистических субботников. Отремонтировал в нашем депо три полевые кухни в сверхурочное время! Отдал для нужд фронта свои хромовые сапоги!
БЛЮХЕР. Голенища бутылочками?
ВАСИЛЬЕВ. Что я – старик? Гармоника – напуск, сдвигаешь их, бывало, так аж скрежет стоит, как предсмертный стон мирового империализма!
БЛЮХЕР. Годится. Следующий.
СЕКРЕТАРЬ. Получаешь направление на бронепоезд.
ВАСИЛЬЕВ. Доверие оправдаю. Вернусь с победой.
СЕКРЕТАРЬ. Следующий.
Входит НИКИТА ШУВАЛОВ.
НИКИТА. Шувалов, Никита.
СЕКРЕТАРЬ. Давно в рядах комсы?
НИКИТА. Третий год.
ДЕВУШКА. Что сделал для революции?
НИКИТА. Ничего.
ДЕВУШКА. Разъясни.
НИКИТА. И так понятно. Революции нужны бойцы, а меня держат машинистом на «кукушке». Я вожу бараньи туши с бойни на базар для купцов советского выпуска.
БЛЮХЕР. А если советские купцы помогают кормить народ? Ты все равно против?
НИКИТА. Да не против я. Плевать мне на них семь раз с присыпью. Меня они не волнуют, я сам себя волную. Талдычат: погоди, ты еще пригодишься революции, погоди.
БЛЮХЕР. Дождался. Идешь машинистом на бронепоезд.
НИКИТА. Давно бы так, а то тянут чего не поймешь. (Уходит.)
СЕКРЕТАРЬ. Это хорошо, что на бронепоезд. У него белые отца в топке сожгли. Он на них бешеный.
Входит ПОТАПОВ.
ПОТАПОВ. Здравствуйте, товарищи. Василий Константинович, на минуту.
БЛЮХЕР. Что стряслось?
ПОТАПОВ. Взят Чен. Вокруг Исаева кольцо, связь с ним оборвалась.
БЛЮХЕР. Едем в штаб.
Картина вторая
ВАНЮШИН, ИСАЕВ и СЛЕСАРЬ. Номер «Версаля».
ВАНЮШИН (он пьян). Слушай, цинковое лицо… Зачем ты здесь торчишь? Мы ж тебя прогоняли сто раз.
СЛЕСАРЬ. Господин Ванюшин, служба… Вот на Максим Максимыча покушение подполье тутошное готовит как на продажного белого писаку – я к ему личным охранником прикреплен. И чтоб ни на шаг… Служба, господин Ванюшин, служба, куда от нее денешься…
ВАНЮШИН. Черт с тобой, сиди. Только на меня не смотри – у тебя глаза оловянные.
ИСАЕВ. Николай Иванович, мудрость – это спокойствие…
ВАНЮШИН. Вот врезочка, Максим Максимыч. Из московской газеты «Раннее утро» от 17 октября 1912 года. Полюбопытствуйте. Только вслух. Я наслаждаюсь, когда слушаю это.
ИСАЕВ. «Вчера у мировой судьи слушалось дело корреспондента иностранной газеты Фредерика Раннета по обвинению его в нарушении общественной тишины и спокойствия. Находясь в ресторане в компании иностранцев и будучи навеселе, Раннет подошел к официанту Максимову и ударил его по лицу. Составили протокол. Раннет заявил, что он не желал оскорблять Максимова, а хотел только доказать, что в России можно всякому дать по лицу и отделаться небольшим расходом в виде денежного штрафа. Мировой судья, однако, приговорил Раннета к семи дням ареста».
ВАНЮШИН. Заголовочек пропустили, Максим. Вы обязательно проговорите мне заголовочек.
ИСАЕВ. Заголовочек – извольте: «В России все можно?!»
ВАНЮШИН. Ха-ха-ха! Какая прелесть, а?! У нас все можно! Все и всем! Любому скоту, и торговцу, и вонючему иностранишке! И любому интеллигентишке!
ИСАЕВ. Зря вы нашу интеллигенцию браните. Она бессильна не от того, что плоха, а потому, что законов у нас было много, а закона не было.
ВАНЮШИН.Все кончено, Максим. Вы понимаете – мы пропали.
ИСАЕВ. О чем вы? Зачем такой пессимизм?
ВАНЮШИН. В эмиграции после гибели Колчака я жил в роскошном харбинском хлеву и подстилал под себя прекрасную заграничную солому. Воровал хлеб, а потом здесь – восстание, Меркуловы… Я поверил. Я приехал сюда и делал все, что мог, во имя победы белой идеи. Но кому она нужна здесь? Мне. Вам. А еще? Кому еще? Остальные норовят побольше заграбастать, урвать от пирога – а там хоть потоп! В Хабаровске, когда мы его освободили от красных, был разгул, семеновцы насиловали гимназисток и вешали учителей, а Меркулов метался по лесному складу – на идею ему плевать, важно кедрач вывезти немедля… Ужас, ужас… скотство… Каждый о себе, о России – никто! Народ нас проклянет. Какие, к черту, белые-освободители?! Бандиты и торгаши!
Появляются САШЕНЬКА и гиацинтовский АДЪЮТАНТ.
ИСАЕВ. Здравствуйте, Сашенька.
ВАНЮШИН. Здравствуйте, лапонька. Вы что это так оделись – в пимы и тулупчик? Карнавал по случаю наших побед?
САШЕНЬКА. Нет. Нас Гиацинтов на охоту позвал.
ИСАЕВ. А с вами кто, Сашенька? Физиономия мне знакомая.
САШЕНЬКА. Это Воля, он повар, его полковник со мной послал – мы первыми едем, чтоб вас на заимке у Тимохи встретить. Вы ведь все вечером подъедете?
ИСАЕВ. Мы вечером, а полковник к утру, у него дела.
ВАНЮШИН. Сашенька, а что это вы так похорошели? Не к любви ль?
САШЕНЬКА. К оной, Николай Иванович, к оной!
САШЕНЬКА уходит.
ВАНЮШИН. А теперь пьем спокойно и думаем о Боге. Вы когда-нибудь слышали, как волчатники воют – волчицей кричат, волка подзывают? Я умею. Хотите, покажу? (ВАНЮШИН ложится на пол и страшно, протяжно “габит” – поет по-волчьи.) Вчера генерал Савицкий предложил американцам за миллион долларов купить все земли Уссурийского казачьего войска. Торговатъ землей Родины! Этого пока еще не было! Все-таки действительно рыба начинает гнить с головы.
Появляется МАША с цыганом-гитаристом. Она поет.
У всех купчишек генералин в мозгу! Интеллигент не падок до власти – в этом трагедия нашего общества! У нас до власти падки разночинцы, торговцы-купчишки и попы! А интеллигенты только правдоискательствуют! Идиоты! А правды в России – нет! Нет ее, правды-то! Нет!
ИСАЕВ. Успокойтесь, Николай Иванович…
ВАНЮШИН. А я спокоен! Я спокоен, как животное. Я спокоен, как тот изюбрь, которого вы завтра убьете. У вас, кстати, патронов на мою долю не найдется?
ИСАЕВ. А у меня только два. Хотя держите – я с собой на изюбря больше одного патрона не беру, это нечестно.
ВАНЮШИН. А если промажете?
ИСАЕВ. Не промажу. Я злой на охоте.
ВАНЮШИН уходит.
Хорошо ты поешь, Машенька, сердце холодит.
МАША.
