Дневник горничной - Октав Мирбо

Хозяйка по-прежнему та же; недоверчивая, требовательная, грубая, жадная, без порывов, без фантазии, без чуткости, без луча радости на этом мраморном лице. Барин живет по-прежнему, и по его угрюмому виду я догадываюсь, что он злится на меня за мою неуступчивость, но это не страшно. После обеда он с ружьем уходит на охоту, возвращается вечером, не просит уже меня больше помочь стащить ему сапоги и в девять часов ложится спать. Он все такой же неуклюжий, смешной, рассеянный. Он толстеет. Как могут богатые люди довольствоваться такой скучной жизнью? Иногда, бывает, подумаешь о нем. Но что мне с ним было делать? Денег у него нет, удовольствия от него тоже никакого. Да и барыня не ревнива!

Эта ужасная тишина в доме меня больше всего донимает. Я и сама привыкаю неслышно скользить по полу, «ходить по воздуху», как говорит Жозеф. В этих темных коридорах с холодными стенами я сама себе часто кажусь каким-то привидением. Мне душно здесь. Но я остаюсь!

Мое единственное развлечение — мои посещения госпожи Гуэн, к которой я захожу по воскресеньям после обедни. Скука берет верх над отвращением; там по крайней мере мы все вместе. Мы болтаем, шутим, шумим и попиваем небольшими стаканчиками настойку. Тут есть хоть какая-то иллюзия жизни. И время проходит. В прошлое воскресенье я не видела маленькой девушки со слезящимися глазами и кошачьей мордочкой. Я стала справляться.

Ничего, ничего, — сказала мне лавочница каким-то таинственным тоном.

Она больна?

Да, но это пустяки. В два дня она будет здорова.

Глаза Розы как бы подтверждают слова лавочницы:

Вы сами видите! Это очень ловкая женщина.

Сегодня я у лавочницы узнала, что охотники нашли вчера в районском лесу под листьями страшно изуродованный труп девочки. Это, кажется, дочь землекопа. Ее звали маленькой Кларой. Простодушная, добрая и милая девочка лет двенадцати. Можете себе представить, что это была за находка для компании, которая каждое воскресенье пережевывала старые истории. Языки быстро развязались.

По словам Розы, всегда лучше всех осведомленной, у маленькой Клары живот был распорот ножом, и внутренности вышли наружу. На шее и на горле были ясные следы пальцев, которыми ее душили. Огромная рана, безобразно распухшая, свидетельствовала о каком-то совершенно невероятном, зверском изнасиловании. В кустах еще теперь можно видеть утоптанное место, где преступление было совершено. Это произошло дней восемь назад, потому что труп почти совсем разложился.

Несмотря на искреннее негодование по поводу этого убийства, для всех почти моих собеседниц, как мне кажется, самое насилие и все чувственные образы, которое оно вызывает, служат если и не совершенно оправдывающими, то по крайней мере смягчающими вину обстоятельствами, ведь насилие связано с любовью. Тут же рассказывается много подробностей, припоминают, что маленькая Клара целые дни проводила в лесу. Весной она там собирала ландыши, анемоны, из которых делала букеты для городских дам. Летом были грибы и другие цветы. Но что ей было делать в лесу в это время, когда там нечего собирать?

Одна из собеседниц основательно замечает:

— Почему же это отец не выразил никакого беспокойства, что дочь пропала? Может быть, он сам и совершил это насилие?

Другая не менее основательно на это отвечает:

— Но если бы он это хотел сделать, зачем ему нужно было бы уводить свою дочь в лес!

Тут Роза вмешивается в разговор:

— Это, конечно, очень темная история! Я…

У нее появляется какое-то многозначительное выражение на лице, она говорит очень тихо, как будто хочет посвятить нас в страшную тайну:

— Я… я ничего не знаю. Я ничего не хочу утверждать. Но…

Наше любопытство становится еще напряженнее от этого «но». Шеи вытягиваются, рты раскрываются. Со всех сторон слышны голоса:

— Но что? Но что?

— Но… я не стала бы удивляться, если бы это оказался…

Мы все замираем в ожидании.

— Господин Ланлер, вот, если хотите знать, что я думаю, — заканчивает она с выражением грубой и низкой жестокости в голосе.

Одни протестуют, другие воздерживаются. Я утверждаю, что Ланлер не способен на такое преступление:

— Он? Боже мой! Да, у него, бедного и храбрости не хватило бы на это.

Но Роза с еще большей ненавистью в голосе настаивает на своем:

Не способен? Та-та-та! А маленькая Жезюро? А девочка из Валентена? А маленькая Дужер? Вспомните-ка? Не способен?

Это другое дело, это другое дело.

В своей ненависти к Ланлеру другие не идут так далеко, как Роза, до формального обвинения в убийстве. Он сожительствует с маленькими девочками, которые соглашаются на это? Что же! Еще куда ни шло. Но чтобы он их стал убивать? Нет, невероятно. Роза упорно стоит на своем. С пеной у рта, стуча по столу, она волнуется, кричит:

— Да говорю же я вам, что так, да я положительно уверена в этом.

Молчавшая до сих пор госпожа Гуэн, своим бесцветным голосом заявляет:

— Барышни мои, в таких делах трудно сказать что-нибудь. Для маленькой Жезюро это было неслыханное счастье, что он ее не убил, уверяю вас.

Несмотря на авторитет лавочницы и на упрямство Розы, которая не хочет, чтобы вопрос был отложен, все начинают перебирать подходящих людей, которые могли бы быть виновниками этого преступления. Таких оказывается очень много, это все те, против которых у них имеется какое-нибудь неприязненное чувство, злоба, ревность. Наконец, тщедушная, бледная женщина с крысиной физиономией высказывает свое предположение:

— Знаете, на прошлой неделе появились у нас двое капуцинов. Вид у них подозрительный. Они повсюду расхаживают и милостыню собирают. Не они ли это?

Все возмущаются:

— Честные, благочестивые монахи! Святые люди! Это ужасно.

Когда мы уже расходимся, высказав всевозможные предположения, Роза с ожесточением повторяет:

— Я вам говорю, я вам говорю, что это он.

Прежде чем войти в дом, я остановилась у сарая, где Жозеф чистил свою сбрую. Над столиком, на котором были симметрично расставлены бутылки с лаком и ящики с мазью, сверкал своей оправой портрет Дрюмона. Чтобы придать ему больше величия, должно быть, Жозеф украсил его венком из лавровых листов. Напротив висел портрет папы, который весь почти был закрыт конской попоной, повешенной на гвоздь. Тут же на полке лежала пачка антиеврейских брошюр и патриотических песен.

Из любопытства я неожиданно спросила:

— А вы знаете, Жозеф, что в лесу нашли маленькую Клару убитой и изнасилованной?

В первый момент Жозеф сделал какое-то движение от неожиданности — от неожиданности ли? Мне показалось, что при имени маленькой Клары какая-то дрожь пробежала по нему. Но он быстро оправился.