Лермонтов. Исследования и находки - Ираклий Андроников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Вы ищете»!.. А я даже не знаю, как приступить к поискам. Хоть и уверен, что записки лежат где-нибудь без движения. И кто-то знает о них, но не имеет представления ни о том, что они нужны мне, ни о том, что написано в них.
Решаю рассказать по телевидению эту историю, а по ходу передачи спросить: «Не знает ли кто-нибудь из вас, товарищи телезрители, о судьбе этих записок?»
Однажды я уже обратился за помощью к телезрителям, получил двадцать шесть советов – по телефону и в письмах, и следы человека, которого искал четырнадцать лет, нашел в один день.
Звоню редактору Литературно-драматического вещания Наталье Николаевне Успенской.
– Сколько времени понадобится вам для рассказа? – спрашивает она, уже согласившись.
– Точно не знаю. Сегодня встречаюсь с читателями и сотрудниками Исторической библиотеки и, рассказывая им эту историю, буду глядеть на часы. А завтра сообщу.
Приехал в библиотеку. Начинаю рассказывать… Еще не кончил – директор, рядом со мной сидящий, кладет на стол развернутую записку:
«Не уходите, я знаю, где мемуары Анненковой».
Встреча окончилась – знакомят: Шифра Абрамовна Богина´ – лет тридцати с небольшим, очень скромная, очень интеллигентная.
– Эти записки в ЦГАДА. – говорит она, взволнованная не меньше меня. – Я работала там по договору – обрабатывала документы из сборных личных фондов самого разного времени. И несколько лет назад описала рукопись Анненковой. Она жена генерала? Французская рукопись?.. Там!
В ЦГАДА?! В архиве древних актов, где хранятся столбцы времен Ивана Грозного и Алексея Михайловича?! Куда я ходил много раз – в 30-х годах и в 40-х! Хотя там их и быть не могло и ходить туда было незачем. А ходил! В последний раз, кажется, в 51-м году! Непостижимы судьбы архивные! Кто мог подумать!
Приехал на Пироговскую, дом 17. Сколько раз входил я в этот подъезд!
Меня уже ожидают сотрудники, ожидают записки – Богина предупредила по телефону. Вот они – в белых бумажных обложках. Пятнадцать. Твердым почерком. По-французски: «La verité, rien, que la verité» – «Правда, и только правда»[372].
Вы думаете, я обрадовался? Нет! Я так привык искать эти записки, что мне показалось, будто у меня что-то отняли.
Но мало-помалу эта пустота стала заполняться содержанием записок.
Они интересны. Очень. Очень обширны. В них более семисот листов. Привести их здесь полностью невозможно. Даже в пространных выписках. Это придется сделать отдельно. А сейчас в переводе Л. В. и Н. В. Классен я процитирую те страницы, на которых Анненкова ведет рассказ о Пушкине, о Лермонтове, о Москве начала 30-х годов, об атмосфере, в которой возникли те новогодние мадригалы и эпиграммы, с которых мы начали этот рассказ.
8
Прежде всего остановимся на эпизодах, связанных с именем Пушкина, которого, как уже было сказано, Вера Бухарина впервые увидела в Киеве, в доме отца своего, занимавшего пост губернатора.
«…возвращаюсь к воспоминаниям детства, связанным с Киевом, – пишет она. – Из смутных воспоминаний прошлого полнее всего сохранилось впечатление от прекрасной Андреевской церкви, расположенной на горе и более поэтичной, чем в настоящее время: тогда она одна выделялась на небесной лазури и казалась устремленной ввысь; ее не принижало еще соседство дома Попова, новой «Десятинной» церкви и дачи Андрея Муравьева – этого «Андрея Незванного», который явился заменить «Андрея Первозванного», как об этом сказал с насмешкой один злой шутник.
Губернаторский дом находился на Липовой улице – более прекрасных лип я на свете не видела; их заставил срубить безжалостно один губернатор. Я никогда не могла постигнуть этот акт вандализма со стороны человека, оказавшегося цивилизованным варваром, – это граф Левашов[373].
Мой отец и мать широко принимали, киевское общество в эту пору было очень приятное, и я хорошо помню некоторых постоянных посетителей нашей гостиной.
Это – предводитель дворянства граф Олизар, граф Ходкевич, братья Муравьевы-Апостолы (тот, который был повешен, и другой, которого сослали в Сибирь по делу 14 декабря). В ту пору оба они были переведены в армию, когда прежний Семеновский полк раскассировали и они служили в полку, расположенном в Белой Церкви.
