Тайна золотой реки (сборник) - Владимир Афанасьев

В просторную избу походского старосты Иннокентия Ивановича Батюшкина ввалились все сразу. В устоявшемся табачном дыму на оронах и прямо на полу сидели тундровики и коптили трубками. Те, кто в кухлянках, расположились у входа, другие возвышались на лавках.

Обветренные, дублёные лица. Десятки пытливых глаз. Коптящие жирники. Запах варёного мяса. Устойчивая прель ягеля, запахи кожи, меха и людей тундры. Охотники, оленеводы, рыбаки, отложив дела, приехали в Походское на совет к старосте – к самому уважаемому человеку. Устали тундровики от участившихся набегов белоказачества. Надо было решать. Делать выбор…

Появление в избе русских комиссаров нисколько не удивило походчан. Морщинистый, как вековая сухая ольха, седовласый старик эвен встретил Шошина долгим рукопожатием. Ритуала приветствия не избежали и Волков с Радзевичем. Он от души тряс ревкомовцам руки, а когда же все уселись и успокоились, многозначительно поднял руку:

– Товарищи из Анадыря прибыли!

Одно это представление произвело впечатление на собравшихся. Люди с проникновенным уважением смотрели на молодых людей, ибо не каждый каюр может решиться на такой путь. Да ещё в такое суровое время.

– Говорить будем, курить трубку будем, чай пить будем! – весело объявил седовласый эвен.

– Правильно, батя! – широко улыбнулся Шошин, почувствовав настроение присутствующих. – Вы курите, а я расскажу о положении дел. – И обратился к старику: – Табачок для беседы необходим: дымок рассеется, слово останется.

– Мало говори, однако, да умно, – заметил эвен. – Шаман много говорит, так много и рыбы берёт, и песца.

– Я совсем мало скажу, – успокоил старика Шошин. – Красная Армия, товарищи, разбила армию Колчака, банды генерала Пепеляева, Семёнова, Зубова в Сибири, на Дальнем Востоке и в Якутии, В Якутске упрочена Советская власть. Здесь же, на далёкой окраине, Республика Советов осаждена злейшим скопищем белогвардейщины, бежавшей от экспедиционных частей Красной Армии. Каратели не гнушаются ничем. Враги сеют недоверие и вражду между русским и якутом, ламутом, юкагиром и чукчей, между всеми народностями. Они хотят, чтобы мы убивали друг друга. Грабители, будь они американскими, японскими, английскими или русскими, жаждут одного: наживы путём обмана, порабощения и угнетения. Наша Советская власть на практике осуществляют программу большевиков – ленинскую программу о праве всех народов, больших и малых, на установление полного равенства между всеми народами.

– Значит, мы все равны? – с удивлением вдруг вырвалось у Курила.

– Конечно! – подтвердил Волков.

Тундровики стали переговариваться на родном наречии, посматривая на ревкомовцев, особенно на Шошина. Седовласый старик эвен встал, подошёл к столу, прикурил от жирника и спросил:

– Говорят, есть рабочие, солдаты и ещё… – Он даже зажмурился, стараясь вспомнить нужное слово. – Ну, как их?

– Крестьяне, – напомнил Шошин.

– Они! – обрадовался эвен. – А каким названием надо нас назвать? О жителях тундры ничего не сказано.

В притихшей избе ждали ответа. Шошин понимал: от того, какой он будет, зависит дальнейшее отношение и общение с этими людьми. Шошин помедлил, смерил старика добрым взглядом и попросил:

– Покажи свои руки.

– Вот… – Эвен протянул вперёд тёмные, в мозолистых трещинах ладони.

– Мой отец хлеб выращивал, так у него руки такие же были. Жизнь у тебя, батя, правильная и прямая, как нартовый след по первопутку.

– Хорошо сказал, догор… – Старик тёпло потряс руку Шошину.

Стало оживлённо; шумно и душно… Открыли дверь. Повалил в избу пропахший снегом и закатным солнцем воздух. Разгладились суровые лица, оттаяли остывшие сердца…

– Скажи, – слово взял Курил, – правда, что Ленин раздал землю и всё другое, отнятое у купцов и тойонов, бедным?

– Как в тундре олени должны принадлежать тому, кто их пасёт, так и земля, на которой выращивают хлеб, должна принадлежать тем, кто её обрабатывает. Революция, Советская власть навсегда покончили с бесправием, неравенством и эксплуатацией. Свободный народ стал подлинным хозяином своей земли, своей судьбы.

– Светлый Человек! – поднимаясь с лавки, сказал Иннокентий Иванович Батюшкин. Тёмные, спокойные глаза ещё крепкого старика выдавали силу его характера. – Ленин мудрее всех владык. Он своим умом пронзил сердце злого духа русского царя. Ленин, как наша тундра, всесилен, прост и понятен людям. Это наш человек! Когда мы вместе, это большая сила. Каратели обходят нас. Отныне они не найдут ни в одном живом уголке нашего края ни мяса, ни куска прошлогодней юколы…

Батюшкин внимательным, острым взглядом прошёл по лицам тундровиков и остановился на Калеургине!

– Носов заглядывал. Дверь не прикрыл. Верни его.

Калеургин и с ним мальчишка лет пятнадцати мгновенно влезли в кухлянки, на ходу натянули на головы малахаи. Кто-то сунул одному из них в руки винчестер. Не проронив ни слова, старший и младший ушли на задание…

– Опасный человек этот Нос, – пояснил Батюшкин. – Беду принесёт.

– Мы уже имели возможность убедиться, – ответил Шошин.

– Через два-три дня мы уйдём далеко отсюда. Что мне делать с вами, ума не приложу. Время неудобное. Кораль скоро.

– Иннокентий Иванович, у нас одна дорога – Якутск.

– Одним не пробиться, – предупредил Батюшкин.

– И всё-таки надо идти, – решил Шошин.

– Возьмите наших собак, – предложил Иннокентий Иванович, – Курил проводит вас…

Пока ревкомовцы беседовали с тундровиками, Носов на сильной упряжке уходил в сторону Нижнеколымска. Короткая мглистая ночь скрыла его. Тщетно Калеургин искал следы его нарт. Дойдя почти до острова Ыллааччы, повернул обратно. Начинавшие было проглядываться сквозь наплывающую облачность редкие звёзды погасли. Ближе к полуночи потянуло сыростью. Запуржила позёмка…

4

Утонуло в снегах на берегу Стадухинской протоки Колымы Нижнеколымское зимовье, поставленное Семёном Ивановичем Дежнёвым и его дружками дружинниками в конце первой половины семнадцатого столетия. Несколько рубленых изб, два просторных пустых амбара за засугробленным тыном да унылый погост с почерневшими покосившимися крестами.

Старенькие ходики отбили полночь. Связной есаула Бочкарёва, одноглазый каюр Нелькут примостился на ороне у края стола и, безучастный к пьяному разговору предводителя нижнеколымских головорезов Аболкина со следователем пепеляевского штаба Седалищевым, поскрипывал на хомусе. Протяжная заунывная мелодия береговых чукчей коробила подвыпивших офицеров. Наконец, не выдержав, Аболкин, состроив недовольную гримасу, загундосил:

– Хватит, Нелька, тошно…