Sindroma unicuma. Книга1. - Блэки Хол

Как реагировать на навязчивый интерес? Нацепить на лицо маску деланного безразличия, задрать нос и невозмутимо шагать вперед, размахивая лозунгом: «Поберегись, кого не замечу — раздавлю!». Отличная идея, тут же претворенная мною в жизнь. И все же, изображая изо всех сил показное равнодушие, в душе я по-прежнему оставалась боязливой серой крыской, предпочитавшей темный уголок роскоши освещенного зала. Ведь чтобы сиять в центре, нужно что-то собой представлять, а тут и представлять-то нечего.

При моем появлении в аудитории раздался всплеск возбужденных голосов. Однако чему я удивилась, так это тому, что Мелёшин каким-то образом опередил меня и, сидя на своем обычном месте в окружении нескольких парней, что-то им рассказывал. Конечно, не так живо и эмоционально, как староста, но интересно и с юморком, потому что его внимательно слушали и похохатывали. Заметив мою персону, сборище начало неохотно рассасываться, а Мелёшин, нахмурившись, уставился на меня.

Ах, да, велено садиться впереди.

Я подошла к первому столу, за которым сидел невысокий бледный парнишка в очках. Стопроцентный трудяжка-отличник.

— Можно устроиться рядом с вами? — приспросилась, потупив глаза.

— К-конечно, — заикаясь, разрешил парень, став красным как помидорка.

— Спасибо. Я Эва. Но если тебе неудобно, то найду другое место.

— Н-нет-нет, п-присаживайтесь, — встал очкарик, пропуская к окну. Таким образом, я разместилась на том же крайнем ряду, только за первым столом, и в нос уперлась лекторская трибуна. Сосед оказался редкостным альбиносом со светлыми ресницами и светлыми бровями. Он напоминал распушившийся, но подстриженный одуванчик.

Позади дружно заржали. Компания Касторского развлекалась, а сам он, сально улыбаясь, показал мне большой палец. Мелёшин тоже не сводил с меня глаз.

Следующей лекцией по расписанию стояла теория заклинаний, которую читал наш уважаемый декан.

За окном солнечный безветренный денек по-хозяйски взял управление в свои руки, заставив искриться мириады свежевыпавших снежинок в лучах зимнего солнца. Блестело всё: снеговые шапки и воротники ангелов, дорожки, деревья, забор. Блестел весь мир.

Тут, отвлекши меня от созерцания улицы, в аудиторию ввалился Стопятнадцатый, пророкотал «Здравствуйте!», и лекция началась.

Хороший он декан, наш Генрих Генрихович, и как человек неплох, но как преподавателя я совершенно его не поняла. Зычный бас, отражаясь многократным раскатистым эхом от стен, дезориентировал в пространстве, и лекция прошла сумбурно. Придется посетить библиотеку и закрепить материал по защитным заклинаниям, просочившийся мимо ушей, как я ни старалась затолкать его в голову.

В течение лекции сосед искоса поглядывал на меня, но не сказал ни слова. Зато беспрерывно егозил и издевался над пером, раскручивая его и закручивая, пока не сломал. Пришлось ему писать грифелем. Жаль, я не держала при себе запасное перо, а то одолжила бы.

Стопятнадцатый вдохновенно рассказывал о способах защиты от природных явлений, и я, слушая декана, говорившего экспромтом без бумажки, поняла, что между предыдущим занятием и лекцией Генриха Генриховича имелась существенная разница. Если у Ромашевичевского в воздухе висела атмосфера страха и затравленности, то на занятии у Стопятнадцатого витал дух сотрудничества. Декан вел себя со студентами на равных, с уважением прислушиваясь к различным точкам зрения. На лекции развернулась нешуточная дискуссия, суть которой я все равно не уяснила, к тому же моей невнимательности способствовал дополнительный фактор.

Теперь стало понятно, что значило сидеть в первом ряду, тем более, когда к моей персоне примагнитилось внимание практически всей аудитории. Казалось, голова скоро треснет от просверливающих взглядов. Лицо горело, мысли странным образом путались, и я чувствовала себя дискомфортно, упустив и без того жалкие остатки информации, выданной Стопятнадцатым.

Под конец лекции, во время горячего спора с одним из студентов, я невзначай оглянулась через плечо, и оказалось, что никому в помине не было дела до меня с моими параноидальными страхами. Даже Мелёшин, раскинув руки на спинке скамьи, с интересом слушал доводы выступавшего студента. А я-то, королевна недоделанная, всю лекцию дрожала о своей великой персоне, представляя, что меня пожирают сотни взглядов и в два раза больше глаз!

Закончив читать материал, Стопятнадцатый сказал:

— Если в аудитории присутствуют старосты, попрошу подняться.

Встал Касторский, два парня со среднего ряда и две девушки с первых рядов — идеальные отличницы как мой сосед. Кстати, он докручивал грифель в бараний рог.

— Уважаемые старосты, напоминаю, что в следующий понедельник в девять ноль-ноль на моем столе должны лежать журналы посещаемости практических занятий вверенных групп за вторую половину семестра.

Старосты молча кивнули и сели.

— Касторский, — окликнул зычно декан, и тот снова поднялся. — В вашем журнале напротив фамилии «Папена» поставьте прочерк по всем лабораторным работам и практикумам, потому что учащаяся будет проходить обучение по индивидуальной программе под моим непосредственным руководством.

Поскольку я вообще с трудом понимала речь декана, размноженную аудиторским эхом, до меня не сразу дошло, почему в аудитории наступила мертвая тишина, и даже сосед замер. Студенты смотрели на меня, и под их взглядами почему-то захотелось сползти под стол и спрятаться поглубже. Море озадаченных и недоумевающих лиц слилось в одно расплывчатое пятно. Вдруг заныло плечо, сдавленное вчера пальцами Мелёшина.

— Хорошо, — пробурчал Касторский, усаживаясь.

Лекция кончилась. Сосед-альбинос исчез мгновенно, словно его сдуло ветром. Студенты выходили из аудитории, гораздо больше ошарашенные не тем, что Мелёшин заполучил цирковую зверушку, появившуюся в институте без году неделя, а тем, что зверушка успела попасть в любимчики к декану, и тот намерен заниматься с ней лично.

Лично! — дошел смысл сказанного Стопятнадцатым. Господи, вот позорище! Ну, почему, почему этот человек постоянно ставит меня в неловкое положение, и чем дальше, тем с каждым разом масштабнее? Сначала под руку попался Мелёшин, теперь весь третий курс, а следом об очередной сенсации узнает весь институт? Разве я просила доброго дяденьку помогать мне? Вот услужил, так услужил.

Словом, в полнейшей прострации я просидела в пустой лекционной аудитории, пока не вспомнила, что все-таки нужно поесть, хотя желудок не испытывал аппетита из чувства солидарного огорчения.

Когда волна перерастает в шквал.