Молодой поэт Пушкин был сослан за стихи в Киев, и он говорил, что «язык его довел до Киева и, может быть, даже за Прут» (эта фраза в подлиннике по-русски. – И. А.).
Мой отец, обязанный за ним наблюдать, просил его для облегчения этого дела считать губернаторский дом своим. Молодой поэт поймал его на слове и проводил свою жизнь у нас.
Бестужев-Рюмин, князь Волконский, прозванный «Бухна» (в подлиннике по-русски. – И. А.), Капнист, сын поэта, наш сосед по деревне, с которым мои родители были близко связаны, тоже очень часто приходили в салон, где в дни больших приемов встречали элегантных, красивых полек.
Между ними особенно вспоминаю мадам Ганскую, урожденную Ржевускую (Анненкова по ошибке написала ее фамилию «Ржеванская». – И. А.), которая была «Лилией Долины» Бальзака и на которой знаменитый романист женился впоследствии, когда она находилась уже на склоне лет, а в пору первых моих впечатлепий ей, красивой, как ангел, было 17 лет.
Она была женой человека малоприятного, с мрачным расположением духа.
Из наиболее близких к нашему дому вспоминаю Раевских – семью командира корпуса, командующего войсками генерала Николая Николаевича Раевского. Сад губернаторского дома был у нас общим для двух домов, и мы часто видели генерала. Сын генерала Раевского несколько раз приходил присутствовать на моих уроках; это он – «Демон» Пушкина, о котором поэт сказал:
На жизнь насмешливо гляделИ ничего во всей природеБлагословить он не хотел…
(стихи в подлиннике по-русски. – И. А.).
В ту пору мне было около восьми лет…»[374]
Время, о котором пишет здесь В. И. Анненкова, определено очень точно.
В первый раз сосланный на юг Пушкин прибыл в Киев в середине мая 1820 года, остановился у Раевских и через день или два отправился дальше в Екатеринослав – к месту ссылки[375].
Мог ли он за такой короткий срок пребывания в Киеве познакомиться с губернатором Бухариным и даже зайти в детскую комнату, где восьмилетняя девочка старалась запомнить название сибирской реки «Женисеа»?
Много времени на это не требовалось, тем более что дома Раевских и Бухариных стояли в одном саду. Во всяком случае, утверждение Веры Бухариной, что это было в 1820 году, опровергнуто быть не может.
Второй раз Пушкин побывал в Киеве «на контрактах» – то есть во время киевской ярмарки, в конце января – начале февраля 1821 года[376].
Вот в эти-то две недели, остановившись опять у Раевских, Пушкин и «проводил свою жизнь» у Бухариных. «В ту пору мне было около восьми лет», – пишет Анненкова. Она родилась 2 июня 1813 года. В начале февраля 1821 года ей было около восьми лет. Все совершенно сходится!
Анненкова вспоминает Эвелину Ганскую, урожденную графиню Ржевускую, ставшую впоследствии женой Оноре де Бальзака, которой было в то время семнадцать лет.
Эвелина Ржевуская родилась в 1803 году. В 1820-м, когда Бухарина назначили киевским губернатором, ей было семнадцать лет. Все очень точно!
Среди тех, кто посещал салон ее родителей, Анненкова выделила (вероятно, видела их чаще других!) крупнейших деятелей декабристского движения, руководителей Южного общества – Сергея Муравьева-Апостола и его «неотступного приятеля» Михаила Бестужева-Рюмина. В 1821 году оба служили в Полтавском пехотном полку в Белой Церкви, переведенные из раскассированного Семеновского полка[377]. Брат Сергея Ивановича Матвей Муравьев-Апостол, один из виднейших участников Южного общества, жил тогда в Киеве, состоя адъютантом при военном губернаторе Малороссии Репнине[378]. Генерал-майор Сергей Григорьевич Волконский, за которым закрепилось прозвище «Бюхна», накануне второго приезда Пушкина в Киев был назначен бригадным командиром 19-й пехотной дивизии, расквартированной в Умани[379].
Конец ознакомительного фрагмента.
Примечания
1
В. И. Д а л ь. Смерть А. С. Пушкина. – «Пушкин в воспоминаниях современников». М., Гослитиздат, 1950, с. 460.
2
К. К. Данзас. Последние дни жизни и кончина Александра Сергеевича Пушкина. – Там же, с. 502.
